что видно было лишь мелькающее светлое платье да золотистые волосы. Диоклес
смотрел на танцы невидящими глазами, но вдруг повернулся ко мне с искаженным
лицом. Он, видимо, выпил еще, и вино плохо действовало на него. Я взял его
за руку, пытаясь проводить домой, но он вырвался и тоном неожиданного
признания сказал:
они были опубликованы. Две из них в самом деле неплохи, но про меня никогда
не скажут: "А, знаем, это тот Диоклес, который разработал вопроси
мнемоники", а всегда говорят: "Диоклес? Ага, это ассистент Гообара". Я бы
поговорил с грядущими поколениями, я бы сам им представился: биотензоры
реальных объемов, инерция отраженной памяти - мои создания. Есть у меня и
другие, еще не законченные работы, но последняя - это моя гордость. Однако
все это ни к чему. Я - ассистент Гообара, войду в историю лишь как один из
его группы, у которого нет ничего своего, пустой звук, тень одного из ста
тысяч листьев в кроне дерева. Я знаю, что тут ничего не поделаешь... Так
должно быть...
такое страдание...
случае, ты можешь в любое время уйти от Гообара...
кулак. - Уйти от Гообара?
же я найду другого такого?
себе, страстно зашептал: - Да, он выше меня, выше всех нас. Ну и что же? Мы
продолжаем идти дальше; за семь лет мы выполнили в институте огромную
работу, я не хвалюсь, это подтвердит каждый. Знаю сам, что сейчас я способен
сделать больше, чем вначале, что мой умственный горизонт расширился, но,
когда я дохожу до той точки, где только что был Гообар, он уже опять далеко
и по-прежнему впереди нас на несколько этапов. Атака следует за атакой, и
каждый раз он остается победителем, а я - побежденным. Горько ли это?
Бесспорно, да! Но каждый раз меня побеждает нечто большее, чем в предыдущий
раз!
поспешными шагами. Я стал смотреть в зал.
было никого, приглушенные голоса звучали издалека. Я подошел к балюстраде и
долго, закрыв глаза, вдыхал холодный, соленый воздух. Легкий ветерок овевал
мою разгоряченную голову. Горизонта не было видно; его можно было лишь
угадывать по контуру вулкана, очерченному тонкой пурпурной линией.
Усталость, незаметная до сих пор, охватила меня, наливая свинцом руки и
ноги. Повернувшись спиной к холодной каменной балюстраде, я широко раскинул
руки и оперся о ее край. И тут, в самом отдаленном углу террасы, я заметил
утонувшую во мраке фигуру женщины. До меня донесся чуть слышный в тишине
голос Гообара, низкий и сильный.
отблеск света, и вся она с сосредоточенными и одновременно ушедшими вдаль
глазами, окруженными тенью, казалась бесплотной и нереальной; ее
полуоткрытые губы словно пили что-то, чего нельзя было увидеть. Не вникая в
то, что говорил Гообар, она вслушивалась в его низкий голос, как бы вверяя
ему всю себя. Она любила его. Любила за то, что он был именно таким и
никогда нельзя было предвидеть, что он сейчас сделает или скажет; любила его
внезапную нежность, которую он проявлял почти бессознательно, любила его
пальцы, всегда холодные от соприкосновения с металлическими клавишами,
упрямый поворот его головы и улыбку, с которой он спорил со своими
автоматами; любила его манеру молча прищуривать глаза, словно он радовался
тому, что эти машины, по сути дела, ничего не понимают. Иногда, когда он
привлекал ее к себе, его голова замирала у нее на груди, потом он вдруг
поднимался и смотрел ничего не видящими глазами: это вырывалось наружу
неустанно бушевавшее в нем внутреннее движение. Он переставал видеть ее,
улыбка, которую она посылала ему, исчезала; их разделял один из тех
безграничных миров, которыми он играл. Легкость, с которой он отрывался от
нее, причиняла ей боль. Она страдала от этих внезапных приступов слепоты,
понимая, что ее любовь - лишь слабый, падающий издали свет, а он сам то
появляется в его лучах, то вновь исчезает.
мыслей, он одними губами произносил ее имя, как бы призывая ее, хотя она
была так близко, что их не разделяло ничто, кроме их мыслей.
музыки, она внезапно понимала, как ей тогда недоставало того, что нес сейчас
каждый новый день. Если бы можно было выбирать и начать жизнь сначала, она
еще раз отдала бы свое сердце этим непрерывным поражениям и снова с
открытыми глазами принимала бы все удары, которые он невольно наносил ей,
делила бы с ним все, кроме своих страданий, которые она так хорошо умела
скрывать. Но, хотя она не могла охватить его всего, как парус не может
обнять весь ветер, дующий в пространстве, она любила его, и больше всего то,
что было в нем от наивного ребенка, смотрящего на мир удивленными глазами;
любила, когда он, засыпая, тихо дышал возле нее, любила слабое движение его
губ, что-то шепчущих во сне. Она любила больше всего именно то человеческое,
что было в нем и что могло существовать, лишь пока он был жив, чтобы потом
исчезнуть навсегда.
ЗВЕЗДНАЯ АННА
чередом. Лаборатории работали, на межгрупповых конференциях происходил обмен
результатами исследований.
экипажа. Все охотно сходились вместе, наши товарищеские встречи происходили
так же часто, как научные собрания. Мы много говорили о повседневных мелких
делах, о прослушанных концертах, прочитанных книжках, о знакомых. Однако о
Земле никто не упоминал, про нее вообще не было слышно в беседах. Могло
показаться, что все забыли о ее существовании. Люди не вспоминали близких,
оставшихся на ней, и не говорили о самом путешествии.
фактов. Так, например, через несколько месяцев после того, как ракета
достигла полной скорости, они заметили, что температура внутри корабля
начинает возрастать, хотя и весьма незначительно. Инженеры занялись поисками
причины этого явления. Оно было тем более странным, что двигатели корабля
уже не работали; источник повышения температуры мог лежать лишь вовне, а там
была пустота. В кубическом сантиметре этой пустоты едва встречалось
несколько атомов, поэтому она практически могла считаться абсолютной по
сравнению со средней плотностью газа в земных условиях, когда в одном
кубическом сантиметре заключается несколько десятков триллионов атомов. Но
"Гея" двигалась с такой быстротой, что каждый квадратный сантиметр ее
поверхности сталкивался в секунду с восьмьюстами миллиардами атомов; этого
было достаточно для возникновения трения и нагревания ракеты. Более того:
оказалось, что, пронизывая этот межзвездный газ, ракета постепенно обрастает
тонким слоем атомов, как бы вдавленных стремительным движением в ее внешнюю
оболочку. Возникающий таким образом прирост массы был крайне незначителен,
однако точная аппаратура сумела его измерить.
приходили с разными, часто очень неопределенными жалобами; иногда казалось,
что эти жалобы - лишь предлог для беседы с врачом, во время которой можно
пооткровенничать. Это привилегированное положение позволило мне добраться до
истоков событий, происшедших несколько лет спустя.
охотно шутили, смеялись, играли, но все это носило поверхностный характер.
Время от времени в разгар ничего не значащей беседы у кого-нибудь вырывалась
фраза, которую все старались обойти молчанием. Помню, как однажды в саду при
обсуждении работ тектонофизиков и возможности их использования в дальнейшем
была упомянута Земля. Какая-то женщина при этом вполголоса сказала: "Да
вернемся ли мы туда вообще?" Одно мгновение царило напряженное молчание,
потом несколько человек сразу поспешно заговорили на другую тему.
посещавших амбулаторию. Кроме научной добросовестности, мной руководило
неясное подозрение, что непосредственное соседство вечного мрака и звезд, от
которых мы пытались отгородиться толстым слоем броневой оболочки ракеты,
окажет неведомое нам влияние на формирование и развитие маленьких
человеческих существ. Поэтому я с некоторым недоверием помогал пеленать
розовых плачущих малюток, словно ожидал, что у них внезапно проявятся
какие-то "звездные" черты. Однако эти ожидания - я сам понимал, насколько
смешны были они, - не оправдались. Все проходило совершенно нормально, дети
были здоровы и веселы, самые старшие уже ползали по газонам сада, а их
жалобный плач, неожиданно доносившийся из какой-нибудь квартиры, когда я
проходил по коридору, согревал и делал удивительно близкими окружавшие нас
стены, будто здесь сохранилось теплое дыхание нашего собственного детства.
Анной овладела какая-то неприязнь к детям, которую я не мог объяснить себе:
в начале путешествия она живо интересовалась судьбой первых новорожденных.
формулах, ни в таблицах, нельзя ни предвидеть, ни выразить ее величину. И
все же жизнь без нее не была бы полной. Любовь порождает единство мечтаний,
когда любящий видит мир глазами другого; приносит радость проникновения в
Роллинс Джеймс
Маккарти Кормак
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Распопов Дмитрий