Чтение 40–й страницы книги ~Счастливая звезда (Альтаир)~

Обидно! Академик шутит, смеется, а у меня слезы на глазах...

Как подумаю, кто со мной рядом сидел, сразу делается холодно от
страха...

Журавлихин чувствовал себя неловко и глупо. Его обезоружила доверчивая
простота Зин-Зин. Так можно говорить только с друзьями. Женя был этим
польщен, но в то же время несколько раз порывался ее перебить. Стыдно за
свои увертки. Зина верит ему, и нечестно оставлять ее в неведении, надо бы
объяснить, о каком "академике" шел разговор.

И Женя чистосердечно рассказал не только о лаборантке на экране, но и о
пропавшем аппарате. Зина сначала обиделась, заговорила ледяным тоном, но
потом оттаяла, заинтересовалась подробностями. Стала расспрашивать, на
каком рас - стоянии можно принять изображение и нельзя ли использовать для
поисков "Альтаира" самолет "ПО-2". Обещала даже помочь в случае крайней
нужды.

Сердечно поблагодарив ее за дружеское участие, Журавлихин сказал, что
пока самолет не требуется, "Альтаир" принимается ежечасно и пока надежно.
А что будет дальше, неизвестно.

Надежды друзей на то, что глиссирующий теплоход новой конструкции
быстро доставит их в Куйбышев, не оправдались. Весною "Горьковский
комсомолец"

испытывался на канале имени Москвы, а сейчас впервые плыл до Ростова.

Это был опытный экскурсионный рейс, поэтому не случайно судно шло с
меньшей скоростью, чем обычно. Кроме того, большое грузовое движение на
пути от Горького до Сталинграда не позволяло теплоходу идти быстрее.

Усиков, несмотря на свой необычный вид, вчера, когда стемнело, ради
любопытства пробрался к двери командирской рубки. Он увидел капитана и
механика, сидевших рядом перед зеркальным стеклом. За ним открывалась
широкая панорама Волги. Лева заметил двойное управление, как на самолете.
Ясно, что здесь оно необходимо: уж очень большая скорость, требуется
напряженное внимание, одному человеку справиться трудно.

Лева представил себе завтрашний день нового речного транспорта. Может
быть, для таких глиссерных судов с малой осадкой - всего десяток
сантиметров - оставят у берега узкую дорожку, а середина реки будет
использована большегрузными судами. Через несколько лет Волга станет
похожа на московскую улицу с милиционерами ОРУД, то есть, вернее, с
милиционерами отдела регулирования не уличного, а речного движения - ОРРД.
Кроме бакенов, введут светофоры, знаки ограничения скорости - все как
полагается на городских магистралях. Когда же сегодня утром Лева
понаблюдал за рекой, то заметил, что почти все это предусмотрено:

семафоры, сигнальные мачты с подвешенными шарами, перевальные: столбы,
створные знаки.

Все это было интересно, но Лева смотрел отсутствующим взглядом. Его не
на шутку огорчало, что вот уже два часа, как "Альтаир" не подает признаков
жизни. Можно было предполагать, что теплоход, на палубе которого находился
"Альтаир", либо ушел далеко за пределы радиуса действия передатчика, либо,
что более вероятно, плыл возле высокого берега, - в данном случае он
послужил препятствием для радиоволн.

Митяй долго не показывался на палубе. Он не отходил от телевизора,
пытаясь еще раз принять странную передачу из Москвы. Экран чуть светился.
Надя не появлялась. Передача с. ее участием, надо полагать, была
случайной, вроде таинственных картинок с неизвестной планеты.

Засидевшись в каюте, Митяй вышел на палубу и стал деловито
"разминаться", как перед спортивным соревнованием. Следующее дежурство
было Левкино, Митяй выпроводил его, а сам, покосившись на Женю, остался
любоваться берегами.

Журавлихин боялся показаться надоедливым своей новой знакомой и потому,
увидев Митяя, извинился и пошел к нему.

Проплывали заливные луга бледно-оливкового цвета. На этом светлом фоне
черная уродливая ветла, сожженная молнией, выглядела жирной кляксой.

Водная гладь казалась запотевшим зеркалом. Но вот туман растаял,
зеркало засверкало, будто его протерли.

На палубе, появились пассажиры. Среди них Женя узнал кое-кого из
преферансистов, о которых рассказывал профессор: Девочка, длинноногая, с
исцарапанными коленками, ползала возле скамьи и ловила дрожащий солнечный
зайчик. Рядом стоял четырехлетний карапуз в матроске и, поминутно шмыгая
носом, презрительно посматривал на девчоночью игру.

Митяй указал на окно каюты, где беспокойно металось полотенце.

- Смотри, Левка размахивает белым флагом, - и первым подбежал к окну.

Выяснилось, что Усиков вдруг снова принял Москву. Передавался концерт.

- Знаешь, Митюн, - говорил Левка, глядя на него из окна округлившимися
глазами, - от этих загадок с ума сойти можно. Подумать только: мы
принимаем московский телецентр за тысячу километров от него! Нет, ты
посмотри, - настаивал он, - абсолютная четкость! Нужно срочно написать
в... это самое... Академию наук. Позови скорее Женечку!

Лева не предполагал, что Женя приведет с собой новых телезрителей.

Впервые в районе Средней Волги состоялась демонстрация телевизионной
передачи из Москвы. Журавлихин пригласил Зину, Набатникова, а тот в свою
очередь привел друзей-преферансистов... Телезрители размещались перед
аппаратом. Лева подвесил его в углу над умывальником, чтобы всем было
видно. Сейчас объявили перерыв. На экране вздрагивала светящаяся таблица
из кругов и квадратов.

Профессор Набатников занимал по меньшей мере два места. Если бы не
вентиляция, то воздуха в каюте не хватило бы на всех. Окно оказалось
полностью закупоренным, как подушками, двумя солидными друзьями
профессора. Один из них был директором завода, другой - начальником
автобусного парка. Оба они хотя и достаточно знакомы с телевидением -
смотрят концерты дома, - но никогда не встречали телевизора в чемодане.

- Что же это получается? - спрашивали они друг друга. - Значит, теперь
можно взять в командировку домашний театр и кино?

Темно в каюте. Светятся только экран да маленький кусочек неба над
плечом зрителя, втиснувшегося в окно. Лева Усиков - за оператора. Он
доволен, что темнота скрывает его не совсем приличный костюм. Рядом, боясь
пошевелиться, чтоб не толкнуть Зину, сидит Журавлихин.

В ожидании передачи думает он о загадках науки, о погрешностях в теории
распространения волн, но мысль его все время возвращается к людям, которые
сидят в каюте и стоят за окном. Ведь еще вчера, когда он с ребятами взошел
на палубу теплохода, ему казалось, что он, Лева, Митяй оставили своих
друзей в Москве, а здесь они одиноки, как книжные островитяне.

Встреча с Афанасием Гавриловичем убедила Женю, что он ошибался. У ребят
появился новый друг. А Зин-Зин? Вот она сидит совсем рядом, касаясь его
плеча. Хотелось бы взять ее за руку, как Надю недавно в кино. И Женя
проверял себя, придирчиво копался в сердце. Что это? Новое увлечение или
глупое легкомыслие? Может быть, сердце переполнено? Горячая волна
подступает к горлу, и Женя не знает, как лучше выразить чувства. В каюте
тесно, жарко, все сидят рядом. Женя знал, что пройдет еще день - и тогда
самая большая каюта "Люкс" не сможет вместить друзей. Вот и сейчас двое
теснятся в окне; их, как говорил профессор, он "отобрал у карточной
колоды".

День был воскресный, поэтому, как обычно, передавалась телевизионная
программа для детей. Раздвинулся занавес, на экране показалась девушка с
большим белым бантом на груди, похожим на крылья чайки.

- Здравствуйте, ребята! - сказала она с улыбкой.

Директор и начальник автобусного парка невольно поклонились, насколько
им позволяло положение в окне. Рама жалобно пискнула.

Начался концерт. Щурясь от яркого света, перед телевизионной камерой
стоял молодой артист, чем-то похожий на Митяя. Его волновала непривычная
обстановка. Лева обратил внимание на его руки и, повернувшись к Зине,
сказал, что певец сжимает крышку рояля, будто хочет переломить ее, как
плитку шоколада. Но Зина даже не улыбнулась, ей было не до острот -
никогда в жизни не видела ничего подобного. Ведь перед ней самое настоящее
чудо: человека видно за тысячу километров, - можно ли сейчас беспокоиться
за целость какого-то рояля?

Освещенное слабым голубоватым сиянием экрана, ее лицо с широко
раскрытыми глазами Леве казалось прекрасным.

Наблюдая за экраном. Лева нет-нет да и взглянет в ее сторону. Напрасно
Митяй ухмыляется. Ничего тут нет особенного. Он просто любуется. Митяй,
конечно, не разбирается в эстетике, что с него взять - темный!

К роялю подошла артистка, туго затянутая в черное гладкое платье,
приготовилась петь, пианист положил руки на клавиши. Но, странное дело,
вместо того чтобы смотреть на зрителей, певица интересовалась лишь своей
записной книжечкой. Пела она хорошо, но не могла оторваться от книжечки со
словами песни, которую знает каждый школьник. Иногда актриса поднимала
лучистые глаза к зрителям, и, к их удивлению, в глазах этих не было ни
капли раскаяния. Кончилась песня. Актриса раскланялась на аплодисменты
ребят, приглашенных в студию, и с милой улыбкой начала перелистывать
книжечку. Наконец нашла нужную страницу и снова позабыла о зрителях.
Темперамент тут был ни при чем, певица не сжимала трепетных рук, не ломала
крышку рояля, все ее внимание, талант и чувство поглотила скромная
книжечка.

- Вот вам еще пример равнодушия, - показывая на экран, с горечью
заметил профессор. - Раньше она и не мечтала, что будет выступать перед
аудиторией в миллионы зрителей. Такая огромная честь! А ей все равно -
пришла с книжечкой, как в обычную радиостудию.

Лева усмехнулся. Когда-то он - пострадал за изобретенную им
радиошпаргалку, которой даже попользоваться не пришлось. А тут всенародно
демонстрируется примитивнейшая техника - жалкая шпаргалка, будто так и
надо. Сидят у телевизоров школьники, думают: почему им не дают отвечать по
шпаргалкам, когда взрослая тетя не выучила урока и ей ни капельки не
совестно?

Все это Левка высказал вслух и заявил, что, по его мнению, данная