был внутри него или же летел вместе с ним. Это ощущение было
столь раздражающим. Моя невозможность стряхнуть его
производила глубокое нетерпение во мне и неудобство.
что я страдаю от потери души. Я сказал, что у меня были эти
галлюцинации уже с того момента, как я стал курить грибы. Но
он настаивал на том, что они были новым приобретением. Он
сказал, что раньше я боялся и воображал бессмысленные вещи,
но что сейчас я действительно околдован. Доказательством был
звук улетающих аэропланов, который уносил меня с собой.
позвать околдованного человека, который потерял свою душу, и
увести его прочь к смерти.
того, как я стал испытывать такие галлюцинации. Я перечислил
ему все, что я делал, так, как смог это вспомнить. И из
этого моего рассказа он заключил, где было место, на котором
я потерял свою душу.
Состояние совершенно необычное для него. Это естественно
увеличило мое восприятие. Он сказал, что у него нет
определенной идеи относительно того, кто поймал мою душу, но
кто бы это ни был, он намеревался, без всякого сомнения,
погубить меня или сделать меня больным. Затем он дал мне
точные инструкции относительно "боевой формы". Это
специальная позиция тела, которую следует выдерживать в то
время, как я остаюсь на своем благоприятном месте. Я должен
был поддерживать это положение, которое он назвал формой...
воевать. Он ответил, что он собирается увидеть, кто взял мою
душу. И обнаружить, нельзя ли ее вернуть назад. Тем временем
мне следует оставаться на моем месте до его возвращения.
Боевая форма, сказал он, была, фактически, предосторожно-
стью, если что-нибудь случится в его отсутствие. Ее следует
использовать, если меня атакуют. Она состояла в следующем:
нужно было схватить рукой щиколотку и ляжку моей правой ноги
и топать левой ногой в виде танца, который я должен
исполнять, встречая лицом к лицу атакующего. Он предупредил
меня, что эту форму следует принимать лишь в моменты
исключительной опасности, но в то время, когда опасности нет
в виду, я просто должен сидеть, скрестив ноги на своем
месте. При обстоятельствах исключительной опасности, однако,
сказал он, я должен обратиться к одному из последних средств
защиты: швырнуть объект во врага. Он сказал мне, что обычно
швыряется объект силы, но поскольку я не обладаю таковым, то
я должен использовать любой небольшой камень, который
уляжется мне в ладонь правой руки. Камень, который я смогу
держать, прижимая его к своей ладони большим пальцем. Он
сказал, что такая техника должна использоваться лишь, если
мне без всякого сомнения будет угрожать потеря жизни.
Швыряние объекта должно быть сопровождено боевым криком,
кличем, который должен правильно направить объект к его
цели. Он очень возбужденно рекомендовал, чтобы я был
осторожным и сознательным в смысле выкрика, а не использовал
бы его так просто - но лишь при условии чрезвычайной
опасности.
чрезвычайной опасности. Он сказал, что выкрикивание боевого
клича, это нечто такое, что остается с человеком в течение
всей его жизни: что это должно быть хорошим с самого начала
и что единственный способ начать это правильно, состоит в
том, чтобы сдерживать абсолютно естественный страх и
колебания до тех пор, пока не будет абсолютно наполнен
силой, и тогда клич вырвется с направлением и силой. Он
сказал, что это условие очень серьезно и оно совершенно
необходимо, чтобы издать клич.
благоприятного места. Это сила, которая издает крик. Если
такая сила правильно управляется, то боевой клич будет
совершенен.
мнению, может случиться со мной. Он сказал, что ничего не
знает об этом и драматически упрашивал меня оставаться
прикованным к моему месту все то время, которое потребуется,
потому что это было единственной защитой, которую я имел
против всего, что могло случиться. Я испугался. Я попросил
его быть более точным. Он сказал, что все, что он знает, так
это то, что я не должен двигаться ни при каких обстоя-
тельствах. Мне не следует входить в дом или в кусты. Превыше
всего, сказал он, я не должен издавать ни единого звука, не
говорить ни единого слова, даже ему. Он сказал, что я могу
петь мои песни мескалито, если я буду слишком испуганным. И
затем он добавил, что я уже знаю очень много обо всех делах
и поэтому меня не нужно предупреждать, как ребенка, о
возможности правильного выполнения всего, что говорится. Его
призывы произвели состояние глубокого беспокойства во мне. Я
был уверен, что он ожидает, что что-то случится. Я попросил
его сказать мне, почему он рекомендует петь песни мескалито
и что, по его мнению, может меня напугать. Он рассмеялся и
сказал, что я могу испугаться от одиночества. Он вошел в дом
и закрыл дверь за собой. Я посмотрел на свои часы. Было семь
часов вечера. Я сидел спокойно в течение долгого времени. Не
было никаких звуков из комнаты дона Хуана. Все было
спокойно. Было ветрено. Я подумал, не сбегать ли мне к
машине, чтобы достать оттуда ветровое стекло, но не
осмелился этого сделать, нарушив совет дона Хуана. Мне не
хотелось спать, но я был усталым. Холодный ветер не давал
мне возможности отдохнуть.
дома. Я подумал, что он, должно быть, вышел через заднюю
дверь, чтобы помочиться в кусты. Затем он громко крикнул
мне:
голос, но не его тон и не его слова, обычные для него. Дон
Хуан никогда не кричал мне: "эй, парень", поэтому я остался
там, где я был, мороз пробежал у меня по спине.
того фразы. Я слышал, как он идет вдоль стены дома. Он
запнулся о кучу дров, как если бы он не знал, что она там
лежит. Затем он подошел к веранде и уселся рядом с дверью
спиной к стене. Он казался более тяжелым, чем обычно. Его
движения не были медленными или неуклюжими, но просто более
тяжелыми. Он уселся на пол, вместо того, чтобы чутко
опуститься, как он это делал обычно. Кроме того, это было не
его место, а дон Хуан никогда ни при каких обстоятельствах
не сидел ни на каком другом месте. Затем он вновь заговорил
со мной. Он спросил меня, почему я отказался прийти, когда я
был ему нужен. Он говорил громко. Я не хотел смотреть на
него. Он начал медленно раскачиваться слегка из стороны в
сторону. Я изменил свое положение, приняв боевую форму,
которой он научил меня, и повернулся к нему лицом. Мои
мускулы были напряжены и странно застыли. Я не знал, что
заставило меня принять боевую форму, но может быть, это было
потому, что я считал, что дон Хуан старается сознательно
напугать меня, создавая впечатление, что лицо, которое я
вижу, в действительности, не является им. Я чувствовал, что
он был очень тщателен в том, чтобы делать непривычное для
того, чтобы поселить сомнения мне в мысли. Я боялся, но все
же я еще чувствовал, что я выше всего этого, потому что,
фактически, могу все это видеть целиком и анализировать всю
последовательность. В этот момент дон Хуан поднялся. Его
движения были совершенно незнакомы. Он протянул свои руки
перед собой и толкнул себя вверх, подняв спину в первую
очередь. Затем он схватился за дверь и распрямился, подняв
верхнюю часть тела. Я поразился тому, как глубоко знакомыми
были мне его движения. И какое ужасное чувство он создал,
позволив мне видеть дона Хуана, который не движется, как дон
Хуан. Он сделал пару шагов по направлению ко мне. Нижняя
часть его спины поддерживалась его руками, как если бы он
пытался распрямиться, или как если бы у него болела спина.
он отдувался и пыхтел. Его нос, казалось, был заложен. Он
сказал, что он собирается взять меня с собой и велел мне
подниматься и следовать за ним. Он пошел в западном
направлении от дома. Я изменил свое положение, чтобы быть
лицом к нему. Он повернулся ко мне. Я не тронулся со своего
места. Я был прикован к нему. Он заревел:
ты не пойдешь, я потащу тебя.
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Ибсен Генрик