Чтение 40–й страницы книги ~Четыре пути к прощению~

безразличия.

Девочки же учились совсем иному. Народ в Стсе считал, что женский цикл
плодородия делает их восприимчивее к премудростям продолжения рода, поэтому
учеба, посвященная этому, была для них куда как менее обременительной. И
пороговый ритуал носил характер своего рода празднества, скорее славословия,
нежели запугивания, и порождал в их душах не страхи, а сладостное
предвкушение. Годами женщины-педагоги, прибегая к красноречивым
иллюстрациям, объясняли девочкам, чего будет добиваться от них мужчина, как
привести его в состояние полной готовности, как дать понять, что нужно от
него самой женщине. Многие девочки интересовались, нельзя ли пока
потренироваться друг с дружкой, но слышали в ответ лишь брань да нотации.
"Нет, нельзя, запрещено категорически! Вот когда пройдете посвящение и
станете взрослыми, -- отвечали наставницы, -- делайте что вздумается, но
сперва каждой из вас следует пройти через положенную "двойную дверь"".

Обряды посвящения проводились, когда ответственным за них удавалось
собрать равное количество пятнадцатилетних мальчиков и девочек из городка и
окрестных селений. Чтобы составить подходящую пару, зачастую приходилось
выписывать кого-либо и из более отдаленных мест. Пышно наряженные и в
непроницаемых масках притихшие участники ритуала весь день танцевали на
рыночной площади, чествуемые родней и зеваками, а к вечеру переходили в дом,
должным образом освященный для финальной церемонии. Там в торжественной
тишине они вкушали ритуальную трапезу, затем молчаливые служители в масках
разбивали молодежь на пары и разводили по комнатам. Под масками большинство
участников этой анонимной церемонии прятали благоговейный трепет.

Поскольку выходцы из рода Иного Неба имели право вступать в сношения
лишь с уроженцами Первоисточника, или Потайного Кабеля, Йан-Йан и Хавжива --
а они оказались единственными представителями своих родов на церемонии --
предугадали свою судьбу заранее. Они узнали друг друга и под масками уже в
самом начале танцев. И как только остались одни в отведенном для них
помещении, тут же сбросили маски. Встретились взглядом. И смущенно
потупились.

На протяжении последних двух лет друзья встречались крайне редко и
совершенно не виделись все долгие последние месяцы. Хавжива как следует
раздался в плечах и почти догнал подругу ростом. Перед каждым из них
предстал как бы незнакомец. Они молча приблизились друг к другу и каждый
подумал: "Так вот с кем мне придется пройти через это". Они коснулись друг
друга, и в них вошел бог -- бог, ради которого они и пришли к своему порогу.
Они стали слово, и слово это было бог. Сперва бог неловкий и неуклюжий, но
зато после -- ослепительно прекрасный.

Покинув на следующий день ритуальный дом, они пришли домой к Йан-Йан.

-- Отныне Хавжива будет жить здесь со мной, -- объявила Йан-Йан как
взрослая женщина. И все члены ее семьи, приняв ее слова как должное,
почтительно приветствовали молодых.

Когда Хавжива вернулся к себе домой за вещами, там тоже никто не
выказал удивления, все только сердечно поздравляли, а пожилая родственница
из Этсахина отпустила весьма двусмысленную шуточку. Отец сказал Хавживе:

-- Вот теперь ты настоящий мужчина из дома Йехедархед. Всегда будем
ждать тебя к обеду.

С тех пор Хавжива ночевал только у Йан-Йан, завтракал с нею, а к обеду
возвращался домой. Повседневную свою одежду он перенес в новый дом, а за
одеждой для танцев и церемоний постоянно забегал к родителям. Учеба его
заключалась теперь в освоении ткацких премудростей на больших станках и в
изучении космогонии. Вместе с Йан-Йан он стал играть за взрослую сборную по
футболу.

Хавжива чаще виделся теперь и с собственной матерью -- когда ему
стукнуло семнадцать, она предложила изучать под своим руководством культ
Солнца, связанные с ним обряды, ведение торгового баланса, хитрости
обменного рынка для фермеров Стсе и искусство торговли с купцами иных родов
и заезжими чужестранцами. Детали обрядов следовало затвердить назубок,
торговый же протокол изучался на практике.

Вместе с матерью Хавжива стал посещать торговые ряды, окрестные фермы и
даже совершал вояжи через залив в города на континенте. С легкостью и даже
удовольствием отвлекся он от опостылевших ткацких узоров, от которых пухла
голова. Морские прогулки оказались весьма и весьма приятными, работа на
континенте -- чрезвычайно любопытной. Авторитет матери, ее компетентность,
острота ума и бесконечный такт оставляли неизгладимое впечатление.
Присутствие среди служителей Солнца на переговорах с группой почтенных
торговцев, восхищение замечательным дипломатическим искусством матери и ее
помощников сами по себе были ему лучшей наукой. Мать никогда ни на кого не
давила, взяв на себя в переговорах только направляющую и умиротворяющую
роль. Изучение сложнейших вопросов, посвященных культу Солнца, требовало
многолетнего опыта, и при матери были помощники, поступившие в учение
задолго до Хавживы. Но она находила сына чрезвычайно способным. "У тебя,
сынок, есть настоящий дар убеждения, -- сказала она как-то, когда лодка
везла их домой из очередной поездки и в мглистом полуденном мареве над
золотистой водой уже замаячили зыбкие крыши родного Стсе. -- Ты мог бы
наследовать Солнцу, если пожелаешь".

"А пожелаю ли я?" -- колебался Хавжива. Он спрашивал сам себя и вместо
внятного ответа от внутреннего своего бога получал лишь какие-то смутные
ощущения. Занятие само по себе вроде бы ничего. Никаких тебе раз и навсегда
затверженных шаблонов, как в ремесле ткача. Путешествия, общение с самыми
разными людьми -- это ему по душе, это давало возможность узнавать от
чужеземцев нечто неведомое, постоянно учиться новому.

-- Скоро в гости к нам пожалует подружка твоего отца, -- сообщила мать.

Хавжива погрузился в раздумья. Гранит никогда не был женат. Обе
женщины, родившие от него детей, жили в Стсе и далеко никогда не уезжали. Он
промолчал, понимая, что деликатная пауза -- среди взрослых лучший способ
дать понять, что ты ждешь продолжения.

-- Они тогда были еще совсем молоды. Детей не нарожали, -- пояснила
Тово. -- Затем она уехала, сделалась историком.

-- А-а! -- удивленно протянул Хавжива. Никогда прежде он не слыхал о
ком-либо, кто стал бы историком. Это казалось невероятным -- так же, как
чужеземцу стать уроженцем Стсе. Ты тот, кем уродился. Где родился, там и
живешь.

Пауза так затянулась, что Тово не могла не понять ее смысл. Добрая доля
ее педагогического искусства как раз и заключалась в точном знании, когда
следует продолжать, а когда пора остановиться. Сейчас она предпочла
промолчать.

Когда лодка, замедлив ход, причаливала к пирсу, сооруженному на
останках древнего моста, Хавжива все же не удержался и спросил:

-- А эта приезжая, историк, она из рода Кабеля или Первоисточника?

-- Из рода Потайного Кабеля, -- ответила мать. -- Ох, как же у меня
затекли ноги! Просто одеревенели! И неудивительно, когда плывешь на
деревянном сундуке.

Женщина, правившая лодкой, перевозчица из рода Травы, обиженно
округлила глаза, но смолчала и не стала защищать свое послушное и юркое
детище.

-- К вам как будто приезжает родственница? -- тем же вечером спросил
Хавжива у Йан-Йан.

-- А, да, было такое сообщение. -- Йан-Йан имела в виду телеграмму,
поступившую в информационный центр Стсе и переадресованную на домашний
рекордер. -- Мать сказала, что она остановится в вашем доме. Ты-то сам, что
нового повидал сегодня в Этсахине?

-- Просто встречался с несколькими служителями Солнца. А ваша
родственница, она что, на самом деле историк?

-- Все они там слегка чокнутые, -- равнодушно заметила Йан-Йан и,
усевшись верхом на обнаженного Хавживу, стала массировать ему спину.

Когда загадочная гостья -- маленькая и худощавая женщина лет пятидесяти
по имени Межа -- наконец прибыла, Хавжива сразу убедился, что безумием здесь
и не пахнет. Межа носила традиционную для Стсе одежду и разделяла свой
завтрак с кем угодно. Светлые глаза лучились тихой радостью, но лишних слов
она не говорила. Ничто в ней не выдавало, что перед вами женщина, отринувшая
общественные устои, творящая то, что женщине отнюдь не к лицу, порвавшая
отношения с собственным родом и избравшая иной образ жизни. Хавжива
подозревал, что женщина-историк должна состоять в непристойном браке с отцом
собственных детей, а на досуге может заниматься ткачеством и даже холостить
скотину. Но никто от Межи не шарахался, а после завтрака старики ее рода
устроили настоящую церемонию в честь прибытия редкой гостьи, тем самым
приняв ее как самую дорогую родственницу.

Интерес к ней у Хавживы не иссякал. Любопытствуя, что гостья собирается
делать в Стсе, он приставал к Йан-Йан с расспросами, пока та не отрезала:

-- Не имею ни малейшего понятия, что Межа думает здесь делать! Я не
умею читать мысли чокнутых историков. Спроси ее сам!

Когда Хавжива понял, что боится поступить так, как советует Йан-Йан,
боится без всякой на то причины, он решил, что его посетило некое божество и
тому что-то понадобилось от него. Тогда юноша поднялся в холмы и выбрал
плоский камень, удобный для долгих раздумий. Далеко внизу темнели крыши и
белели стены домов Стсе, прилепившихся к крутым склонам, посреди полей и
садов серебрились пятна прудов. За сушей до самого горизонта простиралось
равнодушное море. Он провел там в тишине целый день, погрузившись в
созерцание моря и собственной души. Затем вернулся на ночлег в родительский
дом. Когда поутру Хавжива пришел завтракать к Йан-Йан, та только внимательно
взглянула и ничего не сказала.

-- Я постился, -- виновато сообщил он.

Йан-Йан пожала плечами.

-- Тогда приятного аппетита! -- сказала она, присаживаясь.

После завтрака Йан-Йан отправилась на работу. Хавжива остался, хотя его
и ожидали в ткацкой мастерской.

-- О Мать Всех Детей, -- обратился он к историку, выбрав для первой
беседы самый что ни на есть почтительный титул, с каким только мужчина из