из тех, кому необходимы стены. Я не понял тогда этого. Что же я натворил,
превратив своего побратима в своего врага? Если бы могли еще раз
попробовать это снадобье, может быть, для него это стало ясным. Но нет,
надежды на это не было. Ноим напуган взглядом внутрь себя. Я превратил
своего богохульствующего побратима в ярого приверженца Завета. Теперь я
уже ничего не мог изменить.
грамм этой гадости, если ты прячешь ее где-нибудь у себя - выбрось все,
что есть, понятно? Его не должно быть в этом доме! Тебе понятно, Кинналл?
Выбрось и можешь об этом мне не говорить!
произнес торжественно чеканя каждое слово:
жителей Маннерана и Саллы. Все газеты писали обо мне, как о человеке
огромного могущества, связанного узами кровного родства с септархами Саллы
и Глина, который тем не менее посмел нарушить Завет: занялся постыдным
самообнажением. Я не только нарушил моральные нормы, принятые в Маннеране,
но также нарушил законы этой провинции, принимая некое запрещенное
средство, которое разрушает возведенные богами барьеры между душами разных
людей. Злоупотребляя служебным положением, я организовал тайное плавание к
Южному материку (бедный капитан Криш!). Вернувшись с большим количеством
опасного наркотика, я будто бы дьявольскими уловками вынудил женщину,
бывшую у меня на содержании, его попробовать. Потом я начал распространять
зелье среди наиболее значительных представителей аристократии Маннерана,
чьи имена не раскрываются ввиду их чистосердечного раскаяния. Накануне
своего ареста я бежал в Саллу, и потому скатертью мне дорога! Если же я
попытаюсь вернуться в Маннеран, то буду непременно арестован. Тем временем
в Маннеран-Сити состоится заочный процесс, и в приговоре суда не
приходится сомневаться.
общественной стабильности, с меня взыскивается штраф в размере всех моих
земель и собственности, исключая только часть, необходимую для поддержания
жизни ни в чем не повинных жены и детей. (Значит, Сегвор Хелалам все же
добился своего!) Чтобы мои высокородные дети не могли перевести семейный
капитал в Саллу, на все, чем я владел, наложен арест до Верховного Суда.
Все сделано по Закону. Пусть остерегаются все желающие стать
самообнажающимся чудовищем!
царственного братца. Стиррон, мальчишкой возведенный на престол, раньше
мог бы решиться на мое физическое уничтожение, но сейчас, когда он стоял у
власти целых семнадцать лет! Нет, это невозможно. Стиррон уже давно
утвердился в Салле, сейчас он является неотъемлемой частью существования
каждого и всеми любим. А я чужеземец, меня едва помнят старики и совсем не
знают молодые. К тому же я говорю сейчас с маннеранским акцентом и в этой
провинции публично заклеймен позором самообнажения! Если бы я даже задумал
свергнуть Стиррона, где бы я нашел помощников?
времена всегда обращаются к товарищам былых дней. Ноим чуждался меня, а
Халум была по ту сторону Война. Сейчас у меня был только Стиррон. Я
никогда не обижался на то, что меня вынудили бежать из Саллы, поскольку
понимал: если бы мы обменялись первородством, я бы заставил его сделать то
же самое. Если наши отношения были прохладными, то виной тому - его
угрызения совести. Прошло несколько лет со времени моего последнего
посещения Саллы. Возможно, мои злоключения смягчат его сердце. Я написал
письмо Стиррону, официально прося разрешение жить в Салле. По законам моей
родины меня должны были принять и без официального согласия, так как я
оставался подданным Стиррона и обвинялся в преступлении, совершенном не на
территории Саллы. И все же я решил написать прошение. Обвинения,
предъявленные мне верховным судьей Маннерана, признался я, были
правильными, но я предложил на суд Стиррона краткое и (мне кажется),
красноречивое оправдание моего отхода от заповедей Завета. Я закончил
письмо выражениями непоколебимой любви к нему и несколькими воспоминаниями
о тех счастливых временах, которые мы прожили вместе, пока бремя септарха
не взвалилось на его плечи.
чтобы получить устное объяснение тем страшным поступкам, которые я
совершил в Маннеране. Воссоединение братьев было в порядке вещей в нашей
истории. Но вызов из Саллы-сити не приходил. Каждый раз, когда звонил
телефон, я бросался к нему, полагая, что это звонит Стиррон. Но он не
звонил. Прошло несколько унылых недель. Я охотился, плавал, читал, пытался
писать свой новый Завет Любви. Ноим старался держаться подальше от меня.
Единственный опыт слияния душ вверг его в такое глубокое смятение, что он
не мог смотреть мне в глаза, так как знал: я посвящен во все тайны его
подсознания. Знание друг о друге вбило клин в наши отношения. Наконец,
прибыл конверт с внушительной печатью септарха. В нем было письмо,
написанное Стирроном, но я бьюсь об заклад, что его составлял какой-то
твердокаменный министр, а не мой брат. В нескольких строчках, которых было
меньше, чем пальцев на руке, септарх сообщал, что моя просьба о
предоставлении убежища в Салле будет удовлетворена, но при условии, что я
избавлюсь от пороков, приобретенных на юге. Если меня уличат в
распространении дьявольского снадобья на территории Саллы, то тут же
арестуют и выдворят за ее пределы. Вот и все, что мой брат Стиррон
написал. Ни одной теплой строчке, ни одного доброго слова.
ускакал, отыскивая вырвавшегося из загона самца-штурмшильда. Тщеславный
Ноим завел целый выводок этих злобных, покрытых густым мехом
млекопитающих, которые не водятся в Салле и плохо приживаются в этой
слишком теплой для них стране. Он держал их штук двадцать-тридцать - всюду
когти, клыки и сердитые желтые глаза. Ноим надеялся получить приносящее
прибыль стадо. Я преследовал сбежавшего самца, целое утро и полдня, с
каждым часом все больше ненавидя его, так как он оставлял после себя
изувеченные туши безвредных, мирно пасшихся животных. Эти штурмшильды
убивают только из жажды кровопролития, откусив всего лишь один-два куска,
оставляя остальное стервятникам. Наконец, я все же загнал этого хищника в
тенистое небольшое закрытое с трех сторон ущелье.
Однако, зверь бросился на меня с такой яростью, что мне пришлось сразить
его лучом максимальной мощности. Потом, только ради Ноима, я взял на себя
труд содрать со штурмшильда шкуру. Усталый и мрачный я галопом скакал
назад. А при въезде во двор неожиданно увидел необычную машину, а рядом с
ней... Халум!
Сначала хотела отправиться на остров, но затем решила провести лето в
Салле, с Ноимом и Кинналлом.
четырнадцатью и шестнадцатью годами, рожают детей до двадцати четырех лет
и к тридцати годам становятся женщинами средних лет. Но время, казалось,
совершенно не коснулось Халум. Не ведая семейных ссор и мук родов, не
истратив своей энергии на брачном ложе и не терзаясь у детских кроваток,
она сохранила юное лицо и гибкое, стройное девичье тело. Халум изменилась
только в одном: за последние несколько лет ее темные волосы стали
серебристыми. Однако такой цвет волос еще больше подчеркивал ее красоту,
выделяя густой загар девичьего лица.
от Сегворда, от моих сыновей Ноима, Стиррона и Кинналла и дочерей Халум и
Лоимель, от архивариуса Михана и еще от нескольких человек. Все они были
написаны сконфуженным напряженным языком. Такие письма можно было писать
мертвецу, когда чувствуешь себя виноватым за то, что пережил его. И все же
было приятно читать эти довольно тягостные послания.
не слышала о нем с тех пор, как я уехал, и полагает, что он покинул нашу
планету. Не было ни слова и от моей бывшей жены. Это уязвило меня.
вспоминает обо мне:
остались по ту сторону Война. Они ошеломили меня своим богатством -
массивные цепи из драгоценных металлов, ожерелья из редких камней...
Контровский Владимир
Семенова Мария
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Корнев Павел