покончили с собой, а одного (бразильского лейб-гвардейца) даже казнили.
Широкое межгосударственное расследование обнаружило множество заметных и
уважаемых особ, в свое время окончивших эстернаты. Многие ничуть этого и не
скрывали, гордясь полученным образованием. Правда, кое-кто из "детей леди
Эстер" предпочел скрыться, уйти от назойливого внимания полиции и секретных
служб, но большинство остались на своих местах, ибо вменить им в вину было
нечего. Однако путь на высшие государственные должности отныне им был
заказан, а при назначении на высокие посты вновь, как в феодальные времена,
стали обращать сугубое внимание на происхождение и родословную -- не дай
бог, наверх пролезет "подкидыш" (таким термином в компетентных кругах
окрестили питомцев леди Эстер). Впрочем, широкая публика произведенную
чистку не заметила, поскольку были предприняты тщательно согласованные между
правительствами меры предосторожности и секретности. Какое-то время
циркулировали слухи о всемирном заговоре не то масонов, не то евреев, не то
и тех, и других вместе взятых и поминали господина Дизраэли, но потом как-то
утихло, тем более что на Балканах назревал нешуточный кризис, от которого
лихорадило всю Европу.
"Делу Азазеля", однако проявлял так мало рвения, что генерал Мизинов счел
разумным дать молодому, способному сотруднику другое поручение, которым
Эраст Петрович занялся с куда большей охотой. Он чувствовал, что в истории с
"Азазелем" его совесть не вполне чиста, а роль довольно двусмысленна.
Клятва, данная баронессе (и поневоле нарушенная), изрядно подпортила ему
счастливые предсвадебные недели.
Петровичу попались на глаза жертвы проявленного им "самоотвержения, доблести
и похвального усердия" (так говорилось в высочайшем указе о награждении).
Никитской Лизанька решительно взяла дело в свои руки: уединилась с мрачным
мужем в гардеробной комнате, что находилась по соседству с прихожей, и
строго-настрого запретила входить туда без спросу -- благо домашним хватало
забот с прибывающими гостями, которых нужно было занять до банкета. Из кухни
веяло божественными ароматами, специально приглашенные повара из
"Славянского базара" трудились не покладая рук с самого рассвета; за плотно
запертыми дверьми танцевального зала оркестр в последний раз репетировал
венские вальсы -- в общем, все шло своим чередом. Оставалось только привести
в порядок деморализованного жениха.
какой-нибудь некстати вспомнившейся разлучнице, невеста полностью
успокоилась и уверенно взялась за дело. На прямо поставленные вопросы Эраст
Петрович отвечал мычанием и все норовил отвернуться, поэтому тактику
пришлось сменить. Лизанька погладила суженого по щеке, поцеловала сначала в
лоб, потом в губы, потом в глаза, и суженый размяк, оттаял, снова сделался
совершенно управляемым. Однако присоединяться к гостям молодожены не
спешили. Барон уже несколько раз выходил в прихожую и приближался к закрытой
двери, даже деликатно покашливал, а постучать не решался.
дня говорить зятю "ты". -- Извини, друг мой, но к тебе фельдъегерь из
Петербурга. По срочному делу!
застывшего возле входа. Под мышкой фельдъегерь держал квадратный сверток,
завернутый в серую казенную бумагу с сургучными орлами.
переливами голосом осведомился офицер.
Аполлодорович (не приучился пока еще именовать тестя по-родственному).
фельдъегерем дверь и сам встал снаружи, чтобы, не дай Бог, не влез кто
посторонний.
листок.
желания оставить мужа наедине с курьером.
сегодня радостное событие? Возможно, в этой связи? Во всяком случае,
поздравляю от себя лично. Тут еще пакет, который, вероятно, вам все
объяснит.
конверт, подошел к окну, которое выходило прямо на Малую Никитскую.
глянцевую карточку с двумя золотыми колечками, воскликнула. -- Так и есть!
Ой, как это мило!
окном, поднял глаза и увидел фельдъегеря, который вел себя немного странно.
Он быстро сбежал по ступенькам, с разбегу вскочил в ожидавшую пролетку и
крикнул кучеру:
высокой тульей, сивая борода, только глаза необычные -- очень светлые, почти
белые.
подоконник.
не из чего -- по случаю свадьбы верный "герсталь" остался в гостинице.
было написано полнейшее недоумение. В следующее мгновение из окна вырвался
огонь и дым, лопнули стекла, и Эраста Петровича швырнуло на землю.
яркий дневной свет, в ушах гулко зазвенело, и Фандорин понял, что жив. Он
видел булыжники мостовой, но не понимал, почему они у него прямо перед
глазами. Смотреть на серый камень было противно, и он перевел взгляд в
сторону. Получилось еще хуже -- там лежал катыш конского навоза и рядом
что-то неприятно белое, глянцево посверкивающее двумя золотыми кружочками.
Эраст Петрович рывком приподнялся, прочел строчку, выведенную крупным
старомодным почерком, с завитушками и затейливыми росчерками: "My Sweet Boy,
This is a Truly Glorious Day!"1 Смысл слов не дошел до его затуманенного
рассудка, тем более что внимание контуженного привлек другой предмет,
валявшийся прямо посреди мостовой и лучившийся веселыми искорками.
лишь, что на земле этому никак не место. Потом разглядел: тонкая, оторванная
по локоть девичья рука посверкивала золотым колечком на безымянном пальце.
x x x
вокруг, шел щегольски одетый, но ужасно неряшливый молодой человек: мятый
дорогой фрак, грязный белый галстук, в лацкане пыльная белая гвоздика.
Гуляющие сторонились и провожали странного субъекта любопытными взглядами. И
дело было не в мертвенной бледности щеголя -- мало ли вокруг чахоточных, и
даже не в том, что он несомненно был мертвецки пьян (его и пошатывало из
стороны в сторону) -- эка невидаль. Нет, внимание встречных, и в особенности
дам, привлекала интригующая особенность его физиономии: при очевидной
молодости у прожигателя жизни были совершенно белые, будто примороженные
инеем виски.
Круз Андрей
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Посняков Андрей