само собой. Герберт вырядился, иными словами, позволил мамаше Тручински
вычистить холодным кофе синие, узкие сверху, широкие внизу брюки, втиснулся
в свои тихоступы, влился в пиджак с якорными пуговицами, опрыскал белое
шелковое кашне, добытое им в Вольной гавани, одеколоном, который в свою
очередь возрос на беспошлинном перегное той же гавани, и вскоре возник перед
нами квадратный и неподвижный, под синей фуражкой. -- Пойду погляжу, как там
насчет халтурки. -- И хлопком, для вящего удальства, сдвинул влево фуражку
памяти принца Генриха. Мамаша Тручински опустила газету. Уже на другой день
у Герберта появилась и служба, и форма. Он теперь ходил в темно-сером, а не
в таможенно- зеленом; он стал смотрителем при Морском музее. Как и все
достойное сохранения в этом самом по себе достойном сохранения городе,
сокровища Морского музея заполняли старинный, тоже музейного вида
патрицианский дом, сохранивший спереди каменное крыльцо и причудливый, хотя
и сочный орнамент на фасаде, а внутри -- резьбу по темному дубу и винтовые
лестницы. Здесь демонстрировали специально увековеченную в каталогах историю
торгового города, неизменно ставившего себе в заслугу умение среди множества
могущественных, но по большей части бедных соседей достичь немыслимого
богатства и, достигнув, сохранить. О эти выкупленные у орденских магистров и
польских королей, увековеченные в грамотах привилегии! Эти пестрые гравюры
-- изображение многочисленных осад, которьм подвергалась морская крепость в
устье Вислы! Вот в стенах города пребывает несчастный Станислав Лещинский,
спасаясь от саксонского короля. Картина маслом отчетливо показывает, до чего
ему страшно. И примас Потоцкий, и французский посланник де Монти ужас как
боятся, ибо русские под предводительством генерала Ласки осадили город. Все
это точнейшим образом описано, и названия стоящих на рейде французских
кораблей под флагом с лилиями тоже вполне можно прочесть. Стрелка указывает:
на этом корабле король Станислав Лещинский бежал в Лотарингию, когда
третьего августа город пришлось сдать. Однако большую часть выставленных
экспонатов составляли трофеи, привезенные с победоносных войн, ибо войны
проигранные лишь очень редко, а то и вовсе никогда не передают музеям
трофеи.
который хоть и был приписан к порту Брюгге, принадлежал двум уроженцам
Флоренции, купцам Портинари и Тани. Данцигским пиратам и капитанам Паулю
Бенеке и Мартину Бардеви-ку удалось в апреле одна тысяча четыреста семьдесят
третьего года, курсируя у зеландского берега перед гаванью Слагельсе, взять
этот c`ke`q. Сразу после захвата они прикончили многолюдную команду вкупе с
офицерами и капитаном, а самое судно и его содержимое были доставлены в
Данциг. Складень со "Страшным судом" художника Мемлинга и золотая
крестильни- ца -- то и другое по заказу флотентийца Тани изготовлено для
одной флорентийской церкви -- были выставлены в Мариенкирхе; сколько мне
известно, "Страшный суд" и по сей день услаждает католическое око Польши.
Что сталось с галионной фигурой после войны, покамест не выяснено. В мое же
время ее хранил Морской музей.
небрежно скрещенных и демонстрирующих все пальцы поверх целеустремленных
грудей, смотрит прямо перед собой янтарными глазами. И вот эта баба, эта
галионная фигура приносила несчастье. Заказывал ее купец Портинари, велев
воспроизвести пропорции фламандской девушки, любезной его сердцу, некоему
резчику по дереву, составившему себе имя на изготовлении подобного рода
фигур. Но едва зеленая фигура возвысилась над бугшпритом галеаса, самое
девушку, как тогда было заведено, обвинили в колдовстве. А прежде чем ей
сгореть ясным пламенем, она под пыткой показала на своего покровителя,
флорентийского купца, и уж заодно -- на скульптора, который так хорошо
воспроизвел ее размеры. Портинари, говорят, повесился, поскольку боялся
костра, а скульптору отрубили его даровитые руки, дабы ему впредь было
неповадно. Процесс в Брюгге, привлекший к себе большое внимание, ибо
Портинари был очень богатый человек, еще не подошел к концу, как судно с
галионной фигурой угодило в руки пиратской шайки Пауля Бенеке. Когда его
брали на абордаж, синьор Тани, второй купец, рухнул под ударами пиратского
топора, да и сам Пауль Бенеке вскоре за ним последовал: через несколько лет
патриции родного города сочли его не достойным помилования и утопили во
дворе, рядом с Ярусной башней. Суда, на которые после смерти Бенеке
водружали эту фигуру, сгорали еще в гавани, сразу же после сборки, и
вдобавок перебрасывали огонь на другие суда, кроме фигуры, разумеется, --
фигура была неуязвима для огня, а благодаря своим соразмерным пропорциям она
снова и снова находила любителей среди судовладельцев. Но стоило этой бабе
занять свое место на носу корабля, как у нее за спиной поднимался бунт среди
доселе миролюбивой команды, отчего численность команды изрядно уменьшалась.
Бес славный поход данцигского флота против Дании под водительством весьма
способного Эберхарда Фербера в году одна тысяча пятьсот двадцать втором
привел к падению Фербера и кровавой смуте в самом городе. История, правда,
толкует о религиозных разногласиях--в двадцать третьем году протестантский
пастор Хегте повел толпу иконоборцев на штурм семи приходских церквей
города, -- мы же возложим вину за это столь затянувшееся бедствие на
галионную фигу ру: именно она украшала бугшприт ферберовского корабля.
Каспар Йешке, настоятель Оливското монастыря, прямо обвинил во всем
галионную фигуру, эту греховную бабу. Король поляков получил ее от города в
дар, увез к себе на бивуак и внимал ее плохим советам. До какой степени
деревянная дама воздействовала на шведские походы против города, на
многолетнее заточение религиозного фанатика доктора Эгидиуса Штрауха,
который вел тайные переговоры со шведами и настаивал на предании огню
зеленой бабы, снова возвратившейся в город, нам не известно. Если верить
недоказанным слухам, бежавший из Qhkeghh поэт по имени Опиц на несколько лет
нашел приют в городе, однако умер до срока, ибо набрел в каком-то складе на
пагубную фигуру и попытался воспеть ее в стихах. Лишь ближе к концу
восемнадцатого века, в период разделов Польши, пруссаки, которым пришлось
брать город силой, издали королевско-прусский запрет на "деревянную Ниобею".
Впервые ее документально назвали по имени и одновременно эвакуировали или,
вернее, заточили в Ярусную башню, именно во дворе которой был утоплен Пауль
Бенеке, именно с галереи которой я впервые -- и успешно -- опробовал
действие своего голоса на расстоянии, заточили с тем, чтобы она подле
изысканнейших образцов человеческой фантазии, то есть орудий пыток, спокойно
пережила девятнадцатый век. Но когда в тридцать втором году я влез на
Ярусную башню и своим голосом поразил окна в фойе Городского театра, Ниобею,
именуемую в народе Зеленая Маричка или Марья Зеленая, уже много лет назад,
благодарение Богу, удалили из башенной камеры пыток. Поди знай, удалась бы
мне в противном случае атака на классическое строение или нет. То был,
верно, неосведомленный, пришлый директор музея, который извлек Ниобею из
благотворно действующей на нее камеры пыток и, вскоре после образования
Вольного города, поместил ее во вновь основанный Морской музей. Вскоре этот
энтузиаст умер от заражения крови, которое заработал, прикрепляя табличку с
надписью, что здесь выставлена галионная фигура, откликающаяся на имя
Ниобея. Его преемник, осмотрительный знаток городской истории, пожелал вновь
спровадить Ниобею куда-нибудь подальше. Он надумал подарить эту опасную
деревянную девицу городу Любеку, и, лишь потому, что любекцы отвергли сей
дар, город в устье Траве, если не считать его кирпичных церквей, вполне
благополучно пережил бомбардировки. Ниобея, она же Зеленая Маричка, так и
осталась в музее и за период без малого четырнадцать лет споспешествовала
смерти двух директоров, не того осмотрительного -- тот получил по
собственной просьбе перевод в другое место, гибели у ее ног престарелого
священнослужителя, насильственного ухода из жизни одного студента
Технического института, двух старшеклассников из Петровской гимназии, только
что успешно сдавших экзамены на аттестат зрелости, и четырех вполне
достойных, по большей части женатых смотрителей.
вонзенными в грудь острыми предметами той разновидности, которую можно найти
лишь в Морском музее: резаки для парусов, абордажные крючья, гарпуны, тонкой
чеканки наконечники копий с Золотого берега, иглы для сшивания парусов;
только последний гимназист прибег сперва к перочинному ножу, а уж потом -- к
обычному школьному циркулю, ибо незадолго до его смерти все острые экспонаты
были либо прикреплены цепями, либо упрятаны под стекло.
трагическом самоубийстве, по городу и даже по страницам газет бродил слух,
согласно которому "это все учиняет Зеленая Маричка собственными руками". На
Ниобею пали серьезные подозрения, что именно она спровадила на тот свет
мужчин и мальчиков. Шли жаркие дебаты, под тему "Ниобея" многие газеты
учредили специальную колонку для свободного обмена мнениями; речь там шла о
фатальных происшествиях. Городское управление толковало об sqr`pebxhu
суевериях: никто не намерен предпринимать опрометчивые шаги, покуда не будет
доказано, что здесь действительно совершается нечто загадочное.
Краеведческий музей в Оливе, и Городской на Флайшергассе, и дирекция
Юнкерского двора наотрез отказались приютить у себя эту охочую до мужиков
персону.
караулить деревянную деву. Даже посетители и те стороной обходили зал с
янтарноглазой. Долгое время за ренессансными окнами, которые давали
пропорциональной скульптуре необходимое боковое освещение, царила тишина.
Пыль оседала на ней. Уборщицы перестали сюда приходить. Некогда столь
докучные фоторепортеры, из которых один вскоре после того, как навел свой
объектив на галионную фигуру, умер хоть и естественной, но, учитывая
сделанный перед этим снимок, не совсем понятной смертью, не только перестали
поставлять фотографии убийственного творения газетам Вольного города,
Польши, Германского рейха и даже Франции, но, напротив, уничтожили портреты
Ниобеи в своих архивах, впредь же запечатлевали исключительно прибытие и
убытие различных президентов, глав государств и королей в изгнании, жили под
знаком стоящих в плане мероприятий -- выставок домашней птицы, партсъез-дов
в рейхе, автогонок и весенних паводков.
Акунин Борис
Никитин Юрий
Корнев Павел
Прозоров Александр
Акунин Борис
Майер Стефани