Чтение 40–й страницы книги ~Призвание варяга~

Точной даты прибытия в Колледж я не помню, - мы с матушкой вернулись в
Ригу и я справлял Рождество дома. В том году матушка дала роскошный
рождественский бал в здании театра и было очень весело - особенно, когда
прочие раз(r)ехались и остались только свои. В ту пору кровь "лифляндских
жеребцов" уже дала о себе знать и я вовсю ухаживал за актрисой Деборой
Кацман. Все это было по-детски и весьма наивно, к тому же Дебби - старше
меня на добрых семь лет, так что с ее стороны такое внимание к моей персоне
было скорее знаком вежливости к моей матушке. Однажды мы с ней так
нацеловались, что я даже принялся ее раздевать и ей стоило больших трудов
убедить меня, что в театре много народу и в комнату могут войти. Не стану же
я компрометировать мою возлюбленную! Господи, а ведь мне было всего десять
лет тогда...

В последний вечер перед от(r)ездом мы с Дебби долго катались на санках по
льду залива. В небе стояла огромная луна и снег искрился, искрился и шуршал
под полозьями. Я сидел на месте извозчика в легком полушубке, лифляндской
фуражке, отороченной мехом, легких шерстяных штанах, новеньких яловых
сапогах (мне их сшили по особому заказу - нарочно для Колледжа) и кожаных
перчатках с гербами фон Шеллингов и - знай себе, погонял лошадей. Дебби была
в артистическом платье (даже туфельки - атласные, несмотря на мороз) и
поэтому всю дорогу она куталась в медвежью доху, которую я подарил ей на
прощание.

Мы остановились посреди совершенной ледяной пустыни и я целовал ее
глаза, губы и шею, а она шептала в ответ, что обязательно меня дождется. А
если поднять глаза вверх, было видно бездонное черное небо, сплошь усыпанное
звездами, и откуда-то оттуда появлялись холодные искристые крупинки, которые
опускались на наши разгоряченные лица и я все удивлялся - откуда берется
снег, если небо чистое? Она не дождалась меня...

Был один древний банкир, кто ухаживал за актрисой и когда я убыл в
столицу, сделал ее наследницей, ибо родных он сжил со свету. Он был стар и
уже не мог быть мужчиной, поэтому он, как Давид, хотел чтобы девица грела
его по ночам и... радовала на французский манер.

Тем и кончилось для меня мое первое чувство. У них длилось недолго -
месяца три, а потом он умер и действительно все оставил подружке... С тех
пор я отношусь к актеркам так, как они того и заслуживают: увидал милую
дебютантку -- назначил ей цену. Если "да" -- марш в постель, если "нет" --
пошла вон! Последние годы я не слышу "нет" от этих девиц. Поэтому я и
простил Дебби...

Ясным январским днем 1794 года я прибыл в Санкт-Петербург, где меня
встретил Карлис: у него вдруг появились дела в столице - на Рождество, пока
мы с матушкой поехали в Ригу, бабушка вызвала его к себе и сделала много
подарков и прочих милостей. А как только я приехал на обучение, она и
отпустила отца домой.

Наутро мы с провожатым сели в санки и поехали в Колледж, а Карлис
вернулся в Ригу. Сперва он хотел меня проводить, но... в общем, его не
пустили. Помню, отец на прощанье обнял меня что есть силы - так что у меня
слезы на глазах выступили и шепнул на ухо, мешая латышскую и немецкую речь:

- "Держись, Бенкендорф. Анна велела деда твоего в масле варить, коль он
не смирится. Да только сдохла курляндская сука за месяц до казни, а Бирон -
не решился. Даст Бог..."

И я отвечал ему по-латышски в первый и последний раз в жизни:

- "Pal'dies, teevs. (Спасибо, отец.)"

Потом мы поехали со двора и он все шел за санями и махал мне рукой, а я
не обернулся ни разу и только смотрел на полированную металлическую спинку,
в которой кое-как отражалось то, что осталось за нами. Помню, мой провожатый
все смотрел на меня, а потом не выдержал, выматерился и не проговорил, а
будто сплюнул сквозь зубы:

- "Что вы за народ -- немцы?! Не сердце, а -- камень..." - а потом
выругался совсем непотребно, прибавив, - "Волчонок..."

Так кончилось мое детство.

x x x

Из журнала графини Элен Нессельрод

Однажды мы разговорились в салоне на тему: "Что есть -- Божья Любовь?"
Было высказано много мнений, а в конце все обратились к моему Саше -- ибо он
у нас всегда говорил последнее Слово.

Граф тогда сильно задумался, а потом произнес:

"Когда меня отправляли в учение к русским, я очень не хотел уезжать. И
тогда отец мой вывез меня в деревню и показал простой камень. Он сказал:

- "Знаешь ли ты -- что есть этот Камень? Это -- Дар Божий!"

Я весьма удивился. Тогда батюшка мой об(r)яснил:

- "Когда человек мал и неопытен, он жаждет, чтоб Господь выказал ему,
как Он его Любит. И Божью Любовь мы все понимаем, как кусок Золота с неба,
иль красивую девку, а может -- еще какую забаву...

Но... Вместо всего этого Господь посылает нам на сию землю одни только
камни. Камни сии растут прямо из-под земли по весне и убивают наши и без
того крохотные наделы...

Камни сии надобно убирать, разбивать на куски, строить из них дома,
изгороди, или -- мостить ими дороги. И юный глупец готов проклясть Господа
за сей Дар, ибо он несет лишь тяжкий труд, да всякие тяготы.

И лишь на краю жизни старый латыш вдруг понимает, что Господь -- Любит
его. Ибо сей Камень и есть -- тот самый важный Дар Господа. Самый его Ценный
Дар.

Ибо истинную Ценность Камня может понять лишь лифляндец. Уроженец наших
топких болот...

* Часть II. Ливонский меч *

"Нет мелочей в

Делах Династических!"

Колледж Иезуитов Аббата Николя был в том году самой лучшей, дорогой и,
я бы сказал - элитной школой Империи. Именно из Колледжа вышли лучшие
разведчики, дипломаты и управленцы. Однако, - в Колледж не рвались и для
России он стал "вещью в себе".

Видите ли, - ученикам приходилось принять католичество. А это -- на
Руси не приветствуется.

Теперь вы поняли -- кто учился в Колледже. Там были дельные мальчики из
захудалых фамилий, много отпрысков видных поляков и огромное число
лизоблюдов и прихвостней этих католиков. Там было немало курляндцев, в жилах
коих текла немецкая и польская Кровь, но ни единого немца и лютеранина!

Мне не следовало приезжать в сей гадюшник. Единственное, на чем сошлись
бабушка с матушкой -- иезуиты мне обещали гарантии и протекцию: мой прадед
по матушке был внуком Генерала Иезуитского Ордена в Рейнланде с Вестфалией,
а в Братстве -- большое почтение к Крови и былым достоинствам предков.

Вдобавок ко всему Генералом "русской ветви" нашего Ордена был Карл
Магнус фон Спренгтпортен -- лютеранин и швед. (Бабушка наотрез
воспротивилась тому, чтоб на сей пост назначали католика, или -- поляка.
Бабушка всегда была дальновидною женщиной.) Хоть шведы не слишком дружны с
нами -- немцами, но поляков они попросту презирают. Так что мое появление в
Колледже случилось под прямым патронатом Генерала "русских" иезуитов.

Добавьте к тому, что иезуиты замарали себя помощью всяким Костюшкам и
бабушка запретила им свободное передвижение, иль проповедничество средь
простого народа. Многие решили, что сие -- полное запрещение Ордена, но это
-- не так.

России нужна была хоть какая-то разведслужба и вся иезуитская система
образования осталась нетронутой. Но иезуиты хорошо запомнили тех мурашек,
которые по ним бегали, когда моя бабушка (в присутствии своего ката --
Шешковского) грозила им пальцем. Так что бабушке с матушкой были даны все
мыслимые и немыслимые гарантии, что с моей головы -- волос не упадет.

Началось все, как будто -- нормально. Меня представили прочим ребятам и
определили в казарму к "десятилеткам". Я начинал учебу с зимне-весеннего
семестра и сильно отставал по многим предметам, - поэтому мне самому
предложили выбрать Учителей и "Кураторов".

Преподаватели сразу же захотели знать -- насколько велики мои знания в
том, или -- этом, - так что я так и не успел познакомиться с прочими
"десятилетками". Выяснилось, что я хорошо знаю -- химию, физику, математику
и геологию с географией. Гуманитарные же науки оставляли желать много
лучшего.

Отпустили меня "Кураторы" только лишь к ужину и я чувствовал себя
совершенно разбитым и вымотанным. Я так устал, что... был зол на всех и на
каждого. В Риге я привык к тому, что все меня считали лучшим учеником, а тут
-- целый день меня возили "по столу мордой" и я совсем разозлился.

В проверках мы прозевали обед и я был страшно голоден. Меня привели в
столовую и посадили за один стол с прочими малышами. Я уже хотел есть (от
еды на столах так вкусно пахло!), но все чего-то ждали и я не решился идти
поперек местных традиций. Затем появился сам Аббат Николя и стал читать
Мессу. Разумеется, по-латыни. И все стали повторять молитву вслед за
отцом-настоятелем.

Впоследствии многие говорили, что я проявил лютеранскую твердость, но в
ту минуту я попросту хотел кушать и... не знал слов по-латыни. (Каюсь,