указывает на его родство с дегенерирующими борзыми. Рост его в холке
составляет восемьдесят два сантиметра, что на восемнадцать сантиметров
больше, чем у нашего Харраса. У ирландского волкопса псовина длинношерс-
тная. Маленькие складчатые уши не стоят торчком, а обвисают. Словом, это
типично репрезентативная собака, скорее предмет роскоши, Вождь никогда
не стал бы держать такую в своей псарне; чем раз и навсегда доказывает-
ся, что Раушнинг заблуждался - не ирландский волкопес нервно терся о но-
ги уплетающих пирог гостей, а Принц, наш Принц слушал их беседы и, вер-
ный как собака, тревожился за своего хозяина; ибо Вождь имел основания
опасаться за свою жизнь. Подлое покушение может таиться в любом куске
пирога. Он боязливо пригублял свой лимонад, и его часто, без видимой
причины, подташнивало.
"Последние новости" прислали своих корреспондентов. Из Эльбинга и Ке-
нигсберга, Шнайдемюля и Штеттина, даже из столицы Рейха объявлялись бой-
кие господа и по-спортивному одетые дамы. Один лишь Брост, редактор зап-
рещенного вскоре "Голоса народа", отказался брать интервью у нашего Хар-
раса. Зато во множестве приезжали сотрудники религиозных печатных орга-
нов и специальных журналов. Газетенка Объединения друзей немецкой овчар-
ки прислала кинолога, которого мой отец, столярных дел мастер, вынужден
был попросту выставить со двора. Потому что этот собачий дока сразу на-
чал придираться к родословной нашего Харраса: дескать, и клички-то дава-
лись безобразно, против всех правил собаководства, и нет, мол, никаких
сведений о суке, от которой родилась Сента; и хотя само по себе животное
совсем неплохое, придется в полемическом духе написать о таком варварс-
ком способе его содержания как раз потому, что речь идет об исторической
собаке и тут, мол, требуется большое чувство ответственности.
Харрасе писали, печатали, его фотографировали. Не обошли молчанием и
столярную мастерскую с машинным мастером, подмастерьями, подсобными ра-
бочими и учениками. Высказывания моего отца, такие, к примеру: "Мы прос-
тые ремесленники, делаем свое дело, и конечно нас радует, что наш Хар-
рас..." - эти скромные речи рядового мастера-столяра приводились дослов-
но, нередко прямо под фотографиями.
раз восемь. Еще раза три он запечатлен с моим отцом, один раз, на груп-
повом снимке, вместе со всей столярной мастерской; но ровно двенадцать
раз вместе с Харрасом в немецкие и зарубежные газеты попала Тулла - ху-
денькая, на тонюсеньких ножках-спичках, она стояла рядом с Харрасом и не
шевелилась.
Дорогая кузина,
сама перенесла стопки нот и фарфоровую танцовщицу. Ибо если четырнадцать
квартир в нашем доме остались при своих жильцах, то старая мамзель Добс-
лаф освободила левую квартиру в первом этаже, окна которой выходили, а
иногда и открывались во двор. Она съехала со всеми своими отрезами и
пронумерованными фотоальбомами, с мебелями, из которых сыпалась древес-
ная труха, - перебралась в Шенварлинг к сестре; а учитель музыки Фель-
знер-Имбс с черным пианино и горами пожелтевших нот, с золотой рыбкой и
песочными часами, с бесчисленными фото знаменитых артистов и музыкантов,
с фарфоровой статуэткой в фарфоровой балетной пачке, что застыла на мы-
сочке фарфоровой балетной туфельки в одной из классических балетных поз,
въехал в освободившуюся квартиру, даже не поменяв поблекшие обои в гос-
тиной и аляповатые с цветами в спальне. К тому же эти бывшие добслафские
комнаты были сами по себе темные, так как шагах в семи от их окон гро-
моздилась и отбрасывала тень торцевая стена столярной мастерской с ле-
пившейся к ней наружной лестницей на верхний этаж. Кроме того, между до-
мом и мастерской росли два куста сирени, которые из весны в весну проц-
ветали. С разрешения отца мамзель Добслаф огородила оба куста садовым
заборчиком, что ничуть не мешало Харрасу оставлять свои пахучие метки и
в ее палисаднике. Однако съехала старушка-мамзель не из-за собачьего са-
моуправства и не из-за темноты в квартире, а потому что родом была из
Шенварлинга и там же хотела умереть.
на улице еще вовсю справлял оргии солнечный свет, Фельзнер-Имбсу прихо-
дилось зажигать электричество в зеленоватом бисерном абажуре. Слева у
парадной двери он распорядился на деревянных пробках прибить эмалирован-
ную табличку: "Феликс Фельзнер-Имбс, концертирующий пианист и дипломиро-
ванный учитель музыки". Не прошло и двух недель с тех пор, как этот не-
опрятный человек поселился в нашем доме, а к нему уже стали ходить пер-
вые ученики, несли с собой деньги за урок и даммовскую "Школу игры на
фортепьяно", понуро бренчали при свете лампы - правой-левой-теперь двумя
руками-и еще раз - свои гаммы и этюды, пока в верхней колбе больших пе-
сочных часов на пианино не оставалось больше ни песчинки и они на сред-
невековый манер оповещали, что урок окончен.
лунь, к тому же припудренная, пышная и развевающаяся шевелюра волнами
ниспадала ему на шею и воротник. В промежутках между уроками он эту свою
артистическую гриву причесывал. И когда на лысой, совсем без деревьев
площади Нового рынка озорной порыв ветра трогал его шевелюру, он тут же
выхватывал из просторного пиджачного кармана щеточку и во время процеду-
ры ухода за своими удивительными волосами даже собирал вокруг себя зри-
телей: домохозяек, школьников, нас. Когда он причесывал волосы, взгляд
его голубовато-белесых, совсем без ресниц глаз подергивался дымкой чис-
тейшего высокомерия и витал под сводами воображаемых концертных залов,
где воображаемая публика все не могла уняться, аплодируя его, концерти-
рующего пианиста Фельзнер-Имбса, виртуозному мастерству. Зеленоватый
свет из-под бисерного абажура падал на его шевелюру - ни дать ни взять
Оберон, умевший, кстати, интерпретировать отрывки из одноименной оперы,
он ворожил на своей прочной вертящейся табуреточке, превращая учениц и
учеников в водяных и русалок.
"Школой игры на фортепьяно", был, надо полагать, поистине тончайший, ибо
только очень изощренное ухо способно было из неумолчных и неустанных
арий фрезы и дисковой пилы, из переменчивых рулад шлифовального и стро-
гального станков, из наивного одноголосья ленточной пилы выхватывать в
их девственной чистоте ноты гамм и вбивать их под строгим безресничным
взглядом Фельзнер-Имбса в клавиатуру. Поскольку этот машинный концерт,
если стоять во дворе, играючи подминал под себя даже безудержное фортис-
симо ученических рук, метавшихся по клавишам, зеленый салон за сиреневы-
ми кустами весьма напоминал аквариум - там царила бурная, но совершенно
бесшумная жизнь. Золотая рыбка учителя в круглом стеклянном шаре на ла-
кированной подставке усилить впечатление аквариума уже не могла и была в
этом смысле деталью, пожалуй, даже излишней.
Фальшивые ноты при известной доле удачливости могли утонуть в сытом, но
по-прежнему всепоглощающем сопрано дисковой пилы, однако если ученик при
исполнении этюда, при тоскливом повторении гамм ненароком прикасался по-
душечками ладоней к черным клавишам и без того черного инструмента, не
соблюдя требуемую, сугубо горизонтальную постановку кисти, - никакой
столярный шум эту очевидную формальную оплошность от зоркого учителя ук-
рыть не мог. К тому же Фельзнер-Имбс разработал особый педагогический
метод: ученику, которому предстояло отработать повинность в гаммах, по-
перек каждой кисти клался сверху карандаш. Всякий огрех, малейшее при-
косновение утомленной руки к дереву - и карандаш падал, неопровержимо
доказывая, что испытание не выдержано.
блуждающих по тропкам гамм ручках и Йенни Брунис, приемной дочке старше-
го преподавателя из дома, что наискосок напротив нашего; ибо через месяц
после того, как учитель музыки к нам въехал, она стала его ученицей.
к оконным стеклам тинисто-зеленого аквариума и смотрели, как она там си-
дит: толстая, пухленькая, в коричневой фланели, на вертящейся табуреточ-
ке. Пышный бант, как огромная лимонница - на самом деле бант был белый,
- уселся на ее светло-каштановые, гладко ниспадающие до плеч волосы. И
если другие ученики достаточно часто получали весьма чувствительный удар
по руке только что свалившимся карандашом, Йенни, чей карандаш тоже
иногда падает на белую медвежью шкуру под пианино, может не опасаться
даже укоризненного взгляда - в крайнем случае Фельзнер-Имбс посмотрит на
нее озабоченно.
по ту сторону оконного стекла, с фрезой и дисковой пилой за затылком,
редко слышали разве что одну-две нотки; к тому же мы и по складу натуры
не слишком, наверно, были способны отличить вдохновенно преодоленные му-
зыкальные гаммы от понуро-вымученных; как бы там ни было, но пухленькому
созданию из дома напротив гораздо раньше, чем другим ученикам Фель-
знер-Имбса, было дозволено прикасаться к клавишам обеими руками сразу;
да и карандаш летел вниз все реже и реже, покуда не был во всей своей
дамокловой красе и строгости окончательно отложен в сторону. При желании
уже можно было сквозь вопли и рев ежедневной, фрезой и пилой наяриваю-
щей, фистулой и фальцетом завывающей столярной оперы скорее угадать, не-
жели расслышать нежные мелодии даммовского учебника: "Зима пришла",
"Охотник из Пфальца", "Иду я на Неккар, иду я на Рейн"...
учеников зачастую обрывались прямо на полуаккорде какой-нибудь "Стрелы в
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Конан-Дойль Артур
Майер Стефани
Шилова Юлия