эпизодов узнают друг друга... Говорят... Бойцы вспоминают минувшие дни И битвы,
где вместе рубились они.
До реакции восьмидесятых годов Москва жила своею жизнью, а университет -- своею.
Студенты в основной своей части еще с шестидесятых годов состояли из
провинциальной бедноты, из разночинцев, не имевших ничего общего с обывателями,
и ютились в "Латинском квартале", между двумя Бронными и Палашевским переулком,
где немощеные улицы были заполнены деревянной стройкой с мелкими квартирами.
Кроме того, два больших заброшенных барских дома дворян Чебышевых, с флигелями,
на Козихе и на Большой Бронной почти сплошь были заняты студентами. Первый дом
назывался между своими людьми "Чебышевская крепость", или "Чебыши", а второй
величали "Адом". Это -- наследие нечаевских времен. Здесь в конце шестидесятых
годов была штаб-квартира, где жили студенты-нечаевцы и еще раньше собирались
каракозовцы, члены кружка "Ад". В каждой комнатушке студенческих квартир
"Латинского квартала" жило обыкновенно четверо. Четыре убогие кровати, они же
стулья, столик да полка книг. Одевалось студенчество кто во что, и нередко на
четырех квартирантов было две пары сапог и две пары платья, что устанавливало
очередь: сегодня двое идут на лекции, а двое других дома сидят; завтра они
пойдут в университет. Обедали в столовых или питались всухомятку. Вместо чая
заваривали цикорий, круглая палочка которого, четверть фунта, стоила три
копейки, и ее хватало на четверых дней на десять. К началу учебного года на
воротах каждого дома висели билетики -- объявления о сдаче комнат внаймы. В
половине августа эти билетики мало-помалу начинали исчезать. В семидесятых годах
формы у студентов еще не было, но все-таки они соблюдали моду, и студента всегда
можно было узнать и по манерам, и по костюму. Большинство, из самых радикальных,
были одеты по моде шестидесятых годов: обязательно длинные волосы, нахлобученная
таинственно на глаза шляпа с широченными полями и иногда--верх щегольства--плед
и очки, что придавало юношам ученый вид и серьезность. Так одевалось
студенчество до начала восьмидесятых годов, времени реакции. Вступив на престол,
Александр III стал заводить строгие порядки. Они коснулись и университета. Новый
устав 1884 года уничтожил профессорскую автономию и удвоил плату за слушание
лекций, чтобы лишить бедноту высшего образования, и, кроме того, прибавился
новый расход--студентам предписано было носить новую форму: мундиры, сюртуки и
пальто с гербовыми пуговицами и фуражками с синими околышами. Устав окончательно
скрутил студенчество. Пошли петиции, были сходки, но все это не выходило из
университетских стен. "Московские ведомости", правительственная газета,
поддерживавшая реакцию, обрушились на студентов рядом статей в защиту нового
устава, и первый выход студентов на улицу был вызван этой газетой. Большая
Дмитровка, начинаясь у Охотного ряда, оканчивается на той части Страстного
бульвара, которая называется Нарышкинским сквером. Третий дом на этой улице, не
попавший в руки купечества, заканчивает правую сторону Большой Дмитровки, выходя
и на бульвар. В конце XVIII века дом этот выстроил ротмистр Талызин, а в 1818
году его вдова продала дом Московскому университету. Ровно сто лет, с 1818 по
1918 год, в нем помещалась университетская типография, где сто лет печатались
"Московские ведомости". Дом, занятый типографией, надо полагать, никогда не
ремонтировался и даже снаружи не красился. На вид это был неизменно самый
грязный дом в столице, с облупленной штукатуркой, облезлый, с никогда не
мывшимися окнами, закоптелыми изнутри. Огромная типография освещалась
керосиновыми коптилками, отчего потолки и стены были черны, а приходившие на
ночную смену наборщики, даже если были блондины, ходили брюнетами от летевшей из
коптилок сажи. Типография выходила окнами на Дмитровку, а особняк, где были
редакция и квартира редактора,-- на сквер. Постановив на сходке наказать
"Московские ведомости" "кошачьим концертом", толпы студентов неожиданно для
полиции выросли на Нарышкинском сквере, перед окнами газеты, и начался вой,
писк, крики, ругань, и полетели в окна редактора разные пахучие предметы, вроде
гнилых огурцов и тухлых яиц. Явилась полиция, прискакал из соседних казарм
жандармский дивизион, и начался разгон демонстрантов. Тут уже в окна газеты
полетели и камни, зазвенели стекла... Посредине бульвара конные жандармы
носились за студентами. Работали с одной стороны нагайками, а с другой--палками
и камнями. По бульвару метались лошади без всадников, а соседние улицы
переполнились любопытными. Свалка шла вовсю: на помощь полиции были вызваны
казаки, они окружили толпу и под усиленным конвоем повели в Бутырскую тюрьму.
"Ляпинка"-- описанное выше общежитие студентов Училища живописи--вся сплошь
высыпала на бульвар. Когда окруженную на бульваре толпу студентов, в числе
которой была случайно попавшая публика, вели от Страстного к Бутырской тюрьме,
во главе процессии обращал на себя внимание великан купчина в лисьей шубе
нараспашку и без шапки. Это был подрядчик-строитель Громов. Его знала вся Москва
за богатырскую фигуру. Во всякой толпе его плечи были выше голов окружающих. Он
попал совершенно случайно в свалку прямо из трактира. Конный жандарм ударил его
нагайкой по лицу. В ответ на это гигант сорвал жандарма с лошади и бросил его в
снег. И в результате его степенство шагал в тюрьму. На улице его приказчик,
стоявший в числе любопытных на тротуаре, узнал Громова. -- Сидор Мартыныч, что с
вами?--крикнул он. -- Агапыч, беги домой, скажи там, что я со скубентами в
ривалюцию влопалси!--изо всех сил рявкнул Громов. -- Революция... Революция...--
отозвалось в толпе и покатилось по всей Москве. Но до революции было еще далеко!
Как это выступление, так и ряд последующих протестов, выражавшихся в
неорганизованных вспышках, оставались в стенах университета. Их подавляли
арестами и высылками, о которых большинство москвичей и не знало, так как в
газетах было строго запрещено писать об этом. В 1887 году, когда к студенческому
уставу были прибавлены циркуляры, ограничивавшие поступление в университет,
когда инспекция и педеля, эти университетские сыщики, вывели из терпения
студентов, опять произошли крупные уличные демонстрации, во время которых было
пущено в ход огнестрельное оружие, но и это для большой публики прошло
незаметно. С каждым годом все чаще и чаще стали студенты выходить на улицу. И
полиция была уже начеку. Чуть начнут собираться сходки около университета,
тотчас же останавливают движение, окружают цепью городовых и жандармов все
переулки, ведущие на Большую Никитскую, и огораживают Моховую около Охотного
ряда и Воздвиженки. Тогда открываются двери манежа, туда начинают с улицы тащить
студентов, а с ними и публику, которая попадается на этих улицах. Самым ярким в
прошлом столетии было студенческое выступление, после которого более ста
пятидесяти студентов было отдано в солдаты, и последующие за ним, где требовали
отмены "временных правил", на основании которых правительство и отдало студентов
в солдаты. Эта мера, в связи с волнениями студентов, вызвала протест всей
интеллигенции и полное сочувствие к студенчеству в широких слоях населения. Но в
печати никаких подробностей и никаких рассуждений не допускалось: говорили об
этом втихомолку. Тогда ходило по рукам много нелегальных стихотворений. Вот одно
из них: СЕЙТЕ! "Сейте разумное, доброе, вечное"1. Сейте студентов по стогнам
земли, Чтобы поведать все горе сердечное Всюду бедняги могли. Сейте, пусть
чувство растет благородное, Очи омочит слеза,-- Сквозь эти слезы пусть слово
свободное Руси откроет глаза, Пусть все узнают, что нравами грубыми Стали опять
щеголять, Снова наполнится край скалозубами, Чтоб просвещение гнать. Пусть все
узнают: застенки по-старому, И палачи введены, Отданы гневу их дикому, ярому
Лучшие силы страны. Вольные степи ветрами обвеяны, Русь широка и грозна --
Вырастет новое -- всюду посеяны Светлых идей семена. Те, что упорно и долго не
верили Правде свободных идей, Ныне поймут -- обсчитали, обмерили, Выгнали их
сыновей. Всех разогнали, а всех ли вы выбили, Сделавши подлость и срам? Это
свершили вы к вашей погибели. Память позорная вам! И действительно, разбросанные
в войска по разным городам России студенты были приняты везде радушно и везде
заговорили о том, о чем прежде молчали. Это революционизировало и глухую
провинцию. Другое стихотворение, "Судак и обер-полицмейстер", описывающее
усмирение студенческих беспорядков в Москве, тоже не проскочило в печать, но
распространялось в литографских оттисках: Я видел грозные моменты, Досель
кружится голова... Шумели буйные студенты, Гудела старая Москва,
------------------------------- 1 Строка из стихотворения Н. А. Некрасова
"Сеятелям". Толпы стремились за толпами... Свистки... Ура... Нагайки... Вой...
Кругом войска... за казаками Трухтит жандармов синий строй. Что улица -- картины
те же, Везде народ... Везде войска... Студенты спрятаны в манеже, Шумят, как
бурная река. И за студентами загнали В манеж испуганный народ, Всех, что
кричали, не кричали, Всех, кто по улице пройдет,-- Вали в манеж! А дело жарко,
Войскам победа не легка... Лови! Дави! Идет кухарка, Под мышкой тащит судака...
Вскипели храбрые войска! Маневр... Другой... И победили! Летят кто с шашкой, кто
с штыком, В манеже лихо водворили Кухарку с мерзлым судаком... Когда кухарку с
судаком действительно загнали в манеж, а новая толпа студентов высыпала из
университета на Моховую, вдруг видят: мчится на своей паре с отлетом,
запряженной в казенные, с высокой спинкой, сани, сам обер-полицмейстер. В толпе
студентов, стоявших посредине улицы, ему пришлось задержаться и ехать тихо. -- Я
вас прошу разойтись!--закричал, приподнявшись в санях, генерал. В ответ -- шум,
а потом сзади саней взрыв хохота и крики: -- Долой самодержавие! И опять хохот и
крики: -- Долой самодержавие!.. Долой!.. Взбешенный полицмейстер вскакивает в
ворота манежа и натыкается на кухарку с судаком, которая хватает его за рукав и
вопит: -- Ваше благородие, выпустите! Рыбина-то протухнет... И тычет в него
оттаявшим судаком. А у подъезда, под хохот толпы, городовые сдирают с задка
полицмейстерских саней широкую полосу бумаги с яркой надписью: "Долой
самодержавие!" Во время остановки студенты успели наклеить на сани одну из афиш,
сработанных художниками в "Ляпинке" для расклейки по городу: "Долой
самодержавие!" Этот лозунг, ставший впоследствии грозным, тогда еще был
новинкой. Московский университет. "Татьянин день", 12 января старого стиля, был
студенческий праздник в Московском университете. Никогда не были так шумны
московские улицы, как ежегодно в этот день. Толпы студентов до поздней ночи
ходили по Москве с песнями, ездили, обнявшись, втроем и вчетвером на одном
извозчике и горланили. Недаром во всех песенках рифмуется: "спьяна" и "Татьяна"!
Это был беззаботно-шумный гулящий день. И полиция,-- такие она имела расчеты и
указания свыше, -- в этот день студентов не арестовывала. Шпикам тоже было
приказано не попадаться на глаза студентам. Тогда любимой песней была
Лондон Джек
Корнев Павел
Быков Василий
Шидловский Дмитрий
Акунин Борис
Эриксон Стивен