Чтение 40–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

И Маркс не оценил ее: она основа, смысл, базис под базисом. Без свободы
нет пролетарской революции. Вот два, и слушай - три. Мы проходим через
лагерь, тайгу, но вера наша сильней всего. Не сила это - слабость,
самосохранение. Там, за проволокой, самосохранение велит людям меняться,
иначе они погибнут, попадут в лагерь, - и коммунисты создали кумира,
погоны надели, мундиры, исповедуют национализм, на рабочий класс подняли
руку, надо будет, дойдут до черносотенства... А здесь, в лагере, тот же
инстинкт им велит не меняться - если не хочешь покрыться деревян-бушлатом,
то не меняйся в лагерные десятилетия, в этом спасение... Две стороны
медной монетки...

- Перестань! - крикнул Абарчук и вскочил, поднес к лицу Магара сжатый
кулак. - Тебя сломали! Ты не вынес! То, что ты сказал, ложь, бред.

- Хорошо бы, но я не в бреду. Я ведь снова зову тебя! Как двадцать лет
назад звал! Если мы не можем жить, как революционеры, - умрем, так жить
хуже.

- Хватит, довольно!

- Прости меня. Я понимаю. Я похож на старую гетеру, что плачет о
потерянной добродетели. Но говорю тебе: помни! Дорогой мой, прости меня...

- Простить? Да лучше бы я, лучше бы ты вот так, как этот мертвец,
лежали, не дожив до часа встречи...

Стоя уже в дверях, Абарчук проговорил:

Я еще приду к тебе... Я тебе вправлю мозги, теперь я буду твоим
учителем.

Утром санитар Трюфелев встретился Абарчуку на лагерном дворе, он тащил
на санках бидон с молоком, обвязанный веревками. Странно было, что за
полярным кругом у человека потное лицо.

- Твоему дружку молочка не пить, - сказал он, - удавился сегодня ночью.

Приятно поразить человека новостью, и санитар с дружелюбным торжеством
смотрел на Абарчука.

- Записку оставил? - спросил Абарчук и хлебнул ледяного воздуха. Ему
показалось, что Магар обязательно оставил записку, - то, вчерашнее, нашло
на него случайно.

- Зачем записка? Что ни напишешь - к оперу попадает.

Эта ночь была самая тяжелая в жизни Абарчука. Он лежал не шевелясь,
стиснув зубы, глядя широко открытыми глазами на стену с темными следами
давленых клопов.

Он обращался к сыну, которому не хотел когда-то дать своей фамилии, и
звал его: "Ты теперь один у меня, ты один - моя надежда. Видишь, друг,
учитель хотел удавить мой ум, мою волю и сам удавился. Толя, Толя, ты
один, один у меня на всем свете. Видишь ли ты меня, слышишь ли ты меня?
Узнаешь ли когда-нибудь, что и в эту ночь отец твой не согнулся, не
поколебался?"

А вокруг, рядом, спал лагерь - спал тяжело, громко, некрасиво, в
тяжелом, удушливом воздухе, с храпом, лепетанием, сонным визгом, со
скрежетом зубов, с протяжными стонами и вскрикиваниями.

Абарчук вдруг приподнялся на нарах, казалось, рядом шевельнулась чья-то
быстрая, бесшумная тень.

42

В конце лета 1942 года войска кавказской группы Клейста захватили
первый советский нефтяной промысел близ Майкопа. Немецкие войска были на
Нордкапе и на Крите, в северной Финляндии и на берегу Ла-Манша. Народный
маршал, солдат на солнце, Эрвин Роммель, стоял в 80 километрах от
Александрии. На вершине Эльбруса горные егеря водрузили знамя со
свастикой. Манштейн получил приказ двинуть гигантские пушки и верферы -
новую реактивную артиллерию, на цитадель большевизма - Ленинград. Скептик
Муссолини разрабатывал план вступления в Каир, тренировался в езде на
арабском жеребце. Солдат на снегу, Диттль, стоял в тех северных широтах,
до которых не доходил ни один европейский завоеватель. Париж, Вена, Прага,
Брюссель стали провинциальными немецкими городами.

Пришла пора осуществить самые жестокие планы национал-социализма,
направленные против человека, его жизни и свободы. Лидеры фашизма лгут,
утверждая, что напряжение борьбы вынуждает их быть жестокими. Опасность,
наоборот, отрезвляет их, неуверенность в своих силах заставляет их
сдерживаться.

Мир захлебнется в крови в тот день, когда фашизм полностью будет уверен
в своем окончательном торжестве. Если у фашизма не останется вооруженных
врагов на земле, палачи, убивающие детей, женщин и стариков, не будут
знать удержу. Ведь главный враг фашизма - человек.

Осенью 1942 года имперское правительство приняло ряд особо жестоких,
бесчеловечных законов.

В частности, 12 сентября 1942 года, в пору апогея военного успеха
национал-социализма, евреи, населяющие Европу, были полностью изъяты из
юрисдикции судов и переданы гестапо.

Руководство партии и лично Адольф Гитлер вынесли решение о полном
уничтожении еврейской нации.

43

Софья Осиповна Левинтон иногда думала о том, что было прежде, - пять
курсов Цюрихского университета, летняя поездка в Париж и в Италию,
концерты в консерватории и экспедиции в горные районы Центральной Азии,
врачебная работа, которую она вела тридцать два года, любимые кушанья,
друзья, чья жизнь, с тяжелыми и веселыми днями, сплелась с ее жизнью,
привычные телефонные звонки, привычные словечки "хошь... покедова...",
картонные игры, вещи, оставшиеся в ее московской комнате.

Вспоминались сталинградские месяцы - Александра Владимировна, Женя,
Сережа, Вера, Маруся. Чем ближе были ей люди, тем дальше, казалось, ушли
они от нее.

Как-то перед вечером в запертом товарном вагоне эшелона, стоявшего на
запасных путях какой-то узловой станции недалеко от Киева, она искала вшей
в вороте своей гимнастерки, а рядом две пожилые женщины быстро, негромко
говорили по-еврейски. В этот момент она с необычайной ясностью осознала,
что это именно с ней, с Сонечкой, Сонькой, Софой, Софьей Осиповной
Левинтон, майором медицинской службы, - все это произошло.

Главное изменение в людях состояло в том, что у них ослабевало чувство
своей особой натуры, личности и силилось, росло чувство судьбы.

"Кто же действительно, по-настоящему - я, я, я? - думала Софья
Осиповна. - Та куцая, сопливая, которая боялась папы и бабушки, или та
толстая, вспыльчивая, со шпалами на вороте, или вот эта, пархатая,
вшивая?"

Желание счастья ушло, но появилось множество мечтаний: убить вшей...
добраться до щелки и подышать воздухом... помочиться... помыть хотя бы
одну ногу... и желание, жившее во всем теле, - пить.

Ее втолкнули в вагон, и она, оглянувшись в полутьме, казавшейся ей
поначалу тьмой, услышала негромкий смех.

- Здесь смеются сумасшедшие? - спросила она.

- Нет, - ответил мужской голос. - Здесь рассказывают анекдот.

Кто-то меланхолически произнес:

- Еще одна еврейка попала в наш несчастный эшелон.

Софья Осиповна, стоя у дверей, жмурясь, чтобы привыкнуть к темноте,
отвечала на вопросы.

Сразу же, вместе с плачем, стонами, зловонием Софью Осиповну вдруг
поглотила атмосфера с детства забытых слов, интонаций...

Софья Осиповна хотела шагнуть внутрь вагона, но не смогла. Она нащупала
в темноте худенькую ногу в коротенькой штанине и сказала:

- Прости, мальчик, я тебя ушибла?

Но мальчик ничего не ответил ей. Софья Осиповна сказала в темноту:

- Мамаша, может быть, вы подвинете своего немого молодого человека? Я
ведь не могу стоять все время на ногах.

Из угла истерический актерский мужской голос проговорил:

- Надо было дать заранее телеграмму, тогда бы подготовили номер с
ванной.

Софья Осиповна раздельно сказала:

- Дурак.

Женщина, чье лицо можно было уже различить в полумраке, сказала:

- Садитесь возле меня, тут масса места.

Софья Осиповна ощутила, что пальцы ее быстро, мелко дрожат.

Это был мир, знакомый ей с детства, мир еврейского местечка, и она
ощутила, как все изменилось в этом мире.

В вагоне ехали рабочие из артелей, радиомонтер, студентки педтехникума,
преподаватели профшкол, инженер с консервного завода, зоотехник, девушка -
ветеринарный врач. Раньше местечко не знало таких профессий. Но ведь Софья
Осиповна не изменилась, та же, что когда-то боялась папы и бабушки. И,
может быть, этот новый мир такой же неизменный? А в общем, не все ли
равно: еврейское местечко, новое ли, старое ли, катится под откос, в
бездну.

Она услышала, как молодой женский голос сказал:

- Современные немцы - это дикари, они даже не слыхали о Генрихе Гейне.

Из другого угла мужской голос насмешливо произнес:

- А в итоге дикари нас везут, как скотину. Чем уж нам помог этот Гейне.

Софью Осиповну выспрашивали о положении на фронтах, и так как она
ничего хорошего не рассказала, ей объяснили, что ее сведения неверные, и
она поняла, что в телячьем вагоне есть своя стратегия, основанная на
страстной жажде существовать на земле.