Зарудин.
которой обнаженная похоть и худая грудь женщины сплетались в такой угарный и
кошмарный образ, что Зарудин стал нервно смеяться и весь дергаться, точно
его кололи.
меня не существует! - закончил Волошин, закатывая глаза, подернувшиеся
беловатым налетом.
закруглениями, похожую на грозди неведомого прекрасного плода. Вспомнил он,
как нравилось ей, когда он целовал ее грудь, и ему вдруг стало неловко
говорить об этом с Волошиным и больно-грустно от сознания, что все это
прошло и никогда не повторится.
делая над собой усилие, он возразил, неестественно преувеличивая:
изгиб...
очень молодых...
и пока он возился у стола, звеня стеклом и чиркая спичками, Зарудин и
Волошин молчали, и при разгорающемся свете лампы видны были только их
блестящие глаза и нервно вспыхивающие огоньки папирос.
грязное, в извращенных и почти бессмысленных формах повисло в воздухе.
Хвастовство самца овладело Зарудиным и, мучаясь нестерпимым желанием
превзойти Волошина и похвастаться тем, какая роскошная женщина ему
принадлежала, Зарудин, с каждым словом все больше и больше обнажая тайники
своей похоти, стал рассказывать о Лиде.
глубочайших тайнах своего чела и страстей, опошленная, как скотина,
выведенная на базар. Мысли их ползали по ней, лизали ее, мяли, издевались
над ее телом и чувством, и какой-то вонючий яд сочился на эту прекрасную,
дарящую наслаждением и любовью девушку. Они не любили женщину, не
благодарили се за данные наслаждения, а старались унизить и оскорбить ее,
причинить самую гнусную и непередаваемую боль.
тяжелый, нездоровый запах, глаза мутно блестели и голоса звучали прерывисто
и подавленно, как хрипение осатаневших зверей. За окном тихо и ясно
наступала лунная ночь, но весь мир, со всеми его красками, звуками и
богатствами, куда-то ушел, провалился, и голая женщина одна осталась перед
ними. И скоро их воображение стало так властно и требовательно, что им уже
было совершенно необходимо увидеть эту Лиду, которую они теперь называли не
Лидией и не Лидой, а Лидкой.
XXVIII
просил позволения увидеться, неясно и неловко намекая, что многое еще можно
изменить, попало в руки Марьи Ивановны, потому что горничная забыла его на
столе в кухне.
святости, грязно и страшно надвинулась зловещая тень. И первое чувство Марьи
Ивановны было - скорбное недоумение. А потом ей припомнилась собственная
молодость, любовь и измены, тяжелые драмы, которые были пережиты в пору
разочарования замужеством. Длинная цепь страданий, сплетенных жизнью,
основанной на строгих законах и правилах, дотянулась до старости. Это была
серая полоса, с тусклыми пятнами скуки и горя, с оборванными краями
обузданных желаний и мечтаний, что-то, чего никак нельзя было припомнить
иначе, как ровным рядом дней за днями.
пыльной жизни и, быть может, уже попала в яркий бурный водоворот, где
радость и счастье хаотически переплетены со страданием и смертью, объяло
ужасом старую женщину.
бы Лиду за шею, придавила бы ее к земле, силой втянула назад в серый
каменный коридор своей жизни, где на солнечный мир прорезаны только
безопасные крошечные оконца с железными решетками, и заставила бы опять
начать ту же, безвозвратно прожитую ею самой, жизнь.
колени, думала Марья Ивановна.
известного, безопасного предела, вдруг пришла ей в голову. Лицо у нее стало
тупым и как будто хитрым. Она принялась читать и перечитывать записку, но
ничего не могла вывести из ее вычурно-холодного слога. Тогда старая женщина,
чувствуя свое бессилие, горько заплакала, поправила наколку и спросила
горничную:
точно это письмо было для нее величайшим наслаждением.
выцветших зрачках появилось злобное и тупое выражение.
проучу, что ты и своих не узнаешь...
несмотря на свое горе, заинтересовалась.
дура, чтобы не понимать, что человеку скучно сидеть на одном месте да еще
без всякого дела, но промолчал. Ему показалось нудно объяснять ей такое
простое дело.
пальцами одряхлевшей породистой женщины. Если бы не было записки Зарудина и
душа ее не была повержена в хаос сомнений и страхов, она горько и долго
пеняла бы сыну за его резкость, но теперь ограничилась только
трагически-жалким сопоставлением:
начинала развертываться дальше.
старых щеках выступил кирпичный румянец, и она нетвердо, но сердито
ответила:
поздравить с законным браком вашей дочери... Она сама хотела вам сказать, да
уж все равно...
мучение старческая тупая любовь, способная замучить человека самой тончайшей
и лютейшей пыткой.
все ли вам равно... Что вы чужую душу сторожить собираетесь?
оправдывалась старуха, сердце которой запело непонятно почему радостную для
нее песню: "Лида замуж выходит, Лида замуж выходит!.."
полюбит третьего... Ну и Бог с ней.
каменно-холодная гордость.
тупое и ничтожное выражение глаз и как нелепо торчит на голове всхохленная,
как куриный гребень, наколка.
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Андреев Николай