американской зоне.
сержант. - Мы могли бы предъявить ей обвинение по поводу той истории с
коноплей, но, приняв во внимание ее преклонный возраст и то, что цветной
удрал в Париж, мы оставили ее в покое. Да и для суда доказательств было
недостаточно. Правда, мы тогда еще ничего не знали про ее нежелательные
связи.
отвлекает, а инспектор тем временем обыскивает квартиру, что он сейчас и
проделывал.
музее.
тут много подарков от клиентов.
картины?
Францию, когда мы обнаружили марихуану.
казалось, что Вудроу совсем не так тщательно проводит обыск, как полковник
Хаким. У меня создалось впечатление, что он и не ожидал ничего найти и
только хотел отправить формальное донесение в "Интерпол" о том, что
приложены все усилия. Время от времени он бросал вопрос, не оборачиваясь:
Спарроу. - Пожалуй что под девяносто.
заметил я. Мы покинули тетушкину комнату и перешли в комнату Вордсворта.
сержант Спарроу. - Слишком много заведено досье. Их работа не то что
настоящая полицейская работа. Ни один из них в жизни на обходе не был. У
них служба гражданская, как в Сомерсет-Хаус [там помещается Управление
налоговых сборов и другие государственные учреждения].
снимок Фритаунской гавани и перевернул его задней стороной кверху. Затем
повесил обратно. - Красивая рамка, - сказал он. - Стоит дороже, чем
фотография.
найду подпись. "Интерпол" не располагает даже образчиком его почерка, не
говоря уже об отпечатках пальцев.
Вудроу.
проформы. Уже у двери он дал мне номер телефона.
немедленно позвонить в таком случае нам.
Спарроу. - Против нее не выдвинуто никаких обвинений.
угрожает серьезная опасность... со стороны ее неудачных знакомых.
сержант. - У них даже паспортной фотографии нет. Но когда-то, в тысяча
девятьсот сорок пятом, начальник римской полиции дал ему определение
"аспид". Все их архивы военного времени были уничтожены, начальник умер, и
теперь мы не знаем - описание это внешности или, так сказать, нравственный
портрет.
грустное ощущение, будто тетушка умерла и наиболее интересный период моей
жизни окончился. Я очень долго ждал его, но он получился коротким.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
воды, а беспорядочно нагроможденные небоскребы и зубчатое здание таможни
исчезли, как от рывка, будто это они, а не судно находились все это время
на конце каната, я думал о том, какое угнетенное состояние духа было у
меня в тот давний день и какими ошибочными оказались мои дурные
предчувствия. Был июль, восемь утра, чайки орали, как кошки на
Латимер-роуд, собирались тяжелые дождевые тучи. Лишь в одном месте над
Ла-Платой проглядывало солнце, бросая на тусклую поверхность воды
серебряную полоску, но самым ярким пятном на всем хмуром пространстве воды
и берега было пламя, рвавшееся из газовых труб на фоне темного неба.
Впереди было четыре дня плавания по Ла-Плате, Паране и Парагваю до момента
встречи с тетушкой. Я повернулся спиной к аргентинской зиме и, войдя в
жаркую каюту, принялся развешивать одежду и расставлять и раскладывать
книги и бумаги, чтобы создать какое-то подобие домашнего уюта.
получил весть от тетушки. К тому времени я уже совершенно убедил себя, что
ее нет в живых, и однажды во сне меня здорово напугала какая-то тварь с
перебитыми лапами, которая ползла по полу ко мне, извиваясь, как змеиный
хвост. Она хотела сдернуть меня с кровати вниз, чтобы легче было вонзить
зубы, и меня парализовал страх, как птичку, увидевшую змею. Проснувшись, я
подумал о мистере Висконти, хотя, помнится, птичек парализует кобра, а
вовсе не аспид.
Она писала от руки, так как неловкая служанка грохнула ее машинку на пол.
"Только я хотела написать, - писала она, - до чего глупы и неуклюжи
здешние черные, но тут же вспомнила, как однажды за обедом Вы с моим отцом
обсуждали проблему расизма, и почувствовала, что я как бы предаю наш
старый дом в Саутвуде и нашу тогдашнюю дружбу. Порой меня пугает мысль,
что скоро я совсем ассимилируюсь. Живя в Коффифонтейне, уже не считаешь
здешнего премьер-министра таким монстром, каким он казался нам тогда, в
Англии, более того, здесь его иногда порицают как старомодного либерала. Я
и сама, встречая туриста из Англии, с большой убедительностью
растолковываю ему апартеид. Я не хочу ассимилироваться, и однако, если мне
суждено устраивать здесь свою жизнь..." Неоконченная фраза прозвучала как
мольба о помощи, которую она постеснялась высказать отчетливо. Дальше
следовала сельская хроника: обед с приглашением соседей, живущих более чем
в сотне миль от них, затем еще одно сообщение, несколько меня
встревожившее: "Меня познакомили с неким мистером Хьюзом, здешним
землемером, он хочет жениться на мне (не смейтесь, пожалуйста). Человек он
добрый, ему под шестьдесят, вдовец, с дочерью лет пятнадцати, которая мне
вполне симпатична. Не знаю, как и быть. Это означало бы окончательную
ассимиляцию, не правда ли? Я все время тешила себя мечтой о том, как в
один прекрасный день, возвратившись в Саутвуд, я нахожу наш старый дом
незанятым (как я скучаю по темной аллее рододендронов) и начинаю жизнь
сначала. Я боюсь говорить о мистере Хьюзе с кем-нибудь из наших, они
станут меня усиленно уговаривать. Как жаль, что Вы так далеко, а то Вы
дали бы мне разумный совет".
и в спокойных выражениях, - призыв прислать телеграмму следующего
содержания: "Возвращайтесь в Саутвуд и выходите за меня"? Кто знает, а
вдруг, мучимый одиночеством, я бы и послал такую телеграмму, если бы не
Земляной Андрей
Акунин Борис
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Орловский Гай Юлий