заявлявшим, покачивая головой, что уже ничего нельзя поделать, и кюре,
говорившим ему: "Брат мой, покайтесь и положитесь на волю Брамы"...
перейдем к другим, более приятным предметам.
счастливой внешностью, и это - при дворе, где царят удовольствия;
неудивительно, что сокровища всегда вас боготворили. Я подозреваю даже, что
они не признались во всем, что им известно на ваш счет. Я не прошу, чтобы вы
рассказали нам остальное, у вас могут быть веские основания мне отказать. Но
после всех похождений, которые приписывают вам эти господа, вы должны знать
женщин, с этим вы, конечно, согласитесь.
самолюбию, будь мне двадцать лет. Но у меня есть жизненный опыт, и одно из
основных моих убеждений состоит в том, что чем больше мы занимаемся этим
делом, тем хуже в нем разбираемся. Вы думаете, я знаю женщин? Самое большее,
что можно сказать, это что я их много изучал.
считаю их всех достойными уважения.
сокровищем, тогда вам не понадобился бы намордник.
правду.
некоторых неприятных черт, но не принуждайте меня оскорблять пол, который
всегда был ко мне довольно благосклонен и который я глубоко чту.
которые этим занимаются, - прервала его Мирзоза. Думая, что Селим
отказывается говорить из уважения к ней, она прибавила:
обещаю вам отнести к себе все, что вы скажете лестного о моем поле, и
предоставить остальное другим женщинам. Итак, вы много занимались изучением
женщин? Ну, так изложите нам ход ваших занятий; они были как нельзя более
удачны, если судить по известным нам успехам, и остается предположить, что
неизвестные нам достижения лишь укрепят нас в этом мнении.
таких выражениях:
далеко не все. Те из них, которые могли бы дополнить мою историю, уже умерли
или далеко, а те, которые обо мне рассказывали, лишь слегка коснулись
предмета. До сих пор я хранил нерушимое молчание, как обещал им, хотя я умею
говорить лучше их; но раз они нарушили молчание, мне кажется, тем самым они
и с меня сняли запрет.
красивая женщина, как уже полюбил ее. У меня были гувернантки, которых я
терпеть не мог, зато мне полюбились горничные моей матери. Они были, большей
частью, молоды и красивы, они разговаривали между собой, раздевались и
одевались передо мной без всяких предосторожностей, вызывали даже меня на
вольности с ними; склонный интересоваться вопросами любви, я принимал все
это к сведению. В возрасте пяти-шести лет я перешел в руки мужчин, уже
обладая известными познаниями, которые значительно расширились, когда меня
познакомили с древними авторами и мои учителя растолковали мне некоторые
места, смысл которых они, быть может, и сами не постигали. Пажи моего отца
рассказали мне о кое-каких шалостях, а чтение "Алоизии"{552}, которую они
мне дали, внушило мне величайшее желание усовершенствовать свои познания.
Мне было тогда четырнадцать лет.
к которой я мог бы обратиться; однако все они показались мне в равной мере
пригодными к тому, чтобы избавить меня от тяготившей меня невинности.
Завязавшиеся отношения, а главное смелость, которую я испытывал в
присутствии особы моего возраста и какой у меня не хватало перед другими, -
побудили меня остановить выбор на одной из кузин. Эмилия, - так ее звали, -
была юна, как и я. Я находил ее хорошенькой и нравился ей. Она была
податлива, а я предприимчив. Мне хотелось поскорее научиться, ей же было не
менее любопытно узнать. Нередко мы задавали друг другу вопросы весьма
простодушные и рискованные. Однажды ей удалось обмануть бдительность своих
гувернанток, и мы обучились. О, сколь великий учитель природа! Она быстро
привела нас к наслаждению, и мы отдались ее внушениям, не предвидя возможных
последствий. Однако таким путем нельзя было их избежать. Эмилия
почувствовала недомогание, которое она не стала скрывать, ибо не подозревала
его причины. Мать принялась ее расспрашивать, вырвала у нее признание в
нашей связи и сообщила об этом моему отцу. Он сделал мне выговор, впрочем
довольно одобрительным тоном, и тотчас же было решено, что я отправляюсь в
путешествие. Я уехал с гувернером, которому было поручено внимательно
наблюдать за моим поведением и не стеснять меня ни в чем. Пять месяцев
спустя я узнал из газеты, что Эмилия умерла от оспы, а из письма отца - что
страсть, которую она питала ко мне, стоила ей жизни. Первый плод моей любви
в настоящее время доблестно служит в армии султана; я всегда поддерживал
его, снабжая средствами, и он до сих пор считает меня лишь своим
покровителем.
смерти его матери. Я был глубоко потрясен и, вероятно, был бы безутешен,
если бы не интрига, которую я завязал с женой одного корсара, не оставлявшая
мне времени для отчаяния. Туниска была отважна, я - безумен, и каждый день
при помощи веревочной лестницы, которую она мне бросала, я направлялся из
нашего особняка на ее террасу и пробирался в уединенную комнату, где она
меня совершенствовала в науке любви, ибо Эмилия сообщила мне лишь начатки.
Ее супруг вернулся из плавания как раз в то время, когда мой гувернер,
исполняя данные ему инструкции, стал торопить меня переехать в Европу. Я сел
на корабль, отправлявшийся в Лиссабон. Само собой разумеется, что перед тем
я весьма нежно простился с Эльвирой, от которой я получил вот этот брильянт.
драгоценным из них была на мой вкус жена капитана. Ей было не больше
двадцати лет. Муж был ревнив, как тигр, и не без оснований. Все мы очень
скоро поняли друг друга; донна Велина сразу постигла, что нравилась мне, я -
что был ей небезразличен, а муж, что он нам мешал. Моряк тотчас же решил не
спускать с нас глаз до самого прибытия в Лиссабон; я прочел в глазах его
дорогой жены, в каком бешенстве она была от бдительности своего мужа; мои
взоры говорили ей о том же, а муж прекрасно нас понимал. Целые два дня мы
провели в невероятной жажде наслаждения и, конечно, умерли бы от нее, если
бы не вмешался промысел, - впрочем, он всегда помогает страждущим душам. Не
успели мы миновать Гибралтарский пролив, как поднялась яростная буря. Если
бы я сочинял рассказ, я конечно заставил бы, сударыня, ветры свистеть вам в
уши, гром рокотать над вашей головой, зажег бы небо молниями, вздыбил бы
валы до облаков и описал бы самую ужасную бурю, какая вам когда-либо
встречалась в романах. Но я просто скажу вам, что крики матросов вынудили
капитана покинуть каюту и подвергнуться одной опасности из боязни другой. Он
вышел вместе с моим гувернером, а я без колебаний устремился в объятия
прекрасной португалки, совершенно забыв, что есть на свете море, гроза и
бури, что нас уносит хрупкое суденышко и что мы всецело во власти коварной
стихии. Наше плавание было поспешно, и вы сами понимаете, сударыня, что в
такую бурю я достаточно повидал разные страны в короткий срок; мы расстались
в Кадиксе, и я обещал синьоре, что встречусь с ней в Лиссабоне, если будет
угодно моему ментору, в планы которого входило ехать прямо в Мадрид.
Интриги завязываются там через посредство особых посланниц, которым
приказано разглядывать чужестранцев, делать им предложения, сопровождать их,
вновь приводить, а уж дамы берут на себя заботу их осчастливить. Мне не
пришлось пройти через этот церемониал, благодаря чрезвычайным
обстоятельствам. Великая революция только что возвела на трон этого
королевства принца французской крови{554}; его прибытие и коронация дали
повод к придворным празднествам, на которые я был допущен. На балу ко мне
подошли и назначили мне свидание на следующий день. Я согласился и
отправился в укромный домик, где нашел лишь замаскированного мужчину,
закутанного в плащ; он подал мне записку, в которой донна Оропеза переносила
свидание на следующий день в тот же час. Я прибыл к назначенному сроку, и
меня провели в довольно пышно убранный покой, освещенный свечами. Моя богиня
не заставила себя ждать. Она вошла вслед за мной и бросилась в мои объятия,
не говоря ни слова и не снимая маски. Была ли она безобразна? Была ли
красива? Я не знал этого. Я заметил только, очутившись на софе, куда она
меня увлекла, что она молода, хорошо сложена и любит наслаждения; когда она
почувствовала себя удовлетворенной моими похвалами, она сняла маску и
показала мне оригинал портрета, который вы видите на этой табакерке.
украшенную драгоценными камнями.
портрет. Какие глаза! Какой рот! Какая грудь! Но не польстил ли ей художник?
навсегда удержала бы меня в Мадриде, если бы ее супруг, осведомленный о
нашей связи, не напугал ее угрозами. Я любил Оропезу, но жизнь я любил еще
больше. Да и гувернер мой был против того, чтоб я рисковал быть заколотым ее
мужем из-за нескольких лишних месяцев блаженства. Итак, я написал прекрасной
испанке весьма трогательное прощальное письмо, позаимствованное из какого-то
испанского романа, и отправился во Францию.
и его двор справедливо считался самым пышным, самым изысканным и самым
галантным в Европе. Мое появление там было событием.
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Андреев Николай
Пехов Алексей
Пехов Алексей
Володихин Дмитрий