мертвую. Но все это продолжалось не больше минуты, нет, меньше, меньше!
Какая там минута, секунды какие-то! Она вдруг подняла голову и завопила на
кого-то: "Бери и уходи! Бери и уходи! А то сейчас наши придут!"
опять хлынул на него.
А ну лягте как следует быть! Ну!
какой-то желтой копотью лицо Буддо, и его мгновенно передернуло от
отвращения: "машина ОСО - две ручки, одно колесо", буро-сизая щетина,
табачный кадык, шея, как у столетней черепахи, и устоявшийся крепкий запах
собачины и махорки.
все оттого, что лежите не по-человечески. Вот видно, что никогда не
работали физически. Лежать надо свободно, отдыхая, а вы свернетесь крюком,
и, конечно, легкие стиснуты, сердце работает с перебоями, ну и лезет
всякая дрянь.
сейчас... - И опять закрыл глаза. Но море уже ушло. Не было ни моря, ни
солнца, ни ветра, ни чаек - была только розовато-желтая мгла под веками да
этот проклятый свет. Тогда он вытянулся, закрыл глаза и стал считать до
тысячи. И через десять минут, верно, свет ушел, и они опять были вдвоем.
сомневалась, надо ли сейчас идти, и спрашивала:
трусиха.
вывихнула ногу. Ну, это же очень просто - там ее вывихнуть, ведь там везде
эти глыбины, они плоские, скользкие, нога так и едет, - ну вот, она
встала, поехала, поскользнулась и вывихнула колено. Хорошо, что было
совсем мелко, а то захлебнуться могла. Тут на пляже были уж такие случаи.
Так вот, было-мелко, она выползла из воды и доползла до одежды. А на
платочке лежали ее вещички - золотые дамские часики, аппарат "лейка",
перламутровый бинокль, портмоне. Если бы это случилось на пляже и не так
рано, то, конечно, беда была бы не больно велика, сразу бы и помогли, но
ведь вообразите: дикий высокий каменистый берег, никто на него не ходит,
купаться тут нельзя, а время часов шесть, наверно. Значит, лежи - и жди!
Вот тут к ней и подкатил этот орел - их там в это время до черта, подошел,
посмотрел и с ходу: "Мадам, что с вами? Не могу ли чем-нибудь помочь?" Она
думала, что человек попался, обрадовалась, просит его: "Сходите в такой-то
санаторий, попросите кого-нибудь прийти, я вот, видите, ногу вывихнула,
идти не могу". "О чем разговор, мадам, сейчас!" Подошел, хвать портмоне и
часы и бежать!
бы, пожалуй, не сразу сообразил бы как и что, я сначала тогда бы бросился
к ней, ну а он с концами бы, конечно, но как он побежал, то я сразу и
припустился за ним. А он пробежал еще метров сто, видит, что не уйдет, что
догоню, и швырнул все в песок. Ну, конечно, дальше гнаться я за ним не
стал. Вернулся, подошел к ней. Она лежит. Длинная, белая-белая, лицо
мокрое от слез и пота, губу закусила - лежит. "Что с вами?" - "Да вот
нога!" И больше ничего. Вы знаете, Александр Иванович, я до сих пор
удивляюсь: что же меня такое осенило? Откуда оно взялось? Я никогда раньше
с такими вещами и дела не имел, ну читал что-то подобное у Джека Лондона
или Майн Рида, не помню уж точно, у кого и что прочитал. "Подождите", -
говорю. Сел на песок, взял ее ногу в руки, посмотрел, пощупал коленную
чашечку - она лежит, только зубы стиснула и постанывает, - я приподнял
ногу да как крутанул ее! И еще раз, и еще! Щелкнуло там что-то и,
чувствую, стало все на место. Посмотрел на нее, а она без памяти, и голова
в песок ушла. Боль-то, конечно, страшенная. Губу прикусила, и все лицо
мокрое от пота. Опустил я ее ногу, сел с ней рядом, Александр Иванович,
взял ногу, положил ее себе на колени...
самое-самое дорогое было вот это. Он берег его, как сокровище, и все снова
и снова возвращался к нему, поворачивал так и этак, разглядывал все до
мельчайших подробностей и прибавлял еще новые, каких не было.
это у них никак не выходило. Тогда он сказал: "Стойте-ка, попробуем так".
Обнял ее за пояс, посадил и придержал за спину. Она села, перевела
дыхание, облизала губы, поправила с боков волосы и сказала: "Тут у меня
фляжка с холодной водой, дайте, пожалуйста". Он подал - простая
алюминиевая фляжка. Она развинтила ее, стала пить, пила, пила, потом
положила на песок, поглядела на него, улыбнулась и сказала: "Вот ведь
история, а? Глупее ничего и не придумаешь". "Ничего, - ответил он, -
бывает! Вот как пойдем-то? Идти вы не можете, а одну я вас не оставлю
тут". Он был страшно серьезен, мрачно-серьезен. Почему-то на шутки его не
хватало. "Вы встать можете? - спросил он. - Держась за меня, а?" Она
поглядела на него и мученически улыбнулась. "Попробую, только держите меня
крепче за пояс". Но ничего из этого не получилось. Она несколько раз
пыталась встать, но только приподнималась и тяжело оседала опять. "Нет,
так не пойдет, - сказала она, - знаете что, подхватите меня пониже и
хорошенько подтолкните. Тут уж ничего не поделаешь". Он понял, одной рукой
обнял ее за пояс, а другой подтолкнул вверх. И еще раз. И еще несколько
раз. И она встала. Она встала и стояла на одной ноге, обняв одной рукой
его за шею и пошатываясь. Другой - больной - ногой она только чуть
касалась земли. "Ну как?" - спросил он. "Да вот привыкаю, - ответила она.
- Знаете что, спустите меня опять, я оденусь". Он осторожно опустил ее и
подал платье. Она повертела его в руках, подумала и сказала: "Нет, так
его, пожалуй, не наденешь. Давайте опять встанем". Опять встали. Она
собрала платье складками, подняла над головой и сказала: "Пожалуйста,
держите меня за пояс. Только осторожно, я боюсь делать резкие движения".
ногу и застонала. Потом он опустил ее на песок, и она надела тапочки.
После этого она сказала: "Теперь дайте мне полежать спокойно минут пять, и
пойдем". Она легла и вытянулась, а он сидел около нее, смотрел на море. А
она лежала с закрытыми глазами, легко дышала и такая была... такая...
Наконец он сказал: "Тут, видите, крутой подъем - придется мне донести вас
на руках до дороги. Там уж пойдете сами". "Хорошо, - сказала она послушно,
- только давайте минутки две отдохнем". Минут через пять он сказал: "Ну,
берите меня за шею. Крепко держитесь? Держитесь крепче! Оп-ля!" Оторвал ее
от земли и понес на руках. (Это опять-таки было его самое-самое дорогое.)
решался - ведь город же! Представляете себе зрелище! На улицах еще никого
не было, но все равно я не решался. А она молодец, шла и даже не стонала,
только, когда нога подвертывалась, - вскрикивала. Но плечо у меня три дня
потом болело. Тогда я ничего не замечал. "Больно?" - спрашиваю. "Ничего,
ничего, идемте, идемте". - "А может, отдохнем? Вот лавочка". - "Нет,
пошли, пошли, тут уж недалеко - вот за углом". А как свернули за угол, так
вылетела целая толпа - парни, девушки, кто с надувными поясами, кто с
мячами, и сразу к ней: "Лина, что с вами? Что случилось?" Окружили,
подхватили за спину, посадили на скамейку. Кто-то за сестрой побежал, ну а
я сбежал, конечно. Вот и вся история, Александр Иванович, видите, какой я
спаситель.
в гору поднимались? Там что-то было?
настоящая дорога, сначала лесенка, потом что-то вроде шоссе - сейчас же
ничего не было: осталась только неверная, все время осыпающаяся под ногами
тропинка, и идти по ней надо было осторожно, держась за кусты и выбирая
место, куда встать, а то сразу ухнешь по колено в бурьян или частый
крапивник. А крапива здесь вырастала несокрушимая: черная, высотой с
человека, с нежными желтыми сережками, вся осыпанная серой цветочной
пылью, и от нее таинственно пахло. И вообще все, что находилось ниже
тропинки, на склонах горы, все было таинственным: черные круглые колючие
кусты, бело-желтые, в ржавых пятнах камни; козьи кости, собачий скелет с
раскрытой к небу частой решеткой ребер. Сидит на тоненькой осине кобчик и
смотрит желтым кошачьим глазом; взмахнешь рукой, крикнешь, он только для
приличия пригнется, как на пружинах, и опять сидит. Идешь и думаешь: а что
же делается в этой гуще? В колючем кустарнике, в желтых и пустых дудках, в
этих мощных лопухах и репейнике, в крапивных зарослях - что там? Кто здесь
ходит, кто живет и почему на пустой дудке висит вон насквозь промасленный,
как блин, серый брезентовый картуз? Кто его сюда повесил? Зачем? Когда?
тапочки, а то ноги скользят. Постойте-ка там, вверху.
вдруг солнце зашло за тучку и как-то внезапно стемнело. То есть небо над
ними было еще светлое и море сверкало нестерпимо для глаз, они видели его
в прорези горы, но по склонам уже легли прозрачные сумерки. Блин на дудке
теперь казался совсем бурым. А рядом была настоящая пропасть. Он как-то не
так ступил, и посыпалось, камень оборвался из-под его ноги и мягко по
травам поскакал по склону, докатился до репейников и застрял там.