Чтение 40–й страницы книги ~Две Дианы~

Мартен-Герр, полагавший, что Габриэль предпринял обычный обход караулов,
очень удивился, когда тот свернул на бастион де-ла-Рэн, где расположен был
главный полевой лазарет.

- Вы идете навестить кого-нибудь из раненых, монсеньер? - спросил он.

- Тсс! - только ответил Габриэль, прижав палец к губам.

Главный лазарет был устроен близ крепостного вала, неподалеку от
предместья д'Иль. Это большое здание, где до осады хранили фураж, теперь
приспособили под лазарет. Через открытую дверь Габриэль заглянул в эту
обитель скорби и страданий, освещенную горящими лампами.

Зрелище было удручающее. Там и сям расставлены были наспех складные
койки, но такой роскошью пользовались только избранные. Большинство же
раненых лежали на полу: на тюфяках, одеялах и даже на соломе. Пронзительные
вопли и жалобные стоны звенели в воздухе. Раненые молили, звали хирургов и
их помощников, но те просто не успевали всем им помочь. Производились только
самые срочные ампутации, самые необходимые перевязки; остальным же
мученикам, корчившимся от боли, приходилось ждать...

Перед этой горестной и мрачной картиной даже самые доблестные сердца
теряли мужество, а самые жестокие - безразличие к страданиям. Арно дю Тиль
невольно затрепетал, а Габриэль побелел. Но вдруг на его лице промелькнула
мягкая улыбка. В этом аду, похожем на Дантову преисподнюю, предстала пред
ним нежная Беатриче [В "Божественной комедии" Данте рассказывает, как,
пройдя через ад и чистилище, он встретил в раю свою возлюбленную Беатриче]:
среди раненых медленно бродила задумчивая и печальная Диана или, вернее,
сестра Бени.

Никогда еще не казалась она прекраснее зачарованному Габриэлю. На
придворных празднествах золото, алмазы и бархат несомненно были ей менее к
лицу, чем в этом мрачном лазарете - грубошерстное платье, белый передник и
косынка монахини. По изящному профилю, по величавой поступи и благородному
взору ее можно было принять за воплощение милосердия, снизошедшего к
страдальцам.

Габриэль невольно вспомнил лживую, бесчестную Диану де Пуатье и,
пораженный странным контрастом между обеими Дианами, подумал, что, наверное,
бог одарил добродетелями дочь во искупление пороков матери.

Уйдя в свои мысли, Габриэль даже и не замечал, как бежит время. А между
тем час был уже поздний, хирурги кончили обход, всякое движение и шум
замирали. Раненых уговаривали соблюдать тишину, отдыхать, и эти советы
подкреплялись снотворным. Не прошло и получаса, как все успокоилось,
насколько может быть спокойным страдание.

Диана в последний раз обошла раненых, призывая их к покою и терпению.
Потом, проверив врачебные предписания, она глубоко вздохнула и подошла к
наружной галерее, чтобы подышать у двери свежим ночным воздухом и отдохнуть
от горестных земных страданий.

Она оперлась на каменные перила, подняла глаза к звездам и не заметила
Габриэля, словно застывшего в десяти шагах от нее.

Влюбленного возвратило на землю резкое движение Мартен-Герра, который,
по-видимому, вовсе не разделял восторга своего господина.

- Мартен, - шепнул Габриэль, - мне представляется редчайшая
возможность! Я должен воспользоваться ею и поговорить с госпожой Дианой,
быть может, в последний раз. А ты позаботься о том, чтоб нам не помешали, но
далеко от меня не отходи. Ну, иди, иди!

- А вы не боитесь, монсеньер, что мать настоятельница...

- Она, вероятно, в другой палате. И, кроме того, не приходится выбирать
перед лицом необходимости, которая может нас навеки разлучить.

Мартену пришлось лишь смириться, и он ушел, бормоча про себя проклятия.

А Габриэль, приблизившись к Диане и стараясь говорить как можно тише,
позвал вполголоса:

- Диана, Диана!

Она вздрогнула, но, не освоившись еще с темнотой, так и не разглядела
Габриэля.

- Меня зовут? - спросила она. - И кто меня так зовет?

- Я, - ответил Габриэль, будто достаточно было одного этого слова,
чтобы она узнала его.

И в самом деле, он не ошибся, ибо Диана заговорила уже дрожащим от
волнения голосом:

- Виконт д'Эксмес? В самом деле? Что же вы от меня хотите в этом месте
и в этот час? Если вы привезли поклон от моего отца, как я слышала, то вы
слишком медлили и плохо выбрали время и место встречи. А если не привезли,
то я не желаю вас слушать... Почему вы молчите, виконт д'Эксмес? Вы не
поняли меня? Что означает это молчание, Габриэль?

- Габриэль? Ну, в добрый час! - воскликнул он. - Я не отвечал, Диана,
потому что заледенел от ваших слов и не нашел в себе сил назвать вас
герцогиней, как вы меня называли виконтом. Достаточно уж и того, что мы с
вами на "вы".

- Не называйте меня больше ни герцогиней, ни Дианой. Госпожи де Кастро
здесь больше нет. Перед вами сестра Бени. Называйте меня сестрой, а я буду
называть вас братом.

- Как?.. Что вы хотите сказать? - в ужасе отпрянул от нее Габриэль. -
Мне называть вас сестрой? О боже, отчего вы хотите, чтоб я вас называл
сестрой?

- Но теперь все меня так зовут. Разве это страшное имя?

- Ах да, да... Конечно... Или, вернее, нет... Простите меня, я
безумец... Я к нему привыкну, Диана, привыкну... сестра моя.

- Вот видите, - грустно улыбнулась Диана. - И хотя я еще не принесла
обета, я ношу это истинно христианское имя потому, что сердцем я уже
монахиня, а вскоре стану ею и в самом деле, лишь только получу на это
разрешение от короля. Не привезли ли вы такого разрешения, брат мой?

- О! - с болью в сердце воскликнул Габриэль.

- Боже мой, в моих словах, уверяю вас, нет никакой горечи. Последнее
время я так страдала среди людей, что, естественно, ищу прибежища.

В ее тоне действительно слышались только страдание и печаль. Но к этой
печали уже примешивалась невольная радость, которую она не смогла подавить
при виде Габриэля. Ведь не так давно она считала, что потеряла его, а теперь
он стоит перед нею бодрый, сильный и, быть может, любящий. Поэтому она
бессознательно спустилась по ступеням крыльца и, словно притягиваемая
магнитом, оказалась рядом с Габриэлем.

- Слушайте, - сказал он, - пусть будет наконец устранено жестокое
недоразумение, от которого разрываются наши сердца. Для меня нестерпима
мысль, что вы меня не понимаете, считаете равнодушным к вам или - как знать?
- даже своим врагом. Эта страшная мысль смущает меня при исполнении
священной, трудной задачи, лежащей на мне. Но отойдем немного в сторону...
сестра моя, ведь вы еще немного доверяете мне, верно же? Отойдем,
пожалуйста, от этого здания, пусть никто не увидит и не услышит нас...

Диана уже не колебалась. Она только взбежала на крыльцо, заглянула в
палату, убедилась, что там все спокойно, и, тотчас же спустившись к
Габриэлю, доверчиво оперлась на честную руку своего "рыцаря".

- Спасибо, - сказал Габриэль, - нам дорога каждая минута. Знаете, чего
я боюсь? - Чтобы настоятельница не помешала нам объясниться. Ей теперь
известно, что я вас люблю.

- Так вот почему, - протянула Диана, - добрая мать Моника сперва мне
сообщила, что вы прибыли и желаете говорить со мной, а потом, узнав,
очевидно, от кого-то о нашей любви, не позволила мне последние три дня
выходить из обители и даже сегодня вечером хотела удержать меня дома. Но
пришла моя очередь дежурить ночью в лазарете, и я пожелала непременно
исполнить свой горестный долг. О, Габриэль, с моей стороны нехорошо
обманывать такого доброго и любящего друга, правда?

- Нужно ли мне говорить, - с грустью ответил Габриэль, - что со мной вы
должны себя чувствовать как с братом? Но вы должны знать, что я, ваш
преданный друг, готовый ради вас пойти на смерть, решился отныне внимать не
голосу любви, а скорбному голосу долга.

- Так говорите же, брат мой, - сказала Диана.

"Брат мой"! Это обращение, и страшное и чарующее, все время напоминало
Габриэлю о том странном распутье, на которое его привела судьба. Это
магическое слово подавляло собой тот страстный, неудержимый порыв, который
готов был уже вспыхнуть в сердце молодого человека.

- Сестра моя, - довольно твердо заговорил он, - мне непременно надо
было вас повидать и поговорить с вами, чтоб обратиться к вам с двумя
просьбами. Одна относится к прошлому, другая - к будущему. Вы добры и
великодушны, Диана, и вы не откажете в них другу, который, быть может, уже
не встретит вас на своем пути.

- Ах, не говорите так, не говорите! - в отчаянии воскликнула Диана.

- Я говорю вам это, сестра моя, не для того, чтобы встревожить вас, а
для того, чтобы вы не отказали мне в прощении, а также в одной милости.
Прощения прошу за тот испуг, за то огорчение, которые вам причинил,
вероятно, мой бред в день последней нашей парижской встречи. Увы, сестра
моя, тогда говорил с вами не я, а горячка. Я поистине не знал, что говорил.
Сделанное мною в тот самый день страшное открытие, которое я с трудом таил
от вас, сводило меня с ума и ввергало в отчаяние. Вы помните, должно быть,
что долгая и мучительная болезнь, чуть было не стоившая мне жизни, настигла
меня тотчас же после нашего неудачного свидания.

- Мне ли это не понять, Габриэль?

- Не зовите меня Габриэлем, бога ради! Продолжайте называть меня
братом...

- Как вам угодно... брат мой, - ответила удивленная Диана.

Но в этот момент неподалеку от них раздалась мерная поступь идущих
людей, и Диана робко прижалась к Габриэлю.

- Кто это? Боже! Нас увидят! - шепнула она.

- Это наш дозор, - с досадой поморщился Габриэль.

И, увлекая за собой испуганную Диану, он взбежал по лестнице, которая
упиралась в каменную балюстраду. Там, между пустой караульной будкой и
зубцами стены, они и остановились.