задержаться на перевале дня на два.
маскируется под барана. Неудачная охота. Меня находят свалившимся в
пропасть. Мы идем к Пугачеву.
доносится грохот камней под ногами убегающего стада снежных баранов.
несколько экземпляров рогачей для коллекции, и нетерпеливое воображение уже
торопилось нарисовать соблазнительную картину встречи со стадом. Ведь
сейчас, в это первое утро нашего пребывания на перевале, мы еще не разогнали
своим присутствием диких обитателей гор.
Беру буссоль, карабин, гербарную папку, плащ и покидаю палатку. В
оставленной записке я сообщил, что ухожу на восточный голец, и предлагал
Трофиму с Василием осмотреть проходы по водораздельной линии на запад.
каменные утесы над темными лесами. Ночь бесследно уходит. Еще минута
ожидания -- и из-за гор, из бездны бездн, невидимое солнце пронизывает
лазурь победными лучами. Небо распахивается над Становым во всей своей
необъятности, и на сонные вершины недвижных громад, на убогую землю, на
одинокие палатки льется свет наступающего дня. Все проснулось, чтобы начать
жить, но еще нежится в утренней прохладе.
Взбираюсь по крутому, приодетому мелкой чащей, склону. Внизу легкий ветерок
доедает остатки тумана, выносит наверх ночной, еще не отогретый, запах
первобытных лесов и холодных межгорных трущоб. Свет уже слепит глаза, по
мягкому ягелю горят алмазные костры.
разрушили ее до половины, обнажив коренные породы. А вода промыла по-над ней
два прохода, из них западный более доступен для каравана. Вдоль седловины
идет хорошо заметная звериная тропа, вероятно, единственная на этой высоте,
соединяющая огромную территорию гор, лежащих восточнее седловины, с не менее
обширной западной. На тропе видны утренние следы недавно пробежавшего стада
баранов-рогачей и отпечатки лап крупного медведя, просеменившего, следом за
стадом, на запад.
восточным цирком. К ней я и направляюсь. Это заманчиво еще и потому, что нам
до сих пор не удавалось взглянуть на горы, простирающиеся на восход от
нашего пути. Иду тропою. Она выводит меня на сопку и исчезает.
с высоченной спинкой, окантованной по верхней грани отблеском солнца. В
глубине его мрак доживает свой последний час, да к снежнику прилип, забытый
ветром, клочок тумана. В тишину, еще никем не потревоженную, врывается шорох
камней, скатывающихся со стен цирка.
привычке, прощупывают местность. Но кругом ни зверя, ни птицы --
первозданный покой, только камни все сыплются и сыплются со стен. Скалы
вблизи не кажутся отвесными. Они изъедены трещинами, всюду торчат карнизы,
чернеют выемки, видны глыбы, оторвавшиеся от скал и чудом удержавшиеся на
крутом склоне. Дно цирка завалено обломками, усыпано щебенкой и прикрыто
дырявым покрывалом, сотканным из лишайников, рододендронов и жалких
карликовых ив. На мягкой тундровой почве у ручейка зеленеет лук. Как высоко
он поднялся!
замираю. Вижу над собой только выступы скал да пустое побледневшее небо -- и
ничего больше. Стою, жду. Неужели обманулся? Слух ловит стеклянный звон
ручейка, пробегающего по дну цирка, и знакомый шорох скатывающихся камней по
стенам, но это не то. Жду еще долго, почему-то уверенный, что за мною кто-то
следит сверху, даже ощущаю на себе чей-то взгляд. Начинаю пристально
всматриваться в каждый выступ, в каждый кустик травы, свисающий по щелям.
что я не слышу, а скорее чувствую его. Он рождается где-то на самом верхнем
карнизе или ниже, в пестрых обломках.
скалы. Присматриваюсь и поражаюсь: ведь это же белый лоб барана! Теперь вижу
и винтообразные рога, прилипшие к пятну с двух сторон. Грудь и туловище
скрыты за гранью выступа. Оказывается, не так просто заметить барана, когда
он стоит на карнизе скалы, настороженный, не шевелясь, или лежит, отдыхая,
на камнях.
уползает выше, дальше. Вижу, на вершину шпиля выскакивает рогач, дескать,
полюбуйся, каков я!
тобою, на верной дистанции, такой великолепный экземпляр снежного барана! Он
даже не пошевелился, когда я вскинул карабин, видимо считая, что находится
на недосягаемой высоте. "Бедняжка, как ты жестоко ошибаешься, человеку все
доступно", -- подумал я, нажимая крючок.
увидел скачущего по гребню рогача. На дальнем выступе он постоял, откинув
голову в кою сторону, и благополучно скрылся с глаз. "Промазал", -- с
досадой подумал я.
Далеко на западе, над крап-ленными снегом гольцами, где синеет голубизною
небо, собираются облака.
вершине, куда я намерен попасть. Кое-где по нему заметны подозрительные
разрывы. С мыслью -- авось пройду -- я и пошел дальше. Гребень неожиданно
выклинился щербатым лезвием. Справа и слева -- пропасти. Тут уж надо бы
повернуть обратно, так нет, заупрямился, понадеялся, что пройду, хотя
никакой необходимости в риске не было. Ползу на четвереньках, а в конце
стены вдруг чувствую, что из-под меня уползает камень, тащит с собою в
пропасть. Хватаюсь за выступ, делаю бессознательное движение всем корпусом,
и обломок улетает вниз, сталкивая туда все, что попадается по пути.
поражаюсь: стена вся в сквозных трещинах, разрушена, держится бог весть на
чем, до первого случая, и все это шаткое сооружение вот-вот обвалится.
удивительно прозрачное, горы вырисовываются четко, дали еще свободны от
дымки. Впервые вижу восточную оконечность Станового. Как все здесь
нагромождено, выпучено, запутано! Взгляд скользит по вершинам, одетым в
серые курумы, задерживается на голых утесах, блуждает по глубоким ущельям.
мертвенно-сером фоне лежат лишь синие тени у глубоких провалов, да по
каменистым расщелинам и склонам лепится жалкая зелень. Беднее, кажется, и
нельзя одеть землю. И так всюду, куда бы ни обратили вы свой взгляд.
гор, их сон вечен. Наступит ли когда-нибудь на этих суровых вершинах весна
жизни? Оденет ли их природа лесом, цветистыми полянами?
под моими ногами, лежит глубокое ущелье. На дне его ревет река, пробившая
путь между огромными валунами. Это самый большой приток Ивака, берущий
начало от водораздельной линии Станового. Несколько ниже он огибает округлый
голец, напоминающий сидящего Будду. Этот "Будда" закрывает вид на Ивакское
ущелье, по которому позже мы должны проложить тропу к озеру Токо. Придется
завтра пойти на него и разгадать, что прячет он от взора.
внимательно изучаю рельеф. Прихожу к выводу, что главная водораздельная
линия хребта по высоте мало отличается от отрогов, расположенных севернее
ее, что по ней имеются широкие просветы, которые обеспечивают
непосредственную видимость между вершинами, расположенными по обе стороны
водораздела, и что через перевал можно проложить нивелирную трассу от Зеи к
Алданскому нагорью. В этом отношении, кажется, все благополучно. Можно бы и
порадоваться, но когда я смотрю на запад, куда лежит наш путь, меня снова и
снова беспокоит вопрос: пройдем ли?
завтракают. По пути хочу собрать растения, живущие на скалах.
камни недавно насыпаны гигантским самосвалом, лежат неустойчиво, под ними
всюду пустоты, щели для ветра, и нигде не видно признаков растений, даже
лишайники не живут здесь. На вершинах гор происходит интенсивный процесс
разрушений, все перемещается, сползает или выпучивается.
увидел первый цветок. Как он, бедняжка, прижался к обломку, под защитой
которого живет! Он боится высунуться, чтобы не обжечь на холодном ветру свои
восковые лепестки. Стебель у него, непропорционально толстый по отношению к
росту, покрыт тончайшими волосками и держится крепко в щели. Сам же цветок с
немой мольбою смотрит на солнце. И хочется спросить у этого смельчака, как
он попал сюда, перед кем красуется и для кого раскрыл свои лепестки? Ведь
сюда не залетают ни пчелы, ни бабочки, ни шмели... Один ветер живет среди
безжизненных курумов.
чтобы не собрать их для гербария. Как разнообразна их форма и окраска! Между
оранжевыми, желтыми и даже белыми встречаются черно-черно-бархатные, словно
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Русанов Владислав
Прозоров Александр
Буркатовский Сергей