узелок на кончике большого белого платка, чтобы не забыть.
на метро со станции "Хэмпстед".
множество лет. Он обратился сперва к Смертям, потом к отделу писем, потом, с
неохотой, к новостям дня.
аналогичных мероприятий, ничего не дал. Первонаперво людям в штатском с
величайшим трудом удалось прорваться через проходную.
произошел смутительный эпизод в отделе религии, где они застали одного
только протестантского священника, какового, не разобравшись вгорячах, и
поспешили взять в наручники. Им объяснили, что Эмброуз по неизвестной
причине на службу не явился. Двух полицейских оставили его дожидаться. Они
весь день сидели на месте, разливая мрак по всему отделу. А люди в штатском
проследовали в комнату Бентли, где их встретили с величайшим чистосердечием
и обаянием.
добропорядочному гражданину. Да, он знал Эмброуза Силка и как коллегу по
министерству и в последнее время как одного из авторов издательства. Нет,
последние дни он почти не притрагивался к издательским делам - был слишком
занят всем этим (объясняющий жест, охвативший подтекающий кран, бюсты работы
Ноллекенса и испещренный завитушками лист бумаги у телефона). Дела
издательства вел исключительно мистер Рэмпоул. Да, кажется, он что-то слышал
о каком-то журнале, который начал издавать Силк. "Башня из слоновой кости"?
Он так называется? Вполне возможно. Нет, у него нет экземпляра. Разве он уже
вышел? У него было такое впечатление, что журнал еще не готов. Авторы?
Гелькбери Пасквилл? Почечуй-Трава? Том Абрахам-Уиперли-Кости? Эти имена он
где-то слышал. Вполне возможно, встречался раньше с этими людьми в
литературных кругах. У него осталось впечатление, что Абрахам-Уиперли-Кости
несколько ниже среднего роста, полный, лысый, - да, да, он совершенно
уверен, голова голая, как коленка, - заикается и подволакивает ногу при
ходьбе. Гекльбери Пасквилл очень высокий молодой человек, и опознать его
очень легко: у него нет мочки левого уха, потерял при чрезвычайных
обстоятельствах, когда плавал матросом на торговом судне. Еще у него не
хватает переднего зуба, и он носит золотые серьги.
они любили, обстоятельных, точных, уверенных.
не видел. Скорее всего это псевдоним какой-то женщины.
- Думаю, что мы вас больше не потревожим. Если вы нам понадобитесь, я
надеюсь, мы всегда сможем найти вас здесь.
этот стол своей каторгой. Я всегда здесь торчу. В крутенькие времена мы
живем, инспектор.
что могла рассказать его экономка.
были призваны к начальнику управления внутренней безопасности.
не в претензии ни к вам, инспектор, ни к вам, Сил. - Он с отвращением
посмотрел на полковника Плама. - Мы явно напали на след очень опасной
группы, а вы выпустили из рук четырех из пяти. Не сомневаюсь, что сейчас они
сидят в немецкой подводной лодке и смеются над нами.
думать, что он заправила.
какие бы то ни было данные о своих пособниках.
полицейский инспектор, - и допустил по отношению к ним такие выражения, как
"простофили", "чинуши"...
чрезвычайно неразумный. Посидеть на холодке до конца войны ему не помешает.
Но заправила не он. Мне нужен этот Абрахам-Уиперли-Кости, а его и след
простыл.
запороли мне всю операцию. Минцстру внутренних дел это очень не понравится.
Кто-то проболтался, и я твердо намерен выяснить кто.
начальник управления велел Безилу остаться.
шайки. Есть у вас какие-нибудь соображения о том, кто их предупредил?
родина в опасности.
отделе слишком сильно женское влияние. Вы видели секретаршу полковника
Плама?
нему Сюзи. Когда она ушла, он сказал:
Плама...
в таких вещах ни в зуб ногой.
скажет полковник Плам?
ним.
сотрудников начальника управления внутренней безопасности.
скульптурного изделия Бранкуши. Его убрали с глаз долой в комнату, где
хранились чемоданы,
каких не полагалось заурядным уголовникам. В его камеру поставили стол и
весьма сносный стул. Ему позволили за свой счет разнообразить тюремный
рацион. Ему разрешили курить. Ему каждое утро приносили "Таймс", и впервые в
жизни он собрал небольшую библиотечку. Бентли время от времени приносил ему
бумаги на подпись. При аналогичных обстоятельствах в любой другой стране ему
пришлось бы куда хуже.
встречались на прогулке, говорил ему: "Хайль Мосли!" - а ночью выстукивал
азбукой Морзе ободрительные сообщения.
множество поблажек, он ждал лета без особого энтузиазма.
губка, пастбища бежит ручей, а травяной покров уходит под кромку воды и
сливается с водяными растениями; где дорога бежит между травяных рубежей и
обвалившихся стен, а трава переходит в мох, который выплескивает наверх, на
обвалившиеся камни стен, переплескивает через них и растекается по щербатой
щебеночной дороге и глубоким колеям; где развалины полицейской казармы,
выстроенной, чтобы держать под контролем дорогу через долину, и сожженной во
время смуты, некогда белели, потом почернели, а теперь зеленеют в один цвет
с травой, мхом и водяными растениями; где торфяной дым из труб хижин оседает
вниз и смешивается с туманной мглой, поднимающейся от сырой зеленеющей
земли; где следы ослов, свиней и гусей, телят и лошадей безразлично
переплетаются со следами босоногих детишек; где мелодичные, негодующие
голоса из продымленных хижин сливаются с музыкой ручья и топочущего, жующего
скота на пастбищах; где дым и туман никогда не поднимаются, лучи солнца
никогда не падают отвесно, а вечер наступает медленно, постепенно густея
тенями; куда священник приходит редко, так скверна тут дорога и так долог и
труден обратный подъем к вершине долины, а кроме священника во весь месяц не
приходит никто, - здесь, в этой глуши, стояла гостиница, куда в былые дни
захаживали рыболовы. В летние ночи, когда кончался клев, они подолгу
просиживали тут, потягивая виски и покуривая трубки, - присяжные джентльмены
из Дублина и отставные военные из Англии. Никто не ловил теперь рыбу в