остаться просто так, она опять увидит, что Карасик неизлечим, скажет потом:
вот она интеллигентская неустойчивость, чуть поманила - он уже изменил
решение, про все забыл и остался. И он пошел. Уже на лестнице он стал ругать
себя. Какого лешего! Куда он идет? Надо было непременно остаться. Девушка,
видно, мучится. Нехорошо ее оставлять одну. И она так славно говорила об
Антоне. Но теперь уже нельзя было вернуться, не было решительно никаких
видимых оснований для этого. Он вышел на улицу. Оставшись одна, Настя спустила
ноги с дивана, нашарила мягкие туфли, подошла к окну. Стоял пасмурный вечер.
Город в легком тумане был близорук и аморфен. Ей стало очень одиноко. И вдруг
слезы хлынули у нее из глаз. Крупные, тяжелые, скатывались они вниз. Она
стояла, перегнувшись у окна, поникнув над синим провалом улицы, злилась на
свои слезы, а они лились еще пуще.
протянул руку, посмотрел на небо. Начинало моросить. Это был законный и
отличный повод. Через минуту Карасик вбегал к Насте.Профессорша ничего не
сказала. Все окружили Антона, расспрашивали его. Антон, польщенный, конфузясь
и беспомощно оглядываясь на Цветочкина, что-то объяснял касательно футбола.
лягал воздух толстой своей ножкой.
неужели вы не знаете правил? Голькипэр (она так произносила-"голькипэр") имеет
право руками... Неужели вы никогда не были па футболе? Вы знаете, все
правительство туда ездит.
поправляя пенсне.
грубости интересов современной молодежи...
считается искусством. А где такие сборы, как у нас? Восемьдесят тысяч
зрителей! А расширьте стадион - все сто будут...
это приглашение их совершенно не интересует, - дескать, не в этом суть,
вас!
Салфетки, сложенные конвертами, стояли на тарелках, как паруса. И на диво
оснащенный стол готов был, казалось, отплыть... Тамадой был выбран, конечно,
Антон, ибо Димочка напомнил всем, что Кандидов был настоящим тамадой -
бригадиром на Волге.
щурясь, оглядывал стол. Жирные губы его были озабоченно поджаты. В одной руке
И чистила ему пиджак щеткой.
и ослепительная. Потом в передней раздался звонок. Все засуетились, забегали,
хватая со стульев, с подоконников оставшиеся обертки, мятую бумагу, свернутые
бечевки. В одно мгновение все пришло в порядок, как на сцене после третьего
звонка.
Димочки, как всегда дразнившего Липу излюбленной своей остротой.
свертками. Одной рукой он сотрясал флексатон. Бузиновые шарики бились о гибкую
сталь, и инструмент издавал печальный, рыдающий свист. За Димочкой е цветами,
коробками, патефонными пластинками ввалились Цветочкин, Ласмин. Пошли
поздравления, приветствия. Димочка подарил новорожденной соску. Он нажал на
резиновый шарик - и соска запищала. Все ужасно хохотали. Димочка опять с
чем-то приставал к Липе. Липа отмахивалась.
Это был жирногубый круглый человек с редкими и гладкими прядями, зачесанными
сбоку наперед, словно приклеенными к лысине. Профессор состоял при высокой
особе в пенсне. У дамы был снисходительный взгляд, говоривший как будто: "Да,
это мой муж, а я его жена, но что из этого?" Звонки теперь следовали один за
другим. Влетали нарядные девушки, входили корректные молодые люди.
Поздоровавшись с Марией Дементьевной, поздравив или поцеловав Ладу, все
начинали что-то искать глазами по комнате и останавливались на Антоне.
вопросительно скосил глаза на Марию Дементьевну, подобно тому как, гладя
большого дога, озираются на его хозяина: как, ничего, не цапнет?..
столько, в газетах читал...Потом он вдруг перешел на другой лад. Подмигнул
Марии Дементьевне и запел: Моя милка пышна, пышна, Запоет - далеко слышно...
всегда. Я, как, бывало, разгрузки мало, так наверх... и подбираю до третьего
свистка... Раз чуть не уехал - "Сердце красавицы" подлаживал.
Жонглировал пустыми бутылками. Кольцо, взятое у Марии Дементьевны, исчезло
из-под чашки и нашлось, конечно, у переконфуженного Ме-галова. Салфетка,
завязанная в три узла, непостижимым образом оказывалась саморазвязавшейся.
Водка горела в рюмке синим пламенем, и Антон опрокидывал огонь прямо в рот. Он
двигался по комнате, огромный, сам немножко уже оглушенный вином и успехом, а
за ним гурьбой, как крысы за гамельнским музыкантом, ходили гости и старались
не упустить ни одного слова, ни одного движения, и восторгались, и ахали...
Каждый хотел выпить с ним отдельно, и ему подносили и подносили. Он уже
чувствовал, что ему будет плохо, отказывался, но тогда начинались обиды.
эта стопочка?
далеко, плохо слышат его. Почему-то он очутился с Ладой в передней. Очевидно,
их снесло сюда во время танца. Лада показалась ему необычайно красивой. Он
вспомнил Настю и с обиды, со зла поцеловал Ладу.
тарелку, в другой - вилку. Он держал тарелку, как палитру. Вид у него был
вдохновенный. Он откидывался назад, искоса прицеливался, тыкал вилкой, клал
нежно кусочек на тарелку, примеривался к другому блюду, соображал малость,
цапал ломтик, пристраивал его на тарелке, затем выбирал грибок, словно
подбирал нужный колер... Пили за новорожденную, пили за отсутствующего
Ардальона Гавриловича, пили за присутствующих дам, пили просто так. Ласмин
высвободил белоснежную салфетку из-под козлиной своей бороды, встал и
провозгласил тост за знаменитого гостя.
спросил:
здоровые люди, непривычные к вину, Антон очень быстро захмелел. Он уже раз
опрокинул бокал на скатерть. Мария Дементьевна, конечно, не заметила, но, как
только Антон отвернулся, сейчас же посыпала пролитое солью, чтобы пятна не
осталось.
Один раз стоит на пристани и ухватился за корму парохода. Капитан командует:
"Самый полный ход!" Что за петрушка? Не идет пароход, и все!.. Так пароход
прямо с грузчиком пристань потащил...
Но Антон уже сидел за роялем. Он взял несколько аккордов и хорошим, легким
голосом запел:
Камышенка...
обеими ногами педали, словно на велосипеде.- По-о-озволь! - кричал Кандидов.
профессору его супругу, едва не уронив ее на пол.
Неудобно...
у бедного Валерьяна Николаевича потемнело в глазах.
зашибу!..
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Гуль Роман Борисович
Якубенко Николай
Херберт Фрэнк