наконец на квартиру, в дом бывшего купца Старовойтова, и Степка Гавря ходил
навещать его. Все в классе окружили Степку и слушают.
мерещилось насчет путешественников этих самых - А и Б... Из задачки.
Помните, ребята? Он говорит, прямо всех там в больнице замучил: почему никак
они не встренутся, путешественники. Все едут и едут... Как съехались,
говорит, так и пошел на поправку...
температуры, - солидно объясняет Зоя Бамбука.
пустили. Там сестра милосердная у него еще дежурит из больницы. Так он
только и твердит все: как там у вас в школе? Да не безобразничаем ли мы? Да
как Карлыч справляется? Да подтянулся ли Биндюг по алгебре?
хочет что-то, видно, сморозить, но, поглядев в глаза Степки, отворачивается.
Ему сейчас волноваться - крышка. Вон спросите у Лельки, доктор так сказал.
Верно, ведь? Давайте уж пока без всяких этих несознательностей. А то в
крайнем случае можно и по шее заработать, это я предупреждаю. Верно, Жук?
уж последним быть, я считаю, чтоб сейчас ему здоровье повредить. Ты, Биндюг,
это тоже учитывай.
говорит мне:
без тебя не дает. Дашь? Я снесу...
вспомню. Ой, вспомнил! Конечно! Он говорил не Кристомонто, а "Сакраменто".
Вот, теперь я знаю!
город колонисты-менониты. "Доннерветтер, сакраменто!" Это что-то вроде:
догадываться Оська.
Монте-Кристо"... Но у меня нету такой книжки. И, верный своим швамбранским
вкусам, я останавливаюсь на древнегреческих мифах и на "Робинзоне Крузо".
наброшенного ватника-стеганки торчит нос жестяного чайника. На потухшей
печке-"буржуйке" одиноко стынет медный солдатский котелок. На бамбуковой
этажерке - стопочка книг. На верхней написано: "Политграмота". Только
кровать у комиссара роскошная. Такая широкая - хоть поперек ложись!
Спинка-изголовье и передок фигурные, ковровые, расписные. Прямо сани
пароконные, а не кровать. Должно быть, осталась от купца Старовойтова. На
отставших шпалерах приколоты кнопками портреты Карла Маркса и Ленина. Стену
над кроватью закрывает большой и смачно напечатанный плакат. На нем
изображен красноармеец в шлеме-шишаке с пятиконечной звездой. Как я ни
повернусь, откуда ни посмотрю - он пристально глядит с плаката прямо мне в
глаза и как будто именно в меня упер указательный палец, грозно и
требовательно вопрошая: "Ты записался в добровольцы?" Так и написано
крупными буквами на этом неотступно настигающем меня плакате.
сенях. Больничная сестра, видно, уже ушла, и мне пришлось несколько раз
постучать в дверь, пока я не услышал тихий, почти незнакомый голос
комиссара: "Заходите".
ему ворот бязевой рубашки сползает с костлявого плеча. Комиссар улыбается
мне слабой и какой-то виноватой улыбкой.
Значит, ша. Похворал, и точка. Ну, как вы там, крокодилы?
подвигах Геракла. Я стараюсь читать с выражением и сам незаметно вхожу в
раж, когда Геракл отхватывает одну башку за другой у девятиголовой
Лернейской гидры. Я нарочно выбрал именно этот второй подвиг Геракла, потому
что не раз слышал на митингах о лютой многоголовой гидре контрреволюции. И
вот я читаю о том, как герой победил это яростное чудовище, истекшее черной
ядовитой кровью...
его исхудалая, но все же просторная грудь. А я сижу и не знаю, что же мне
теперь надо делать? Уйти? Неловко. Так сидеть? Глупо как-то. Да и
неизвестно, сколько все это будет продолжаться.
щелкнет что-то в жести остывающего чайника на столе. И, не спуская
сверля-щих глаз, тыча в меня пальцем, уставился мне в лицо со стены
красноармеец. И я тоже не в силах уже отвести от него глаз. Получается
совсем как в "гляделках", когда мы играем у нас в классе. Один на один - кто
кого пересмотрит? Но так яростно, так неотрывно вперился в меня своими
беспощадными глазами красноармеец на плакате, что я, кажется, сейчас сморгну
и проиграю.
закатившихся в темных глазных впадинах.
Комиссар пьет из моих рук, приоткрыв глаза, и смотрит на меня с
благодарностью.
А сахарин не велят. Говорят, отражается на почках после тифа.
жженым настой и пью его, несладкий, чуть теплый, безвкусный. И тут же у меня
созревает план. Завтра я осуществлю его.
перевожу взгляд на стену. Красноармеец смотрит на меня также пристально и
неотрывно, но теперь меня уже не смутить. Я знаю, что мне делать.
рафинада! Мой школьный паек за сегодня и за день вперед.
улыбается, в них вспыхивает хорошо знакомый нам лихой и острый блеск.
Впрочем, он тут же заволакивается какой-то дымкой и гаснет. Должно быть,
комиссар еще очень слаб.
ударился, - извиняется он. - Слаб я еще. Голова мутная. А потом, уж больно
ты фантастику загнул... А еще я потом поглядел книжку эту, которую ты мне
оставил, про Робинзона. Ничего. Эта больше забирает. Но только мне ее сейчас
читать не с руки. И так тошно, что один валяюсь. К людям охота... Тут время
такое, что каждый человек на счету, а я, как Робинзон твой, на острове
кисну... Тьфу, на самом деле! Ну ладно, ша! Точка. Подыматься пора. Я уж
вчера ноги спускал. Ну-ка, докторенок, подсоби мне... Я попробую.
деликатный, класс рассчитана. А мы знаешь какой породы! Семижильные. Давай
не разговаривай много.
вправляет их в валенки, стоящие возле койки.
возьмусь. А ну... Раз, два, взяли... Давай по-грузчицки! А вот пойдет...
Сейчас пойдет... Взяли!
плечо. Комиссар делает шаг и тяжело валится на меня. Я еле успеваю обхватить
его и с трудом дотягиваю до постели. Он лежит, тяжело дыша. Несчастный и
непривычно жалкий.
говорю! Что смотришь, докторенок? Плох комиссар. Кончился... Врешь,
докторенок! Я еще тебе пошагаю.
Мне делается страшно... Комиссар, веселый комиссар Чубарьков, размашистый,
горластый, способный, если надо, переорать любую толпу, сейчас почти
неслышно всхлипывает на постели.
меня не сводит. Ну при чем тут я?..
желтоватый настой в кружку и незаметно опускаю туда весь свой двухдневный
паек рафинада. Трясущейся рукой принимает у меня кружку комиссар. Он уже
немного пришел в себя, медленно отпивает, потом облизывает губы.
быть, еще не совсем растаял мой сахар.
Сертаков Виталий
Верещагин Олег
Круз Андрей
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий
Андреев Николай