затертой, перепачканной картой.
соблазнения, когда я впервые заговорил с тобой... утро, когда я решил, что
стану развратником... улыбающийся рассвет, когда была закончена маска...
хмурый вечер, когда я взялся за изготовление маски... и долгий период бинтов
и пиявок, которые привели меня к этому... нужно дальше возвращаться?.. Хоть
я и зашел так далеко, но, если сделаю пересадку не там, где нужно, мне
придется искать пункт отправления совсем в другой стороне. Неужели и правда
во мне всегда была гнилая вода, как ты утверждаешь?..
всего трудно согласиться с мыслью, что семена смерти сеет тот, кто, подобно
мне, не желает знать никого, кроме себя. Само выражение "не желает знать
никого, кроме себя" представляется мне чрезвычайно метким и интересным, но
рассматривать его в более широком смысле, чем следствие, - при любых
условиях значит приписывать ему больше, чем оно заслуживает. Не желать знать
никого, кроме себя, - всегда следствие, но никак не причина. Дело в том (я
писал об этом и в записках), что современному обществу необходимы главным
образом абстрактные человеческие отношения, и поэтому даже люди, которые,
подобно мне, лишились лица, могут беспрепятственно получать жалованье. В
естественных условиях мы находим конкретные человеческие отношения.
Окружающие воспринимаются как отбросы, самое большее, на что они способны, -
влачить жалкое существование лишь в книгах и в одиноких островках, именуемых
семьей. Сколько бы телевизионные спектакли на семейные темы ни пели
приторных дифирамбов семье, мир вне семьи, в котором одни лишь враги и
распутники, именно этот мир определяет цену того или иного человека,
устанавливает ему жалованье, гарантирует его жизненные права. Каждого чужого
сопровождает запах яда и смерти, и люди в конце концов начинают страдать
чужефобией. Одиночество, конечно, тоже страшно, но еще страшнее быть
преданным чужой маске. Мы не хотим играть роль выброшенных из современности
болванов, которые подобострастно цепляются за чужие химеры. Бесконечное,
монотонное повторение дней кажется полем боя, превратившимся в
повседневность. Люди целиком посвящают себя тому, чтобы опустить на лицо
железную штору, запереть ее на замок и не дать чужому проникнуть внутрь. А
если все идет хорошо, они мечтают о невыполнимом (точно так же, как моя
маска) - о том, чтобы убежать от своего лица, хотят даже стать прозрачными.
Нет такого чужого человека, о котором можно было сказать, что его узнаешь,
если захочешь. В этом смысле ты, убежденная, что словами "не желаю знать
никого, кроме себя" можно пришибить другого человека, подвержена тяжелому
недугу нежелания знать никого, кроме себя, согласна?
рассуждения, не оправдания, а факты. Два твоих замечания поразили меня в
самое сердце, смертельно ранили. Первое - это, конечно, жестокое признание,
что, разоблачив истинную сущность маски, ты продолжала делать вид, будто мне
удалось обмануть тебя. И второе - беспощадная критика за то, что,
нагромождая одно оправдание на другое - у меня, мол, алиби, у меня
анонимность, у меня цель в чистом виде, я просто ломаю запреты, - на самом
деле я не подкрепил свои слова ни одним настоящим действием и только и
осилил что эти записки, напоминающие змею, ухватившуюся за собственный
хвост.
разлетелась на куски легче, чем стекло, - здесь уж нечего возразить.
Действительно, я чувствую, что маска была не столько маской, сколько чем-то
близким новому, настоящему лицу. И если отстаивать мою теорию, что настоящее
лицо - несовершенная копия маски, значит, я, затратив огромный труд, создал
фальшивую маску.
недавно видел в газете. А может быть, она-то и представляет собой настоящую
маску? Может быть, справедливо назвать ее маской именно потому, что она не
имеет ничего общего с настоящим лицом? Огромные, вылезающие из орбит глаза,
огромный клыкастый рот, нос, утыканный блестящими стеклышками, и с двух
сторон от его основания - завитки, закручивающиеся по всему лицу в
водовороты, вокруг которых, точно в стрелах, торчат длинные птичьи перья.
Чем больше я смотрел на нее, тем чудовищней, нереальней она казалась. Но по
мере того, как я присматривался, точно собираясь надеть ее на себя, я
начинал постепенно читать идею этой маски. Видимо, она являла собой
выражение исступленной молитвы - стремление превзойти все человеческое и
войти в сонм богов. Какая ужасающая сила воображения! Потрясающая
конденсация воли, призванная противостоять запретам природы. Может быть, и
мне следовало бы остановиться именно на такой маске, если бы я мог ее
сделать. Тогда бы я должен был с самого начала расстаться с чувством, будто
таюсь от других...
основания издеваться над мудреным скальпелем и ножницами неизвестного
назначения. Если хорошо быть чудовищем, то, может быть, нет особой нужды в
маске и одних пиявок вполне достаточно? И боги стали другими, и люди стали
другими. Люди начали с эпохи изменения лица, прошли через эпоху, когда лицо
прикрывали, как это делали арабские женщины, женщины из "Повести о Гэндзи",
и пришли к нынешней эпохе открытого лица. Я не собираюсь утверждать, что
такое движение - прогресс. Его можно считать победой людей над богами и в то
же время рассматривать как покорность им. Потому-то мы и не знаем, что будет
завтра. Не исключено, что завтра неожиданно наступит эпоха отказа от
настоящего лица. Но сегодня не век богов, а век людей. И в том, что моя
маска имитировала настоящее лицо, были свои причины.
оправданий, их можно найти сколько угодно. Но сколько бы я их ни выстраивал
в ряд, все равно мне не опровергнуть те два факта, на которые ты указала.
Тем более что против твоего второго замечания, что моя маска, в конце
концов, не смогла ничего сделать и занималась лишь оправданиями, возразить
нечего, наоборот, я сам без конца доказываю это. Хватит позорить себя. Если
бы я только выставил себя на посмешище, потерпел крах, куда ни шло, но все
мои мучения оказались напрасными - вот это более чем грустно и так, стыдно,
что я не в силах даже оправдываться. Все настолько явно, что можно прийти в
отчаяние. Безупречное алиби, безграничная свобода - и все равно никакого
результата. К тому же, оставив этот подробный письменный отчет, я
собственными руками уничтожил свое алиби, и теперь уж ничего не поделаешь.
Не похож ли я на отвратительного импотента, способного лишь на красивые
слова о половом влечении...
По-моему, это произошло примерно в начале февраля. В записках я совершенно
не касался этого фильма, и не столько потому, что он не имел ко мне никакого
отношения, сколько потому, что слишком касался меня... Я невольно избегал
говорить о нем, чувствуя, что он сводит на нет всю мою трудную работу по
созданию маски. Но теперь я уже дошел до предела, и суеверия ни к чему. Или,
может быть, оттого, что положение изменилось, я теперь воспринимаю его
по-другому. Действительно, то, что я увидел, не было простой жестокостью.
Фильм был несколько необычным и не имел особого успеха, но название его ты,
наверно, помнишь: "Одна сторона любви".
x x x
простеньком, но опрятном платье, ее профиль прозрачен, как у привидения. Она
идет по экрану справа налево, поэтому видна только левая половина ее лица.
На заднем плане железобетонное здание, и девушка идет, почти касаясь этого
здания невидимым зрителю правым плечом. Она как будто стыдится людей, и это
очень гармонирует с ее скорбным профилем и еще больше усиливает жалкое
впечатление, которое она производит.
рельс, ограждающий тротуар от мостовой, поджидают жертву. Один из них,
заметив девушку, свистнул. Но девушка на это не реагирует, точно лишена
органов, воспринимающих внешние раздражения. Другой из компании,
подстрекаемый свистом товарища, поднявшись, приближается к ней. Привычным
движением он, сквернословя, грубо хватает сзади девушку за левую руку,
пытаясь притянуть ее к себе. Девушка, будто готовая к этому, останавливается
и медленно поворачивается в сторону парня... и открывшаяся правая сторона ее
лица оказывается безжалостно искромсанной келоидными рубцами и совершенно
обезображенной. (Подробного объяснения не было, но потом в фильме часто
повторяется слово "Хиросима", видимо, девушка - жертва облучения.) Парень
замирает, не в силах вымолвить ни слова, а девушка, отвернувшись и снова
обретя лицо прекрасного призрака, уходит, будто ничего не случилось...
раз, когда оказывается на открытом месте, ничем не защищенном справа, или на
перекрестке, который должна пересечь (я так близко принимал это к сердцу,
что буквально вскакивал со своего места), и наконец подходит к баракам,
окруженным колючей проволокой.
- по внутреннему двору бродят солдаты, одетые в форму старой армии. Одни с
отсутствующим видом, будто восстали из могил, отдают приказы и сами их
выполняют, другие маршируют, через каждые три шага становятся во фронт и
отдают честь. Среди них наибольшее впечатление производит старый солдат, без
конца повторяющий рескрипт императора, обращенный к солдатам. Слова стерлись
и потеряли смысл - сохранился лишь общий контур и тон.
военном поражении и живут прошлым, оставаясь во времени, остановившемся для
них двадцать лет назад. Походка девушки, проходившей мимо солдат, становится
до неузнаваемости легкой и спокойной. Она ни с кем не разговаривает, но
между ней и больными ощущается взаимное доверие и близость, как между
друзьями, хотя сейчас им и очень некогда. А девушка, в то время как санитар
за что-то благодарит ее, начинает стирать белье, пристроившись в уголке
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Грабб Джеф
Березин Федор
Каменистый Артем
Махров Алексей