вокруг дома, залитые багровым, тревожным светом.
сразу прошел к себе. Наконец со всем этим ужасом было покончено, мы
раздавили чугунную дикую силу. Я был так измучен, что, запалив свечу, едва
не уснул в кресле, наполовину стащив один сапог. А когда лег, все поплыло
перед глазами: болото, пламя над домом Дубатоука, мерный топот копыт,
всадники, жуткие крики, лицо Рыгора, опускающего тяжелый трезубец на чью-то
голову. И лишь спустя какое-то время тяжелый сон свалился на меня, вдавил
голову в подушку, как конь копытом голову Дубатоука. Даже во сне я жил
событиями ночи: бежал, стрелял, скакал и ощущал, что ноги мои двигаются во
сне.
пробуждением. Еще во сне возникло ощущение чего-то тяжелого, недоброго, как
будто надо мной нависла тень какой-то большой последней беды. Казалось,
кто-то сидел у меня на ногах, так они отяжелели. Я открыл глаза и увидел
Смерть под руку с хохочущим Дубатоуком. Я понимал, что это все во сне, но
беда осязаемо жила в комнате, она двигалась, она приближалась все ближе и
ближе.
прямо перед моими глазами. Сердце бешено колотилось. Я чувствовал: что-то
неведомое надвигается на меня, его тяжелые шаги звучат по переходам, а я
слаб и беспомощен, да и сила моя ни к чему, дурное чудовище сейчас схватит
меня, скорее даже не меня, а ее, и хрустнут тонкие, слабые косточки. И не в
силах предотвратить это, я тряс головой и мычал, не в состоянии избавиться
от тяжелого кошмара.
погасло, обессиленное борьбой с мраком.
свет по стенам комнаты, положила квадраты окна на пол. Голубым туманом
курился дымок от погасшей свечи.
полупрозрачную занавесь. Это было ужасно! Я мотнул головой: на меня смотрела
женщина. Но если бы глаза ее смотрели, а то ведь уставились куда-то за меня,
словно видели меня насквозь и в то же время не замечали.
Ялин, и волосы вставали дыбом, хоть я не знал, явь это или сон, сон моего
обессиленного существа.
время совсем не похожая: удлиненное лицо, спокойное, как смерть, - совсем не
то выражение на нем, - сама она была выше и крепче. Глаза смотрели мертво и
проникновенно, глубокие, как омут.
переливался сияющими волнами под туманным лунным светом, выплыла на середину
комнаты, протянула руки, шаря ими в воздухе.
Удивительный призрак двигался ко мне.
неописуемый ужас охватил меня только что, во сне?"
нападению и, когда она подплыла ближе, схватил ее прямо за протянутые руки.
В одной моей руке оказался рукав ее волшебного одеяния - какой-то
ускользающий из пальцев флер, другая же крепко держала что-то удивительно
тонкое, слабое и теплое.
увидел, как гримаса ужаса снова легла на лицо, как в глазах, словно
пробужденных от сна, появился осмысленный огонек, выражение боли, тревоги и
еще чего-то, что бывает в глазах собаки, ожидающей удара. Голубая Женщина
задрожала в моих руках, неспособная произнести ни звука, а потом судорожное
рыдание вырвалось из ее груди.
я, не помня себя, крикнул:
страх переполнял ее маленькое дрожащее сердечко. Неописуемый ужас объял и
меня, потому что я знал, что от такого внезапного испуга люди часто теряют
рассудок или остаются немыми.
поцелуями ее душистые длинные волосы, испуганно дрожащие веки, холодные
руки.
здесь, я с тобой, я уничтожил короля Стаха! Никто уже не нарушит твой
добрый, ласковый покой!
глаза. И я перестал целовать ее.
ловкий и сильный, мгновенно сломаюсь. Я держал ее, потому что знал: оставь -
и она упадет.
что я пожалел, зачем пробудил ее от этого.
Все-все будет хорошо, светло для вас на земле.
туча наплывала на луну), она смотрела на нее, и зрачки и глаза ее
расширялись, расширялись, расширялись.
трубе. Это было так поразительно похоже на далекий грохот копыт дикой охоты,
на нечеловеческий крик: "Раман! Раман! Выходи!" - что я содрогнулся.
тонкой тканью, она уцепилась за меня, и я, подвластный непреодолимому
желанию, прижал ее всю к себе.
заберите!.. Сильный, большой человек, мой властелин, забери меня отсюда!
Здесь так страшно, так холодно, так мрачно! Я не хочу, не хочу умирать...
за окном. Она так уцепилась в мои руки, что я почувствовал боль.
налетело, как вихрь, и слабый человек не устоял. Все слилось, завертелось в
огненном круговороте, и она простила мне даже боль...
рассыпавшиеся на моей руке, на радостные, спокойные глаза, глядевшие во
мрак.
первой, разрыдаться от сознания, что никто прежде не касался так лицом твоей
руки, я с ужасом думал, что она, моя первая, единственная, навсегда моя,
могла, если б эти негодяи добились своего, стать похожей на ту, в доме
Кульши.
так, что исчезнет ее сомнамбулизм. Ни одного черствого слова не услышит она
от меня. Разве не венчал нас немыслимый страх, ожидание смерти, обоюдное
желание обычного тепла? Разве не рисковали мы друг ради друга? Разве не
получил я ее как величайшее счастье, на которое не надеялся?
легким инеем пало на болота, пустоши, на старые ели парка, на замшелые стены
дворца. Высокая трава была обсыпана белой холодной пудрой и алела под
первыми лучами солнца. И стены были розовыми, даже помолодели, проснувшись
от тяжелого сна, властвовавшего над ними три года. Молодо блестели радужные
стекла под неяркими лучами, и отпотевала земля у стен, становилась влажной
трава.
сзади. Я вывел из дома Яноускую, закутанную в легкую шубку, сел рядом. Мы
бросили последний взгляд на дворец, в котором изведали боль и страдания и
неожиданно для себя обрели любовь, за которую не жаль отдать и жизни.
плечами, словно от холода.
которые поднялись на защиту своих хат и спасли меня. Дворец - под больницу,
школу или еще что-нибудь. - И горько усмехнулась: - Майорат! Столько крови,
такой клубок подлости, коварных преступлений, интриг... И ради чего? Горстка
золота... Нет, Бог с ним, с майоратом.
если мы нашли друг друга.
однажды подобрал на дороге. Слуги остались на своих местах.
было покончено.
Волотовой прорвы, и ворота закрылись за нами в последний раз, и уже