туда, где уже не было ни бурлящих волн, ни водоворотов. Мэри предоставила
бревну нестись по течению, пока оно не остановилось. Тогда она с трепетом
решилась опустить ноги. Они коснулись дна, и Мэри встала по бедра в воде.
Тяжесть воды и ее окоченевшее тело почти отняли у нее способность
двигаться, но все же она медленно, дюйм за дюймом отходила от шумной реки.
Наконец она ступила на твердую землю.
мелькнул огонек. Этот огонек небесным бальзамом пролился на все ее раны.
Ей казалось, что целые годы шла она в мире мрачных призраков, где каждый
шаг грозил жуткой неизвестностью и невидимыми опасностями, которые могли
погубить ее. Но слабый, немеркнущий огонек мелькал впереди, сулил
утешение. Она вспомнила, что где-то здесь поблизости находится маленькая
уединенная ферма, и кто бы там ни жил, он не откажет в приюте ей в ее
состоянии и в такую ужасную ночь.
тянувшую ее к земле, и при каждом движении ее раздирала острая боль.
Согнувшись чуть не пополам, она упрямо шла вперед. Огонек был так близко,
но чем дальше она шла, тем он, казалось, дальше отодвигался. Ноги ее
увязали глубоко в размытой наводнением почве, так что ей стоило усилий
вытаскивать их, и с каждым шагом она как будто уходила глубже в болото,
которое ей пришлось переходить. Тем не менее, она шла вперед, все глубже и
глубже увязая, и скоро густая смесь грязи и воды доходила ей уже до колен.
Один башмак завяз в трясине, и она не могла его вытащить. Кожа, побелевшая
от долгого пребывания в воде, теперь была вымазана и забрызгана грязью,
остатки платья грязными лохмотьями волочились за ней.
приближается к огню на ферме, как вдруг, сделав шаг вперед, она не
нащупала больше ногой земли и почувствовала, что погружается в трясину.
Она закричала. Теплая зыбкая грязь с мягкой настойчивостью засасывала ее
ноги, тянула ее вниз, к себе. Мэри не могла уже вытащить ни одной ноги, а
когда она стала барахтаться, из болота начали подниматься пузырьки газа,
одуряя ее. Она уходила все глубже. Она подумала, что судьба спасла ее от
смерти в чистой холодной воде реки только для того, чтобы она погибла
здесь смертью, более ее достойной Эта густая грязь для нее более
подходящий саван, чем чистая вода горных потоков. Пройти через такие
опасности, каким она подвергалась этой ночью, и не спастись, когда помощь
уже так близко! Эта мысль приводила ее в ярость. Она страстно боролась за
свою жизнь, делая попытки выбраться; с криком кинулась она вперед, бешено
цепляясь за мокрый мох, которым заросла поверхность болота. Липкий мох был
ненадежной опорой, но она так отчаянно хваталась за него пальцами, что
последним сверхчеловеческим усилием ей удалось на одних только руках
подняться из грязи. Тяжело дыша, она доволокла свое тело до более твердого
участка и там свалилась в полнейшем изнеможении. Идти она не была больше в
состоянии и, передохнув несколько минут, медленно поползла, как раненое
животное. Но на то, чтобы выбраться из трясины, ушли последние остатки ее
сил; и теперь, находясь на твердой земле и в каких-нибудь пятидесяти
метрах от человеческого жилья, она чувствовала, что никогда до него не
доберется. Она утратила всякую надежду на спасение и, тихо плача, лежала
на земле, беспомощная, совсем ослабевшая, а снова хлынувший дождь поливал
ее. Но в то время, как она лежала так, до нее донеслось сквозь бурю тихое
мычание коровы. Через минуту снова тот же звук, и, повернув голову
направо, Мэри различила в темноте смутные очертания какого-то низкого
строения. Сквозь заволакивавший сознание туман пробилась мысль, что близко
от нее есть какое-то убежище. Приподнявшись, она с лихорадочным усилием
встала на нога, доплелась до хлева и, войдя, упала в беспамятстве на пол.
хлев маленькой фермы. Он был сложен из толстого кирпича, и щели плотно
заткнуты мхом, так что внутри было тепло, а холодный ветер проносился над
низеньким строением, не задевая его, поэтому оно избегло ярости урагана. В
хлеву стоял смешанный запах соломы, навоза и приятный запах самих
животных. Три молочные коровы тихо шевелились в своих стойлах; их едва
можно было различить, только светлое вымя слабо белело в полумраке.
Большие грустные глаза коров, привыкшие к темноте, смотрели разумно и
боязливо на странное человеческое существо, которое, едва дыша, лежало на
полу хлева. Затем видя, что оно недвижимо и безвредно, они равнодушно
отвернули головы и снова принялись сонно жевать, беззвучно двигая
челюстями.
сознание сильный приступ боли. Боль захлестывала ее, как волны. Она
началась в пояснице, распространилась вокруг тела, потом вниз по бедрам,
медленно, но цепко хватая и постепенно переходя в нестерпимую муку. Затем
боль внезапно отпустила ее, и Мэри лежала вялая, совсем обессиленная.
странствия, но сейчас они стали совсем невыносимы, и, лежа среди навоза в
хлеву, она мучилась, не открывая глаз, раскинув безжизненные руки и ноги.
Ее тело, которое Денис называл своим священным алтарем, зарывалось в
теплый навоз, от которого шел пар, было все покрыто подсыхающей грязью.
Болезненные стоны вырывались из-за стиснутых зубов; капли пота усеяли лоб
и медленно стекали на закрытые веки; черты, обезображенные грязью,
искаженные невыносимой мукой, сурово застыли, но казалось, что ее
страдания излучают бледное прозрачное сияние, нимбом окружавшее голову
умирающей.
- дольше. Да и тогда, когда боль утихала, пассивное ожидание следующей
схватки было пыткой. Затем она приходила, рвала точно когтями все тело,
пронизывала смертной мукой, терзала каждый нерв. Крики Мэри сливались с
воем неутихавшего ветра. Все, что она перетерпела, было пустяками по
сравнению с теперешними муками. Тело ее слабо корчилось на каменном полу,
кровь мешалась с потом и грязью. Она молила бога о смерти. Как безумная,
звала Дениса, мать. Но только ветер отзывался на ее стоны. Пролетая над
сараем, он выл и свистел, словно издеваясь над нею. Так она лежала, всеми
покинутая, но, наконец, когда она почувствовала, что ей не пережить больше
ни единого приступа, и когда бешенство бури за стеной достигло своего
апогея, родился ее сын.
кончено, погрузилась в глубокий и темный колодец забытья.
с лежавшей в обмороке матерью, он то слабо цеплялся за нее, то хватал
воздух крохотными пальчиками. Голова его болталась на хрупкой шейке. Едва
дыша, лежал он подле матери, медленно истекавшей кровью и все более
бледневшей. Но вот он заплакал слабым, судорожным плачем.
тусклый луч ручного фонаря прорезал темноту. В хлев вошла старая женщина.
Голова ее и плечи были укутаны толстым платком, тяжелые деревянные башмаки
стучали при ходьбе. Она пришла посмотреть, все ли благополучно, в
безопасности ли ее коровы, и, подойдя прямо к ним, гладила их по шее,
похлопывала по бокам, ободряла ласковыми восклицаниями.
Отодвинься, Красотка! Вставай, Леди! Эй, Леди, Леди!.. Что за ночь! Какая
буря! Но вы не беспокойтесь, мои милочки, стойте себе, тут вам хорошо! У
вас крепкая крыша над головой и бояться нечего! И я близко. Я вас не... -
она вдруг замолчала и подняла голову, прислушиваясь. Ей показалось, что
она услышала в глубине хлева слабый жалобный писк. Но женщина была стара и
глуха, в ушах у нее отдавался шум ветра, и, не доверяя самой себе, она уже
хотела было отвернуться и заняться своим делом, когда опять, и на этот раз
ясно, услышала тот же слабый жалобный призыв.
что ясно слышала... точно ребенок плачет!
ее выразило ужас, она как будто не верила собственным глазам. "Господи,
спаси и помилуй нас! - вскрикнула она. - Да это новорожденный и... мать
тут же! Пресвятая богородица, она умерла! Ох, что за ночь! Что довелось
увидеть моим старым глазам!"
Мэри. Без всякой брезгливости принялась она действовать своими
загрубевшими руками с ловкостью и опытностью крестьянки, для которой
природа - открытая книга. Быстро, но спокойно, без всякой суеты, она
оборвала пуповину и обернула ребенка концом своего платка. Потом занялась
матерью, умелым нажатием разом вынула послед, остановила кровотечение. И,
делая все это, она не переставала говорить сама с собой:
бедняжка! И молоденькая какая да хорошенькая! Помогу уж ей, как умею! Ну
вот, так-то лучше! И отчего она не пришла в дом? Я бы ее пустила. Это
просто перст божий, что я вышла посмотреть на коров!
теплой шалью, в уголок которой был завернут ребенок, и поспешила вон.
большим очагом, в котором трещали поленья:
какого-нибудь, сколько бы это ни стоило. У нас больная женщина в хлеву.
Беги же скорее, ради бога, и ни слова! Тут дело идет о жизни человека!
Скорее же! Беги за помощью, говорят тебе!
приключилось, мать, а?
Зыков Виталий
Орлов Алекс
Володихин Дмитрий
Самойлова Елена
Грабб Джеф
Орлов Алекс