Чтение 40–й страницы книги ~Мы такие же люди~

краска.

По-видимому, эту часть пещеры аборигены использовали как жилье. Черные
пятна указывали на расположение костров. В расщелинах каменного пола
застряли раковины моллюсков - остатки пищи, некогда принесенной сюда
женщинами с берегов лагуны. В щелях застряли также отщепы кремня. В одном
месте у стены лежали целые кучки отщепов: здесь, сидя на корточках на
каменном полу пещеры, мужчины некогда изготовляли наконечники для копий. По
словам Дэвида, подходящий для наконечников камень можно было раздобыть
только на определенной горе, находившейся в нескольких милях от пещеры.
Наверное, этот камень доставляли наверх в плетеных сумках по той же дороге,
по которой шли мы.

При ударе одного камня о другой раздавался звук, напоминающий звон
металла.

Дэвид знаком пригласил меня следовать за ним. Он сказал, что покажет
мне еще один рисунок. Судя по выражению его лица, этот рисунок вызывал у
него благоговейный страх.

Он повел меня вниз между огромными валунами. Мы вышли к чуть
наклонившейся вперед скале. На ее гладкой поверхности я увидел гигантское
изображение какого-то злого духа. У подножия скалы лежал большой валун.
Должно быть, художник рисовал, стоя на нем. Он изобразил злого духа, как
если бы этот дух падал. Одна нога была согнута, как у бегущего человека.
Между ног висел гибкий хвост с кисточкой на конце, руки были подняты. Голова
имела форму полуоткрытой раковины, повернутой боком. Глаза и нос
отсутствовали.

Это была загадочная фигура - из тех, какими меня пугали в детстве.

Когда мы вернулись к пещерному навесу, я сел в тени фиговых деревьев,
росших на лужайке, чтобы запечатлеть в памяти всю картину.

Некоторые места напоминают о прошлом красноречивее других. Там, где
некогда жили люди, оставившие какие-то следы своего пребывания, все еще
витает их дух. Мне казалось, что я вижу ползающих по траве ребятишек; вижу
женщин, растирающих зерна на террасах скал, и мужчин, рисующих картины на
потолке или изготовляющих каменные орудия, сидя на корточках на полу пещеры.

Чащу, куда не ступала нога человека, можно назвать безлюдной; про эти
скалы так не скажешь.

"39"

"МАУЛАН ИЗ ЙИРКАЛЛА"

Первого художника-аборигена, который в наши дни рисовал охрой и глиной,
как некогда его предки, я встретил в миссии Йиркалла на крайнем
северо-западе Арнхемленда. Маулан - ему было около пятидесяти лет - держался
со спокойной уверенностью. И все же я чувствовал в нем какое-то дикое
начало. Он никогда не сможет подчиниться законам белых, подумал я. Его
"страной" был песчаный холм у источника близ Порт-Брэдшоу (у залива
Карпентария). Это была "земля его предков".

Один из аборигенов сказал мне со слов Маулана, который не говорил
по-английски:

- Если какая-нибудь женщина убьет игуану или индюка на этом месте, их
может съесть только Маулан и больше никто. А если Маулан ушел оттуда, игуану
или индюка могут съесть его брат или сын.

Маулан сообщил мне через переводчика, что разрисовал стены многих
пещер. - Одну пещеру близ Порт-Брэдшоу, по его словам, не видел ни один
белый. Ее стены сплошь покрыты рисунками; некоторые из них принадлежат
Маулану. Он выразил готовность изобразить для меня тотемные знаки на коре. Я
всегда интересовался такими знаками, поскольку на них в условной манере
изображались реальные предметы. Мне хотелось сравнить трактовку этих
предметов с трактовкой на рисунках из Оэнпелли и Милингимби.

Маулан взял куски коры эвкалипта, еще сохранявшие цилиндрическую форму
ствола, и стал распрямлять их. Он медленно протащил кору через огонь, держа
ее внутренней стороной вниз и надавливая на нее пальцами. Полученные ровные
квадраты коры он придавил камнями и положил на солнце. Через несколько дней
они высохли и затвердели.

Маулан рисовал сидя, разложив кору на коленях. Рядом лежали большой
плоский камень и ракушка, наполненная водой. Камень этот обычно служил
ступкой; на его поверхности имелись округлые ровные углубления, в которых
Маулан толок охру. Куски сухой охры величиной с грецкий орех лежали возле
камня: два красных, чуть разных по тону, желтый и коричневый. Ком белой
глины и кусок древесного угля дополняли палитру Маулана.

Кистями ему служили кусочки коры эвкалипта длиной около трех дюймов.
Кисть для проведения тонких линий была сделана из привязанного к веточке
пучка человеческих волос.

Налив несколько капель воды в углубления на большом камне, Маулан
растирал круговыми движениями пальцев кусок охры до тех пор, пока жидкость
не становилась густой, как сливки.

Приготовленная таким образом краска, высохнув на коре, легко
отслаивалась. По словам Маулана, когда рисуют на камне, то добавляют вязкий
сок луковиц орхидеи. По-видимому, он сообщает краске прочность.

Первый рисунок на коре, сделанный Мауланом для меня, был исполнен по
сплошному красновато-коричневому фону и воспроизводил обряд посвящения
юношей в мужчин.

Рисуя, он накладывал мазки от себя. Я ни разу не видел, чтобы он
проводил линию, ведя кисть к себе. Завершив мазок, Маулан брал кисть в рот,
чтобы вернуть ей первоначальную форму, и снова обмакивал ее в краску.

Как мне объяснил переводчик Маулана, рисунок разделялся ниже середины
"следами дикого индюка". Игуана, нарисованная с одной стороны, находилась
под водой; игуана, изображенная на другой стороне рисунка, находилась на
суше.

Прямые желтые линии по краям коры изображали берега лагуны, а
пересекающие их линии - деревья, на которых жила игуана ("она переходит из
одного дома в другой").

Несколько мазков у одного края рисунка обозначали "дерево, где живет
красный попугай; не осталось места, чтобы нарисовать самого попугая".

Находясь в Йиркалла, я проводил большую часть времени, сидя с Мауланом
под зданием миссии (оно стояло на высоких сваях).

Миссией в Йиркалла руководил фиджиец Колинио Саукуру, приветливый
мужчина могучего телосложения.

Аборигены миссии Йиркалла, расположенной между заливом Мелвилл на
северном побережье и Порт-Брэдшоу (залив Карпентария), пришли с юга - из
окрестностей заливов Каледон и Блу-Мад - и с запада - с побережья заливов
Арнхем и Букингэм. Они снискали себе известность тем, что дольше всех
сопротивлялись белым. Маулан пользовался авторитетом у соплеменников. Он был
не только художником, но и хорошим рассказчиком.

Когда я записывал рассказы Маулана, переводчиком мне служил молодой
мужчина, по имени Бурамара, прилично говоривший по-английски.

Бурамара неизменно отказывался от табака, которым я его угощал. "У меня
его много", - говорил он. Однако он восхищался моей рубашкой. Так как все
остальные мои пожитки оставляли Бурамару равнодушным, пришлось подарить ему
рубашку. Когда он ее надел, выяснилось, что она закрывает набедренную
повязку. Казалось, что, кроме рубашки, на нем ничего нет. Но Бурамара был в
восторге от рубашки. Он и его родичи носили рубашку по очереди.

Маулан, наоборот, всегда жаждал табака. Однажды я достал непочатую
жестянку, чтобы угостить его, когда он кончит свой рассказ. Увидев в моей
руке курево, он весь подобрался, словно собираясь прыгнуть на меня. В его
глазах застыло алчное выражение, а лицо стало таким свирепым, что я невольно
отпрянул. Заметив мою реакцию, Маулан изменил выражение лица, но оно еще
долго было напряженным. Он медленно протянул руку за табаком, усилием воли
удерживаясь, чтобы не схватить его.

"40"

"ЧТО ДУМАЮТ ОБ ЭТОМ БЕЛЫЕ?"

Несколько дней я провел на военно-воздушной базе в Гове в ожидании
самолета, который подбросил бы меня в Дарвин. Аборигены, служившие на базе,
выполняли обязанности уборщиков; они выполняли и другую работу, но только
под контролем белых.

- Черный должен знать свое место, - сказал мне один скотовод. - Я порю
своих работников, и они меня уважают. Хорошо вам, филантропам, приезжать
сюда с юга и учить нас, как обращаться с черными. Черного понимает только
тот, кто много лет прожил на севере. Стоит завести с ним дружбу, как он
обнаглеет и потребует равных условий.

Я повторил эти слова военнослужащему авиабазы в Гове. Он пришел в
негодование. Будучи от природы добрым, он всегда угощал аборигенов
сигаретами. Мы с ним часто беседовали об австралийцах. Он называл их "детьми
природы".

- Я долго наблюдал их, - говорил он, - и, наконец, научился их
понимать. Они совсем, как дети. Наверное, они так и не научатся думать, как
взрослые. И все-таки они мне нравятся; они - настоящие дети природы.

Случалось, мы прогуливались с ним по лагерю. Я заметил, что при нашем
приближении аборигены обменивались понимающими улыбками и, продолжая
улыбаться, ждали, чтобы мы с ними заговорили.

- Привет, Джеки, - окликнул мой спутник одного из аборигенов (он
называл всех аборигенов "Джеки"). - Как дела? Все щеголяешь своим браслетом?
Вы не находите, мистер Маршалл, что браслет придает ему нарядный вид?
Полюбуйтесь, какие у него рубцы на груди! Ты гордишься ими, верно, Джеки?

Он смотрел на аборигенов снисходительным, слегка ироническим взглядом,
как иногда смотрят на детей.

- Что ж, вы, наверное, не прочь закурить? Держу пари, что да! Вот
возьмите!