словно приласкала маленького зверька. Плоть нежно заколыхалась, и я вдруг
почему-то вспомнил закат в Майдзурской бухте. Переменчивость уходящего за
горизонт солнца и переменчивость колеблющейся плоти странным образом
слились в моем восприятии. На душе у меня стало спокойно, когда я подумал,
что, подобно заходящему солнцу, которое непременно скроется в пене
вечерних облаков, эта грудь вскоре исчезнет с моих глаз, погребенная в
темной могиле ночи.
только в том, что денег оставалось еще предостаточно.
рисовавшимися мне райскими картинами, что я просто обязан был попробовать
еще раз, чтобы хоть немного приблизиться к образу, который существовал в
моем воображении. Такова уж моя натура: все действия, совершаемые мной в
реальной жизни, становятся лишь верным, но жалким подобием фантазий.
Впрочем, фантазии - не то слово, я имею в виду внутреннюю память, питаемую
источниками моей души. Меня всегда преследовало чувство, что любые
события, происходящие со мной, уже случались прежде, причем были куда ярче
и значительней. То же самое я ощущал и сейчас: мне казалось, что где-то
когда-то - только теперь уже не вспомнить где и когда (может быть, с
Уико?) - я испытал несравненно более жгучее чувственное наслаждение. Оно
стало первоисточником всех моих удовольствий, и с тех пор реальные радости
плоти - лишь жалкие брызги былого блаженства.
божественный, ни с чем не сравнимый заход солнца. Разве я виноват, что с
тех пор любой закат кажется мне блеклым?
толпы. Поэтому сегодня я прихватил с собой одну книжку, купленную за
несколько дней до того у букиниста.
криминалист восемнадцатого века Беккариа. Я прочитал несколько страниц и
бросил - обычная для восемнадцатого века смесь просветительских идей и
рационализма. Но на проститутку интригующий заголовок мог произвести
впечатление.
минувшей ночи и не бьшо. Опять она смотрела на меня приветливо, но
безразлично, словно на случайное лицо в толпе на перекрестке. Впрочем, ее
тело и было чем-то вроде перекрестка.
чувствовал себя уже не так скованно.
стороной к себе. Молодой, а обхождение знаете.
- спросила вдруг Марико и, поглядев на мое изумленное лицо, рассмеялась: -
Тоже мне загадка. Сейчас все парни с чубами ходят, а раз стриженный под
ноль - ясно, что монах. У нас тут много вашего брата перебывало, кое-кто
теперь в большие бонзы вышел... Послушай, хочешь, я тебе спою?
и просто. Я даже испытал определенное удовольствие, но оно было далеко от
воображавшегося мне райского наслаждения. Скорее, я чувствовал
самоуничижительное удовлетворение при мысли о том, что предаюсь низменным
страстям.
окончательно погубила все жалкие зачатки удовольствия.
доведет тебя эта жизнь до добра. Я же вижу, ты парень хороший, серьезный.
Вот и занимайся своим делом. Конечно, я рада, что ты ко мне ходишь, но...
Ну, в общем, ты понимаешь, что я хочу сказать. Ты мне вроде как младший
братишка.
романа. Произносилась она, конечно, не всерьез, а с намерением произвести
на меня впечатление. Марико, несомненно, надеялась, что я расчувствуюсь,
оценив ее благородство. А уж если бы я разрыдался, она вообще была бы на
седьмом небе от счастья.
говоря, сунул ей под нос "Преступление и наказание".
швырнула ее на подушку и тут же о ней забыла.
грядущих роковых событий, услышала голос судьбы, сведшей ее со мной. Она
должна была хоть как-то почувствовать свою причастность к надвигающемуся
крушению Вселенной. В конце концов, это не может быть ей безразлично,
подумал я. И, не в силах справиться с собой, сказал то, о чем должен был
молчать:
газетах. Тогда ты вспомнишь обо мне.
мое признание взрывом хохота. Грудь ее заколыхалась; пытаясь сдержать
смех, Марико закусила рукав халата, но, взглянув на меня, снова прыснула и
уже не могла остановиться. Думаю, она сама не смогла бы объяснить, что ее
до такой степени развеселило.
серьезный, нипочем не догадаешься! - снова залилась Марико.
я заикаюсь от волнения? Так или иначе, она не поверила ни единому моему
слову.
земля, она бы тоже не поверила. Кто знает, может быть, эта женщина
уцелеет, даже когда рухнет весь мир. Марико верила лишь в те вещи, которые
укладывались в ее сознании. А мир, по ее разумению, рухнуть никак не мог,
ей подобное и в голову не приходило. Этим Марико напоминала Касиваги. Она
и была женской разновидностью Касиваги, только без склонности к умничанью.
и тихонько напевала. Ее мурлыканье сливалось с жужжанием мух. Одна
назойливая муха все кружила у нее над головой, а потом села ей на грудь -
Марико только пробормотала:
К моему удивлению, это прикосновение не внушало Марико ни малейшего
отвращения.
головами. Шум капель был лишен объемности, дождь словно специально забрел
на эту улицу и решил на ней задержаться. Так же как и я, звук дождя был
отрезан от беспредельности ночи, он вжался в тесный кусочек пространства,
вырезанный из темноты серым светом торшера.
происходит процесс гниения? Может быть, и ее недоверчивость - признак
этого недуга? Категоричный, абсолютный мир, в котором живет Марико, и
визит мухи - я не мог понять, в чем связь между двумя этими явлениями.
труп, а на ее круглой груди, освещенной торшером, неподвижно застыла муха,
будто тоже внезапно погрузилась в спячку.
за обучение, и понести долгожданную кару.
считал, что признаваться ни к чему - настоятель и так должен был обо всем
догадаться.
надеялся почерпнуть в нем силы. Отчего необходимо было увязывать последний
шаг с изгнанием из обители? Я ведь уже говорил, что давным-давно понял,
насколько беспомощен наш преподобный.
убедился, что правильно оценивал святого отца.
прогулку в сторону Кинкакудзи, что само по себе уже было редкостью. Мы,
послушники, подметали двор. Учитель похвалил нас за усердие и, шелестя
своей свежей белой рясой, стал подниматься по каменным ступенькам
лестницы, ведшей к храму Юкатэй. Я поначалу подумал, что он направляется в
чайный павильон отдохнуть и очистить душу.
стыда.
отправился в обход Большой библиотеки - надо было привести в порядок
дорожку к храму Юкатэй.
успели обсохнуть после прошедшего накануне дождя. На кусты выпала обильная
роса, ее капли вспыхивали на солнце алым, и казалось, что ветки, несмотря
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Гуревич Георгий
Белогорский Евгений
Шилова Юлия
Никитин Юрий