Чтение 40–й страницы книги ~Норвежский лес~

поражалась, как им удалось выяснить, что я лечилась в больнице.
"Я давно вас хорошо знаю и всем доказывала, что вы вовсе не такой
человек", сказала она, "но родители девочки в этом совершенно уверены и
всем в округе об этом рассказывают. Что вы мало того что приставали к их
дочери, так они еще поузнавали о вас и выяснили, что вы лечились в
психбольнице. "
По ее словам, как-то раз - в тот самый день, когда все случилось - девочка
вернулась домой в слезах, с опухшим лицом, и они стали допытываться у нее,
что случилось. Плюс к опухшему лицу из разбитой губы ее текла кровь, на
блузке оторвались пуговицы, и нижнее белье было влажным. Ты представляешь?
Естественно, она сама все это сделала, чтобы рассказать родителям. Нарочно
испачкала блузку в крови и порвала застежку на лифчике, ревела так, что
глаза стали красными, и разметала как попало волосы на голове, а потом
вернулась домой и наврала с три короба. Ясно, как день.
Но ненавидеть всех, кто поверил ее рассказу, тоже было нельзя. Ведь на их
месте я сама бы в это поверила. Если красивая, как куколка, и языкастая,
как дьявол, девочка, всхлипывая, скажет : "Не хочу, ничего рассказывать не
хочу, мне так стыдно!", будто это было на самом деле, кто угодно в это
поверит. да еще, как назло, то, что я лежала в психбольнице, было ведь
правдой. Скажи я кому, что я ее не била, кто бы в эти слова поверил?
Некому было в это поверить, кроме, разве что, моего мужа.
Несколько дней я никак не могла решиться, но в конце концов собралась и
поговорила с мужем. Он мне, конечно, поверил. Я обо всем, что было в тот
день, ему рассказала. Что она со мной делала то, что делают лесбиянки, и я
влепила ей пощечину. Конечно, я не стала говорить ему, что возбудилась
тогда. Это бы прозвучало совсем нехорошо. Муж сказал, выйдя из себя : "Что
это еще такое? Пойду-ка я к ним да разберусь. Мы же с тобой женаты,
ребенок у нас. А они тебя лесбиянкой будут называть? Что это еще за бред?"
Но я его не пустила. Не ходи, сказала. Забудь, нам от этого только больнее
будет. да, я тогда уже поняла. Поняла, что душа этой девочки больна. Я
таких больных уже повидала и все понимала. В самом ее теле уже все
прогнило. Приподними лишь тоненький слой ее прекрасной кожи, а там будет
одна гнилая плоть. Может, это звучит, как преувеличение, но это на самом
деле так и есть. Но с тем, что почти никто на свете об этом не
догадывается, мы ничего поделать не сможем. Она ведь искусно управляется с
чувствами взрослых, а в наших руках против этого ничего нет. да кто
поверит в то, что тринадцатилетняя девочка пыталась навязать
тридцатилетней женщине гомосексуальные отношения? Что ни говори, а люди
верят лишь в то, во что сами хотят верить. Сколько ни бейся, а чем больше
будешь биться, тем нам же будет хуже.
Я предложила мужу переехать. Сказала : "другого пути нет, если мы
останемся здесь дольше, я не выдержу напряжения, и пружина у меня в голове
опять лопнет. У меня и сейчас в голове все смешалось. давай уедем далеко,
где никого нет." Но муж ничего не предпринимал. до него никак не доходило,
насколько все серьезно. Он тогда был очень увлечен работой в компании,
только что наконец-то приобрел хоть и маленький, из тех, что строят на
продажу, но дом, дочка уже привыкла к детскому садику... да подождем еще,
говорил он, нельзя же так вдруг уехать. И работу заново искать нелегко, и
дом со всем продавать надо, и детский сад для ребенка заново подбирать
надо - как ни торопись, а пара месяцев уйдет.
Я сказала ему : "Нельзя, я тогда сломаюсь так, что потом опять уже
подняться не смогу". Не хочу, сказала, тебя пугать, но это же правда. Это
было очевидно. Тогда уже у меня потихоньку начинали появляться симптомы
вроде слуховых галлюцинаций и бессонницы. Он сказал так : "Тогда ты пока
поезжай куда-нибудь одна, а я как все дела закончу, приеду". Я ответила :
"Не хочу. Одна никуда ехать не хочу. Если теперь от тебя уеду, мы с тобой
потом уже вместе не сможем быть. Ты мне нужен сейчас. Не оставляй меня
одну."
Он обнял меня крепко. Сказал, чтобы я потерпела какое-то время, пока смогу
терпеть. Хоть месяц пока чтобы потерпела. Что он за это время подсуетится
и все уладит, и из компании рассчитается, и дом продаст, и с детским садом
для ребенка все решит, и работу новую найдет, а если повезет, то, может
быть, устроится работать в Австралии. Поэтому чтобы подождала один только
месяц. Сказал, что тогда, может быть, все хорошо уладится. Мне на это
сказать было нечего. Что бы я ни говорила, казалось, что мне от этого лишь
станет еще более одиноко.
Рэйко с шумом вздохнула и, глядя на лампу на потолке, продолжила :
- Но не прошло и месяца, как в один день пружина в моей голове лопнула и
опять - взрыв. На этот раз было уже серьезнее. Я наелась снотворного и
открыла газ. Но помереть не получилось, зато очнулась на больничной койке.
Так все и закончилось. Несколько месяцев спустя, когда пришла в себя и
стала собираться с мыслями, попросила у мужа развода. Сказала, что это
будет лучше всего и для него, и для ребенка. Муж наотрез отказался
разводиться.
Муж убеждал меня : "Мы можем все начать заново. Поедем в новое место и
втроем начнем все заново."
"Теперь поздно, все уже кончено. Все кончилось, когда ты меня попросил
подождать еще месяц. Если бы ты правда хотел начать все заново, ты бы
тогда так не говорил. Куда бы мы ни поехали, как бы далеко ни уехали, все
опять повторится. И я опять буду требовать от тебя того же и мучать тебя.
Я этого больше делать не хочу."
И мы развелись. Хоть я и настояла на этом силой. Он два года назад женился
опять, но я думаю, что это замечательно. Честно. Я к тому времени уже
поняла, что вся моя жизнь пройдет вот так, и никого больше втягивать в это
не хотела. Никому не хотела навязывать такую жизнь, когда постоянно весь в
тревоге, и неизвестно, когда пружина в голове лопнет опять.
Он обо мне правда очень заботился. Он был порядочным человеком, которому
можно было верить, сильным и терпеливым, и для меня он был идеальным
мужем. Он, что было сил, пытался вылечить мою болезнь, и я старалась
вылечиться. И для него, и для ребенка. И думала сама, что уже вылечилась.
Шесть лет после свадьбы жила счастливо. Он на девяносто девять процентов
все делал идеально. Но из-за одного процента, из-за какого-то одного
процента все полетело к черту. И в результате - взрыв. Все, что мы
построили, обвалилось в одно мгновение, остался полный ноль. И все из-за
одной мерзкой девчонки.
Рэйко подняла из-под ног затоптанные окурки и положила их в картонку.
- Печальная история, что тут еще скажешь. Мы все это выстраивали одно за
другим с таким трудом, а обвалилось, и оглянуться не успели. Оглянуться не
успели, а все обвалилось, и ничегошеньки не осталось.
Рэйко встала и сунула руки в карманы брюк.
- Пошли в квартиру. А то поздно уже.
Небо стало еще темнее от покрывших его туч, луны совсем не было видно.
Теперь и я чувствовал запах капель дождя. К ним примешивался свежий запах
гроздей винограда из винилового пакета в моей руке.
Рэйко сказала :
- Потому я и не могу отсюда уехать... Очень боюсь уехать отсюда и связать
себя с внешним миром... Боюсь встреч с разными людьми и разных мыслей.
- Мне кажется, я ваши чувства понимаю. Но я думаю, что у вас это может
получиться. Вы сможете со всем справиться как следует во внешнем мире.
Рэйко улыбнулась моим словам, но больше ничего не сказала.
( Наоко читала книгу, сидя на диване. Она читала, скрестив ноги и уткнув
палец в переносицу, и это выглядело так, как если бы она пальцем проверяла
наощупь фразы, входящие в ее голову.
Застучали крупные капли дождя, и свет от вспышек молний плясал вокруг ее
тела, точно мелкий порошок. Проговорив столько времени с Рэйко, я, глядя
теперь на Наоко, точно заново ощутил, как она молода.
- Извини, припозднились мы, - сказала Рэйко и погладила Наоко по голове.
- Весело вам вдвоем было? - сказала Наоко, подняв голову.
- Конечно, - ответила Рэйко.
- И чем вы вдвоем занимались? - спросила меня Наоко.
- Вслух об этом сказать не смогу, - ответил я.
Наоко рассмеялась и положила книгу. Мы стали есть виноград, слушая шум
дождя.
- Дождь идет, и кажется, будто в мире кроме нас троих никого нет. Шел бы
всегда дождь, а мы бы все время так втроем сидели, - сказала Наоко.
- Ну да, а я чтобы, пока вы вдвоем обнимаетесь, как немой черный раб, над
вами опахалом с длинным черенком махала да BGM (Back Ground Music) на
гитаре для сопровождения играла? Не, не хочу, - возразила Рэйко.
- Да я его вам одалживать буду, - сказала Наоко, смеясь.
- А, ну тогда даже неплохо, - сказала Рэйко, смеясь. - Лей, дождик, лей.
Дождь все шел и шел. Когда виноград весь был съеден, Рэйко, как обычно,
закурила, достала из-под кровати гитару и начала музицировать. Она сыграла
"Desafinado" и "The Girls From Ipanema", затем исполнила мелодии Бакарака
(Burt Bacharach) и Леннона с Маккартни.
Мы с Рэйко опять пили вино, а когда кончилось вино, распили остатки брэнди
из фляги. Было приятно болтать обо всем подряд. думалось, что хорошо, если
бы дождь шел вот так всегда.
- Еще приедешь когда-нибудь? - спросила Наоко, глядя мне в лицо.
- Конечно, приеду, - ответил я.
- И письма писать будешь?
- Угу, каждую неделю писать буду.
- Может, и мне напишешь? - сказала Рэйко.
- Ладно, напишу с удовольствием, - сказал я.
В одиннадцать часов Рэйко, как и вчера, разложила для меня диван. Мы
пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по постелям.
Мне не спалось, и я достал из рюкзака карманный фонарик и "Волшебную гору"
и стал читать.
Около двенадцати дверь спальни тихо отворилась, ко мне подошла Наоко и
заползла мне под бок. В отличие от вчерашней ночи, это была самая обычная
Наоко. Глаза ее не были затуманенными, и вела она себя вполне раскованно.