- А как вы сами относитесь к такой перспективе?
- Я его не разочаровываю, - призналась она. - Пусть надеется, так он
будет послушнее.
- А когда вы его обманете?
- Тогда я буду для него недосягаема, - жестко сказала она. - Он уже не
сможет меня убить.
- Ну а если...
- Догадается? - Янковская улыбнулась. - Тогда...
Она щелкнула пальцами, и ее жест не оставлял никаких сомнений в том,
что сама она не поколеблется пристрелить этого претендента на ее руку, если
тот вздумает ей мешать.
Мы помолчали.
- Вы уверены, что все кончится успешно? - спросил я.
- Конечно, - сказала она без какого бы то ни было колебания. - Все
предусмотрено.
Мне, пожалуй, не следовало бы присутствовать при расправе с Эдингером,
но я хотел собственными глазами убедиться в том, что я и Железнов избавились
от грозящей нам опасности.
- Я хотел бы это видеть, - сказал я.
- Не испугаетесь? - спросила она с легкой насмешкой.
- Нет, - сказал я. - Я не из пугливых.
- Вот это мне нравится, - одобрила она. - Вы входите во вкус нашей
работы.
- Что вы хотите этим сказать?
- Сначала мы смотрим, а потом начинаем действовать сами.
- А как же мне увидеть нашу работу?
- Вы можете сидеть в сквере и наблюдать издали, но как только все
произойдет, сейчас же удаляйтесь. Никто не знает, что последует дальше.
Она передернула плечами.
- Дайте мне рюмку водки.
Все-таки она нервничала.
- До вечера, - сказала она на прощание. - Вечером я провожу вас в
театр.
Она выпила водку и ушла. Да, все эти люди делали, в сущности, одно
дело, служили одному хозяину, и в то же время как же они ненавидели друг
друга!
Если бы не Железнов, мне было бы горазда тяжелее переносить постоянное
общение с этими людьми и притворяться, что я один из них. Близость Железнова
позволяла мне в самых тяжелых обстоятельствах не утрачивать чувства локтя.
Еще до утреннего разговора с Янковской мы провели вместе с Железновым почти
всю ночь.
Я рассказал ему о решении уничтожить Эдингера.
- Оно неплохо бы, - согласился Железнов и неуверенно усмехнулся. -
Однако об этом придется доложить. Тут можно и напортачить.
Мы с тревогой спросили друг друга: даст ли наше начальство согласие на
ликвидацию Эдингера, и захочет ли, в конце концов, и сумеет ли Смит
устранить его - в какой-то степени от этого зависела наша судьба. Но не в
характере Железнова было сидеть у моря и ждать погоды. Мы приступили к
работе - следовало спешить, потому что, мы это чувствовали, над нами день
ото дня сгущались тучи.
Мы держали перед собой адрес Озолса и просматривали открытку за
открыткой. На открытках с цветами были цифры, и на открытках с видами Латвии
были цифры, но адрес и цифры нам никак не удавалось сочетать.
Мы долго бились над расшифровкой этих цифр. Шифры в наше время стали
очень сложны, и такой опытный работник разведки, каким являлся Блейк, должен
был пользоваться самым изощренным шифром. Поэтому я не буду описывать наших
попыток раскрыть тайну цифровых знаков Блейка, а только скажу, что, несмотря
на все наши старания, мы так ничего и не добились.
Когда мы почти уже совсем отчаялись, на Железнова вдруг снизошло
вдохновение, - он принялся пересматривать открытки не с той стороны, где
пишется текст и где написаны были цифры, а с лицевой, где напечатаны были
картинки; он взглядывал время от времени на адрес и всматривался в улицы,
площади и здания, изображенные на открытках...
- Подожди-ка! - вдруг закричал он. - Эврика!
Он схватил адрес, прочел: "Мадона, Стрелниеку, 14", - потом подал
открытку мне.
- Что здесь изображено? - спросил он.
На открытке виднелась какая-то провинциальная улица; я посмотрел на
обратную сторону и прочел надпись: "Мадона, Стрелниеку".
Не был только указан номер дома, в котором жил Озолс...
Вместо того чтобы записать местожительство Озолса, дом засняли на
почтовой открытке...
Незабудка жила на Стрелковой улице в Мадоне!
Оставалось только разгадать тайну цифр, но к утру мы не успели это
сделать.
- Еще одна-две ночи, и все станет ясно, - сказал Железнов. - Если
только раньше Эдингер или его преемник не отрубят нам головы.
Потом мы решили поспать хотя бы несколько часов, потом Марта позвала
нас завтракать, потом пришла Янковская, и день завертелся обычным колесом.
Железнов с утра ушел из дома и вернулся только в сумерках. Я услышал на
кухне его голос и пошел за ним, но не успел раскрыть рта, как Железнов
оттопырил на руке большой палец: это без слов говорило, что все в порядке и
что согласие на уничтожение Эдингера дано.
Мы с Железновым заранее решили, что на место происшествия пойду я:
рисковать обоим не следовало.
Янковская появилась очень поздно, наступила уже ночь.
- Пойдем пешком, - сказала она. - Машина будет только мешать.
Мы не спеша дошли до дома, в котором жила госпожа Лебен. Везде было
очень темно, редкие прохожие торопливо проходили мимо. Несколько наискось,
шагах в двухстах от интересовавшего нас дома, находился сквер.
Мы сели на скамейку, Янковская положила мне на плечо руку. Нас можно
было принять за влюбленную парочку.
- Это хоть и не кресло в партере, - сказала Янковская, - но отсюда все
будет видно. Вы своими глазами убедитесь в том, что Эдингер больше не
опасен.
Над нашими головами мерцали звезды, шелестела листва деревьев, пахло
душистым табаком; обстановка была очень поэтичная.
- Я пойду, - сказала Янковская. - Я не слишком люблю цирковые номера...
Она оставила меня в одиночестве. Я сидел и всматривался в громаду
немого многоэтажного дома.
Госпожа Лебен жила на пятом этаже, и мне было интересно, как сумеет
забраться туда неподражаемый Гонзалес.
Все, что затем последовало, было настолько необычно, дерзко и, я бы
сказал, театрально, что, появись описание такого происшествия в
приключенческом романе, обязательно нашлись бы критики, которые обвинили бы
автора в неправдоподобии. Но тут уж ничего не поделаешь! Никакая фантазия не
может угнаться за жизнью, а люди с ограниченным мышлением не верят ни в
межпланетные путешествия, ни в необычные ситуации, в каких не так уж редко
оказываются люди.
Хотя и странно хвалить убийц, надо отдать справедливость Янковской и
Смиту - они оказались мастерами своей профессии. Именно театральность,
необычность и дерзость обеспечили успех покушения на Эдингера.
В полночь, может быть, несколькими минутами позднее, появился, как это
ему и положено, сам дьявол, потому что в той преисподней, какой являлось
рижское гестапо, Эдингер, несомненно, был дьяволом. Он подъехал в машине в
сопровождении нескольких эсэсовцев и тотчас скрылся в подъезде, один из
эсэсовцев исчез в воротах, другой остался на улице, остальные шумно о чем-то
посовещались и укатили обратно.
Эсэсовец, оставшийся на улице, постоял перед домом и затем двинулся в
сторону сквера. Напевая какую-то лирическую песенку, он медленно зашагал по
дорожке и, хотя был, по-видимому, в очень благодушном настроении, скорее по
привычке, чем в силу какой-то особой настороженности, внимательно
посматривал по сторонам.
Около часа ночи из-за угла появился какой-то человек в черном плаще, в
каких обычно выходят на сцену оперные убийцы. То был ожидаемый мною Кларенс
Смит, он же Рамон Гонзалес. В этом пастухе из Техаса была какая-то
врожденная артистичность, и, если бы он тратил свои способности не на
шпионаж и убийства, возможно, он остался бы в истории цирка как большой
артист. Но - увы - он любил только деньги и госпожу Янковскую, впрочем,
последнюю, как мне казалось, несколько меньше, чем деньги!
Смит прошелся вдоль дома, посмотрел на окна верхнего этажа и поднес к
губам какой-то темный предмет, - я сперва не разобрал, что это такое, -
минуту стоял молча и вдруг издал нежный протяжный звук. Это была простая
губная гармоника!
Смит проиграл лишь одну музыкальную фразу и смолк, опять посмотрел
вверх и скрылся в тени.
И вдруг откуда-то из темноты полились звуки одновременно задорной и
грустной песенки.
Странная это была мелодия, вероятно, какая-нибудь мексиканская или
индейская песня, давным-давно слышанная Смитом где-нибудь в пустынных,
неприветливых прериях, и ее исполнение говорило о незаурядном таланте
исполнителя.
Нежная и жалобная мелодия лилась, как серебристый ручеек, разливалась
вдоль улицы, поднималась вверх, таяла в ночном небе. Песенка звала,
завораживала, призывала.
Должно быть, так вот завораживают звуками своих дудочек укротители
змей. Вероятно, это сравнение пришло ко мне позже: в тот момент я не думал
ни о каких укротителях - меня самого околдовали эти звуки.
Но было в этой мелодии и что-то раздражающее, что-то опасное. Кое-где
осторожно хлопнули створки оконных рам, кто-то выглянул, распахнулись
Маккарти Кормак
Гуревич Георгий
Володихин Дмитрий
Белов Вольф
Акунин Борис
Шилова Юлия