той самой высоте 60,6, я сориентировался по карте и объявил:
- Сейчас будет поворот, за которым стояла вражеская батарея!
- Она и теперь там стоит, - пошутил кто-то.
Все рассмеялись. Вот будет номер, если я ошибся! Один поворот, другой,
и вот та самая бывшая огневая позиция противника. Тут я не выдержал,
забарабанил по кабине. Испуганно выглянул Красюков:
- Что случилось?
- Андрей Яковлевич! Задержимся на минутку! Обнаружились знакомые
места...
На позицию пошли гуськом - а вдруг минное поле? А вот и следы нашей
работы: побитые и перевернутые вражеские орудия, щепки от снарядных ящиков,
развороченные ровики. Сразу заметно - огонь был точный, в этом мы теперь
могли убедиться воочию.
- Да, хорошая работа, - заметил командир эскадрильи соседнего полка. -
Ювелирная! Скупая похвала товарища воспринимается как награда.
Андрей Яковлевич, наш начальник штаба, одобрительно кивает головой:
- Молодцы!
До окраины Севастополя добрались перед закатом солнца. Южная ночь
опустилась быстро, и мы еле успели найти ночлег в чудом уцелевшей секции
трехэтажного дома. Оказалось, что в развалинах жили люди. Теперь известно,
что до войны в Севастополе насчитывалось свыше ста тысяч жителей. После
освобождения города в нем осталось чуть больше тысячи - один из ста!
Только мы улеглись отдыхать - нам с Карповым досталась одна на двоих
старинная кровать, - как вдруг послышался грохот, завывание моторов, взрывы:
это фашисты прилетели бомбить остатки города. С восходом солнца где-то рядом
раздался душераздирающий женский плач. Когда мы вышли из подъезда дома, то
увидели, как, обняв друг друга, голосили две пожилые женщины. Еще в марте
оккупанты забрали у одной мужа, у другой - сестру. С тех пор ничего о них не
было известно. Сейчас трупы замученных были обнаружены в доме, где
находилось гестапо. Город освобожден, фашистов больше нет на крымской земле,
людям бы только радоваться. Но, видать, еще долго не заживут раны войны. Да
и заживут ли они у тех, чьи потери ничем не восполнимы: у родителей,
потерявших детей, у детей, потерявших родителей.
Перед нами в лучах утреннего солнца предстали руины многострадального
Севастополя. Вот скелет знаменитой Севастопольской диорамы, развалины
Графской пристани. И только волны северной бухты плескались о берег мягко и
безмятежно. Сколько жизней скрыли воды Черного моря!..
По дороге на Херсонес пригорок у балки завален трупами короткохвостых
крупных лошадей, Решив не оставлять русским своих битюгов, фашисты
постреляли их. Вот и последний рубеж обороны гитлеровцев в Крыму - мыс
Фиолент. Около шести километров по фронту и столько же в глубину. При виде
этого выступающего в море треугольника на ум пришло старое русское слово -
побоище. Все поле было завалено разбитой техникой и имуществом. Рядом с
артиллерийскими стволами и обгоревшими танковыми коробками валялись перины,
фашистские ордена, чемоданы с награбленным добром, которым так и не удалось
воспользоваться, ящики с боеприпасами, штабные сейфы, повозки, мешки с
обмундированием мышиного цвета. Но трупы людей уже убраны. Внизу, у высокого
обрывистого берега, догорал фашистский морской транспорт.
По дороге к Сапун-горе понуро двигалась колонна военнопленных,
охраняемая двумя солдатами. Едем на Херсонес. Нас интересует бывший
вражеский аэродром, доставивший нам столько хлопот. Еще издали увидели
сгоревшие "мессеры" и "фоккеры". Хотелось крикнуть: "Наша работа?", но
здесь, видать, потрудились не только наши "илы". Бомбардировщики тоже
сказали здесь свое слово, оставив глубокие воронки от тяжелых бомб. Мы
впервые так близко, что и руками можно потрогать, увидели столько вражеской
авиационной техники. Да, врагу было чем воевать, но мы вышибли оружие из его
рук. Прежде всего внимательно осматриваем кабину вражеских истребителей.
Летчики с профессиональным интересом обсуждают плюсы и минусы самолетов
противника.
- Смотрите, совсем нет зализов на стыке крыла и стабилизатора с
фюзеляжем...
- Отделка обшивки тоже грубая...
- Видать там, в Германии, некогда было думать об аэродинамике своих
самолетов...
- Аэродинамические недостатки они перекрывают мощностью мотора.
Обращаем внимание - взлетная полоса выложена из красного кирпича. Еще
при штурмовке аэродрома я удивлялся ее цвету. И вот на земле нашли отгадку.
В 1936 году меня в числе пяти студентов техникума премировали поездкой
по Черноморскому побережью Крыма. Побывали мы и в древнем городе-порте
Херсонесе, где велись археологические раскопки. Запомнилась церковь-музей из
красного кирпича. Сейчас на ее месте были жалкие развалины. Затем была
Сапун-гора.... То, что мы здесь увидели, трудно передать словами. Словно
боясь нарушить тишину долины и склонов горы, мы ходили молча по местам, где
погибли тысячи советских воинов. Попался нам и сгоревший Ил-2. Мы знали - в
этом районе погиб наш Алеша Будяк. Но это не его машина...
Четверть века спустя я снова посетил Сапун-гору. Здесь уже работал
музей, вокруг здания диорамы были размещены образцы советского вооружения:
танки, пушки, минометы... Долго стоял на вершине горы, смотрел, как по
дорогам бегут автобусы с экскурсантами, как в залитой солнцем долине
стрекочет трактор, обхаживая виноградную лозу, как в высоком безоблачном
небе, распластав крылья, неподвижно висит орел. Штурмовики редко поднимались
так высоко, мы ходили чаще у самой земли, вот на уровне этой веселой
праздничной толпы молодежи из какого-то туристского лагеря. Хотелось
подняться на пушечный лафет и сказать: "Преклоните колени к земле, которая
густо полита кровью ваших дедов и отцов. Всегда помните, какой ценой
достался сегодняшний солнечный день!" Нет, не поднялся, не сказал. Подумал:
они должны помнить. Ведь это наши дети и внуки...
НЫНЧЕ У НАС ПЕРЕДЫШКА
Наступили короткие дни затишья. Даже не верилось, что не надо спешить
на КП, уточнять изменения линии фронта, получать задание и уходить в бой. Но
такое положение, и это все понимали, не могло длиться долго.
Уже через несколько дней мы получили приказ подготовить самолеты для
дальнего перелета. Куда? В ответ на этот вопрос сам Георгий Михайлович
Смыков пожимал плечами. Оставалось строить догадки. Фронт был широкий - от
Черного до Баренцева моря. Предполагали, что нас перебросят в Молдавию, там
шли тяжелые бои за днестровские плацдармы. Технический состав с утра до
вечера готовил материальную часть самолетов. У летчиков проверялась техника
пилотирования. Две "спарки", учебные Ил-2, совершали за день несколько
десятков взлетов и посадок. Здесь же инспектор из штаба дивизии делал
разбор, указывал на недостатки. И улетал с новым летчиком. Проверка
проводилась по всем летным правилам, придирчиво, до педантизма.
В мирное время такие проверки - дело привычное. На фронте часто не до
них, там бой - самый строгий проверяющий. Хочешь жить и побеждать - учись
самым прилежным образом. И мы учились в каждом вылете, проверяя на практике
рекомендации и инструкции и беря на вооружение то, что наиболее
целесообразно. Так, например, в зоне зенитного огня соблюдать режим следует
только в момент прицеливания. В остальное время, выдерживая режим, лишь
поможешь зениткам сбить себя. Отсюда неписаная формула для
летчика-фронтовика: "Над полем боя летай, как не положено", то есть так,
чтобы противник, знакомый с писаными правилами тактики советской авиации, не
мог упредить твой маневр. Одним словом, все заботы были не о чистоте
пилотажа, а о его безопасности. А инспекторы требовали именно чистоту. И в
этом не было ничего предосудительного, никакого противоречия с тактикой
войны. Ведь солдат, готовясь на фронт, порой тоже недоволен строевой
подготовкой: зачем, мол, она на фронте. Но строй дисциплинирует, помогает
почувствовать локоть товарища, силу взаимодействия. Так и с чистотой техники
пилотирования. Овладев ею, летчик свободнее вел себя в реальном бою, лучше
выполнял самые сложные маневры и пилотажные фигуры, Не скрою - мне здорово
пришлось попотеть, чтобы заработать у требовательного инспектора высший
балл.
В тот же день старший техник Несметный доложил: на одном из самолетов
требуется проверка мотора в воздухе. Кто должен проверить? Конечно, командир
эскадрильи. Погода начала портиться, накрапывал дождик. Не теряя времени, я
посадил механика в кабину стрелка, и мы поднялись в воздух. Мотор,
действительно, давал перебои. Внизу ровная таврическая степь, аэродром ушел
куда-то в сторону. Пока подбирал мотору нужный режим, потерял высоту.
Пришлось снова ползти вверх, все время вслушиваясь в капризы сердца машины.
Потом, когда мотор заработал сносно, оглянулся и не увидел под собой
аэродрома. Ругнул себя за то, что не засек курса и времени взлета. Далеко ли
ушли от своей точки? И тут совершенно неожиданно увидел справа по борту
аэродром. Наш должен быть слева. А этот какой дивизии? На душе стало
тревожно: заблудился в трех соснах! И это летчик, которого не раз хвалили за
умелую ориентировку, которому доверяли сложные задания! Выхожу на железную
дорогу Джанкой - Симферополь, беру направление на восток. Глянул на компас:
а его стрелка показывает на север. Что за чертовщина! Как мог произойти
сдвиг на 90o? Решил не доверять чувству и против собственной воли
развернул самолет на 90o, точно по компасу. Вскоре опознал
станцию Биюк-Онлар{3}, оттуда по грунтовой дороге и вышел на свой аэродром.
Когда сели, механик спрашивает:
- Товарищ командир, зачем мы ходили на Биюк-Онлар?
- Я наш аэродром потерял.
- Он же был под нами, только справа...
Вот тебе и на! Механик узнал его, а я, летчик, нет. Как это случилось,
никак не пойму. Думал, что такое случилось только со мной. Потом узнал, что
и с другими бывало. Один из опытных летчиков как-то рассказывал мне:
- Долетался до того, что не знаю, куда дальше лететь. А горючее на
исходе. Вдруг прямо перед собой вижу какой-то аэродром. Обрадовался, ладно,
хоть и заблудился, сяду у соседей, восстановлю ориентировку. Сел,
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Белов Вольф
Афанасьев Роман