приобретением. Приобретением, может быть, лишним - при условии скорого
выздоровления. От покорности своей участи, - этой разновидности привычки, -
иные из душевных сил растут беспрерывно. Силы, которыми располагал я, чтобы
вынести мое горе, такие слабые в тот вечер, когда я поссорился с Жильбертой,
наконец достигли небывалой мощности. Но стремление всего живущего продлить
свое существование иногда прерывается из-за внезапных соблазнов, которым мы
поддаемся тем легче, что уже знаем по опыту, сколько дней, сколько месяцев
мы смогли и могли бы еще испытывать лишения. Ведь часто бывает так: едва
кошелек, где ты хранишь деньги, наполняется, ты сразу тратишь все свои
сбережения; это значит, что ты прерываешь лечение, не дождавшись результатов
и после того, как ты уже привык к нему. И вот, когда однажды г-жа Сван
повторила то, что она мне твердила обычно о радости, какую доставила бы
Жильберте встреча со мной, и словно вкладывала прямо мне в руки блаженство,
от которого я так долго отказывался, меня поразила мысль, что я еще могу
вкусить его; и я еле дождался завтрашнего дня - я так бы и полетел к
Жильберте.
забыто, раз я помирюсь с Жильбертой, я хочу с ней встречаться только как ее
поклонник. Каждый день она будет от меня получать самые красивые цветы. А
если г-жа Сван, хотя у нее нет никаких оснований быть строгой матерью, не
позволит мне ежедневно присылать цветы, я буду делать более дорогие подарки,
только не так часто. Денег, которые мне давали родители, не хватило бы на
дорогие вещи. И тут я подумал о доставшейся мне от тети Леонии большой
старинной китайской вазе, относительно которой мама каждый день
предсказывала, что войдет Франсуаза и сообщит:
останется. В таком случае не лучше ли продать ее - продать для того, чтобы
иметь возможность доставлять Жильберте любые удовольствия? Я рассчитывал
получить за вазу тысячу франков. Мне ее упаковали; я так к ней привык, что
никогда на нее не смотрел; в расставании с ней была та хорошая сторона, что
я наконец разглядел ее. Я взял ее с собой, дал кучеру адрес Сванов и велел
ехать к ним через Елисейские поля - там, на углу, был большой магазин
китайских вещей, его владелец знал моего отца. К великому моему изумлению,
владелец магазина предложил мне за вазу не тысячу, а десять тысяч франков. Я
с восторгом взял эти деньги: в течение года каждый день можно будет засыпать
Жильберту розами и сиренью. Простившись с владельцем магазина, я снова сел в
экипаж, и так как Сваны жили близко от Булонского леса, то кучер,
естественно, поехал не обычным путем, а через Елисейские поля. Уже за
поворотом на улицу Берри, когда мы были совсем близко от Сванов, мне вдруг
почудилось в сумерках, что я вижу Жильберту: она шла мне навстречу
медленным, однако решительным шагом, разговаривая с каким-то молодым
человеком, лицо которого я так и не увидел. Я привстал, хотел было сказать
кучеру, чтобы он остановился, но передумал. Они были уже довольно далеко от
меня, и две мягкие параллельные линии, проводимые медленной их прогулкой,
постепенно исчезали в елисейском мраке. Немного погодя я подъехал к дому
Жильберты. Меня встретила г-жа Сван. "Ах, как будет жалеть Жильберта! -
сказала она. - Я ее не видела, когда она уходила. Она занималась, ей стало
жарко, и она сказала, что выйдет с подругой немножко подышать воздухом". -
"По-моему, я ее встретил на Елисейских полях". - "Вряд ли. Во всяком случае,
не говорите отцу - он не любит, чтобы она по вечерам уходила из дому. Good
evening!" Я велел кучеру ехать той же дорогой, но с ними уже не встретился.
Где они были? И о чем в вечернее время с таинственным видом могли они
говорить?
нежданные десять тысяч франков, на которые я мог доставлять ей столько
скромных удовольствий, вызывали во мне горькое чувство. Заезд к продавцу
китайских вещей, конечно, обрадовал меня: во мне затеплилась надежда, что
теперь моя подружка будет всегда довольна мной и благодарна. Но если б я не
заехал в магазин и если б мы не поехали через Елисейские поля, я не встретил
бы Жильберту с молодым человеком. Так одно и то же событие пускает ветви в
разные стороны; зло, порожденное им, уничтожает доставленную им же радость.
Со мной произошло нечто противоположное тому, что случается часто. Человек
мечтает о счастье, но, чтобы быть счастливым, у него не хватает денежных
средств. "Скучно любить, если у тебя нет больших денег", - сказал Лабрюйер.
Волей-неволей приходится постепенно расстаться с мечтой о счастье. У меня
вышло наоборот: деньги я раздобыл, но вслед за тем - пусть это было не
неизбежное следствие, а случайное совпадение, - у меня похитили счастье.
Впрочем, счастью, как видно, суждено вечно ускользать от нас. Правда, обычно
не в тот вечер, когда у нас появилась возможность быть счастливыми. Чаще
всего мы некоторое время напрягаем усилия и надеемся. Но для радости никогда
не остается места. Если сила обстоятельств оказывается побежденной, природа
переносит борьбу извне внутрь и постепенно изменяет наше сердце настолько,
что ему уже хочется не того, чем оно могло бы обладать, а чего-то другого.
Если ж перемена была до того быстрой, что сердце не успело измениться, то
природа все-таки не теряет надежды перебороть нас - она только избирает
более медленный, более сложный, но не менее верный путь. В таких случаях у
нас отнимают счастье в последнюю минуту, а еще чаще природа со свойственной
ей дьявольской хитростью подстраивает так, что как раз обладание счастьем и
разрушает самое счастье. Потерпев неудачу вовне, природа создает еще одну,
последнюю невозможность быть счастливым - невозможность психологическую.
Явление счастья или не возникает вовсе, или сменяется явлением обратным, и
притом - в самой тяжелой его форме.
Впрочем, я истратил их скорее, чем если бы каждый день посылал цветы
Жильберте: как только наступал вечер, я чувствовал себя таким несчастным,
что не мог оставаться дома и шел выплакаться в объятиях нелюбимых женщин. О
том, чтобы доставить удовольствие Жильберте, я теперь и не помышлял. Пойти к
Жильберте было бы для меня мукой; просто увидеть Жильберту, о чем я так
мечтал накануне того дня, мне было бы мало. Я был бы спокоен, только пока
она со мной. Какую бы новую боль ни причиняла нам женщина, часто сама того
не подозревая, от этого ее власть над нами только усиливается, но вместе с
тем повышаются и наши требования к ней. Заставляя нас страдать, женщина все
крепче привязывает нас к себе, сковывает нас двойною цепью и в то же время
удваивает цепь, которой прежде для собственного спокойствия опутывали ее мы.
Еще накануне того дня, если б я убедился, что Жильберте со мной не скучно, я
удовольствовался бы требованием редких встреч, а теперь это меня уже не
удовлетворило бы, и мои условия были бы совсем иные. Любовь - не война: в
любви чем бесспорнее поражение, тем жестче условия, и, если только у
победителя есть возможность поставить их, он позаботится о том, чтобы
тяжесть их все усиливалась. У меня с Жильбертой дело обстояло иначе. Вот
почему я прежде всего решил не ходить больше к г-же Сван. Я все время уверял
себя, что Жильберта меня не любит, что мне это давно известно, что если я
захочу, то могу увидеться с ней, а если не захочу, то со временем забуду ее.
Но такие мысли, подобно не всегда помогающему лекарству, не оказывали
никакого действия на две параллельные линии, которые по временам снова
виделись мне - линии Жильберты и молодого человека, медленно углубляющихся в
аллею Елисейских полей. Эта новая боль тоже должна была утихнуть, из этого
образа, если б он рано или поздно явился вновь умственному моему взору, было
бы отцежено все вредное, - так без малейшей для себя опасности можно вертеть
в руках пузырек со смертельным ядом; так, не боясь взрыва, можно закурить от
крошечного количества динамита. Пока же во мне действовала другая сила,
вступившая в ожесточенную схватку с той тлетворной силой, которая без всяких
изменений рисовала мне прогулку Жильберты в сумерках: чтобы отбивать
возобновлявшиеся нападения памяти, проделывало полезную работу, действуя в
обратном направлении, мое воображение. Одна из этих сил, понятно, продолжала
показывать мне парочку, гуляющую по аллее Елисейских полей, а кроме того,
напоминала мне и другие неприятные сцены, выхваченные из прошлого: например,
Жильберту, пожимающую плечами в ответ на просьбу матери побыть со мной. Но
другая сила расшивала по канве надежд, рисовала будущее, гораздо более
радостное для меня, чем мое скудное прошлое, в сущности такое однообразное!
В награду за одно мгновенье, когда я опять видел насупившуюся Жильберту,
сколько было таких, когда я придумывал, что она предпримет для того, чтобы
помириться со мной, а может быть, и для нашей помолвки! Правда, устремляя
эту силу к будущему, воображение все-таки черпало ее в прошлом. Чем скорее
изгладилась бы из памяти моя досада на то, что Жильберта пожала плечами, тем
скорее померкло бы и воспоминание об ее прелести - воспоминание, будившее
мечту о том, чтобы она вернулась ко мне. Но смерть моего прошлого была еще
так далека! Я был вполне уверен, что терпеть не могу Жильберту, на самом
деле я все еще любил ее. Когда кто-нибудь говорил, что я причесан к лицу,
что я хорошо выгляжу, мне хотелось, чтобы это слышала Жильберта. Я злился на
то, что так много знакомых зовет меня к себе, и никуда не ходил. Мне
досталось дома за то, что я не поехал с отцом на званый обед, на котором
должны были быть Бонтаны со своей племянницей Альбертиной, молоденькой
девушкой, почти подростком. Разные периоды нашей жизни находят один на
другой. Вы с презрением отказываетесь, - потому что любите другую, к которой
вы совершенно охладеете потом, - от встречи с той, к которой вы равнодушны
сегодня, которую вы полюбите завтра, которую, если бы только вы захотели ее
увидеть, быть может, полюбили бы раньше и которая благодаря этому сократила
бы нынешние ваши мучения, заменив их, впрочем, другими. Мои мучения
видоизменялись. Я с удивлением замечал в себе сегодня одно чувство, завтра
другое, обычно вызываемые надеждой или страхом, связанными с Жильбертой. С
Жильбертой, которую я носил в себе. Мне надо было внушить себе, что другая,
настоящая Жильберта, вероятно, ничуть не похожа на эту, что напрасно я
воображаю, будто она о чем-то жалеет, что наверно она думает обо мне не
только гораздо меньше, чем я о ней, но и чем она обо мне, когда я остаюсь
наедине с выдуманной Жильбертой, когда я стараюсь догадаться, чего она от
меня хочет, когда я воображаю, что все ее внимание устремлено на меня.
различать тот период, когда нам ее причиняет неотвязная мысль о самом
человеке, и другой, когда оживают воспоминания: злые слова, глагол,
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Русанов Владислав
Маккэфри Энн