мерцающие конусы желтого света в снежную мглу. Он подвел Бесси к парадной
двери, за которой был омут безмолвной черноты. Он вынул фонарик и направил
луч на шаткую лестницу, уходившую в непроглядный мрак наверху. Ступени
заскрипели, когда они начали подниматься. Время от времени он чувствовал
под ногами что-то мягкое, рыхлое. Паутина щекотала ему лицо. Кругом стоял
сырой запах гнили. Вдруг он круто остановился: что-то, дробно шурша сухими
лапками, метнулось ему под ноги и пронеслось мимо, издав жалкий,
тоненький, испуганный писк.
у нее был открыт, зубы обнажены, руки поднялись вверх, заслоняя совсем
круглые от страха глаза.
сбежался?
Он увидел покрытые плесенью стены, почти такие же высокие, как в доме у
Долтонов. Двери были гораздо шире, чем в тех квартирах, где ему
приходилось жить. Когда-то здесь жили богатые белые, подумал он. Богатые
белые. Почти все дома на Южной стороне были такие - затейливой постройки,
старые и запущенные; когда-то они принадлежали богатым белым, но теперь
были населены неграми или стояли пустые и мрачные, с черными дырами на
месте окон. Он вспомнил о том, как белые бросали бомбы в эти дома, когда
негры впервые стали переселяться на Южную сторону. Он перевел круг желтого
света вниз и, осторожно ступая, прошел коридором в большую комнату,
расположенную по фасаду. Свет уличных фонарей проникал в нее. Биггер
погасил фонарь и огляделся. В комнате было шесть широких окон. Из них
видны были улицы, расходящиеся по всем четырем направлениям.
голосом:
прислонясь головой к стене, и тряслась от рыданий. Он подскочил к ней,
схватил ее за руку и втащил в комнату.
стремительную дугу и звучно опустилась на ее лицо.
Он заговорил, прерывисто, как будто запыхавшись от долгого бега:
тобой не случится. Я все устрою. Бояться нечего. Делай, что я тебе говорю,
и все. Встанешь тут у окна и будешь смотреть. Около двенадцати мимо
проедет машина. Фары у нее будут мигать, понятно? Как только ты ее
увидишь, бери фонарь и три раза подряд зажги и погаси его, понятно? Вот
так. Запомни хорошенько. Потом следи за машиной. Оттуда выбросят сверток.
Следи за свертком, в нем будут деньги. Он упадет прямо в снег. Тогда
посмотри, нет ли кого поблизости. Если никого нет, выходи, бери сверток и
иди домой. Но не сразу, понятно? Сначала проверь, не следят ли за тобой,
не идет ли кто сзади. Садись на трамвай, пересядь на другой, на третий.
Сойдешь кварталов за пять от дома и по дороге почаще оглядывайся, понятно?
Теперь смотри сюда. Вот Мичиган, а вот Тридцать шестая, отсюда все видно
во все четыре конца. Если кто-нибудь будет следить, ты сейчас же увидишь.
Я завтра целый день буду там, в доме. Если они пошлют кого-нибудь на
слежку, я тебе дам знать, чтоб ты не ходила...
денег у тебя.
так пропащая. Не надо было мне связываться с тобой. Теперь я пропащая, и
пусть будет что будет.
кружившимся в воздухе, Биггер не говорил ни слова. Только когда послышался
грохот трамвая, он взял у нее из рук сумочку, открыл ее и положил туда
фонарь. Трамвай остановился; он помог ей войти, всунул семь центов в ее
дрожащую руку и, отойдя в сторону, смотрел сквозь снег на ее черное лицо в
заиндевевшем окне, пока трамвай не скрылся в темноте вечера.
пальцы нащупывали лежавшее там письмо. Дойдя до ворот, он внимательно
осмотрелся по сторонам. Никого не было видно. Он взглянул на дом; дом
высился перед ним безмолвной белой громадой. Он взошел на парадное крыльцо
и остановился у двери. С минуту он постоял, чего-то ожидая. Так сильно
было в нем сознание запрета, который он дерзко готовился нарушить, что он
бы не удивился в эту минуту, если б само небо заговорило вдруг, приказывая
ему отступить. Он быстро плыл вперед, навстречу ледяному ветру, от
которого у него захватывало дух; но это ему нравилось. Вокруг него была
ночь и тишина, и снег все шел и шел, как будто он шел так испокон веков и
будет идти до конца мира. Он вынул письмо из кармана и подсунул под дверь.
Потом, повернувшись, сбежал по ступеням и обежал вокруг дома. Я сделал
это! Я сделал это! Сегодня вечером или завтра утром они его увидят... Он
подошел к двери, ведущей в подвал, открыл ее и заглянул: там не было
никого. Точно бешеный зверь, билось в топке пламя, бросая на все красные
отсветы. Он стоял перед котлом, сквозь щели дверцы глядя на суетливые
языки огня. Сгорела Мэри или еще не совсем? Ему хотелось помешать золу и
посмотреть, но он не смел; он содрогался при одной мысли об этом. Он
повернул рычаг, чтобы подбавить угля, и пошел в свою комнату.
дрожит всем телом. Ему было холодно и хотелось есть. Вдруг жаркий, жарче
крови, поток страха затопил его, и он вскочил на ноги. Он стоял посреди
комнаты, и перед ним мелькали его перчатки, карандаш, бумага. Как он мог
про них забыть? Нужно было сжечь их. Скорей, сейчас же. Он зажег свет,
подошел к своему пальто, достал перчатки, карандаш и бумагу и засунул их
за пазуху. Он подошел к двери, прислушался, потом вышел в коридор и
спустился в котельную. С минуту он постоял, глядя в полыхающие жаром щели.
Потом он торопливо распахнул дверцу и бросил перчатки, карандаш и бумагу в
огонь; он следил, как они задымились, вспыхнули, он захлопнул дверцу и
услышал, как их подхватил яростный вихрь тяги.
Колени подгибались. Он пошатнулся и, схватившись за стену, беспомощно
прислонился к ней. Изнутри, из живота, поползло по всему телу цепенящее
чувство онемения, захватило даже голову, глаза, заставило рот судорожно
раскрыться. Силы оставляли его. Он упал на колени и ладонями уперся в пол,
чтобы не свалиться совсем. Его охватил животный ужас. Зубы у него стучали,
пот выступил под мышками, стекал по спине. Он застонал, стараясь не
шевелиться. Предметы расплывались у него перед глазами, но постепенно
опять обрели четкую форму. Снова он увидел котел. Тогда он понял, что был
на грани обморока. Вскоре гул и блеск огня вошли опять в его сознание. Он
закрыл рот и скрежетнул зубами, цепенящий столбняк проходил.
поднялся на ноги и рукавом вытер лоб. Он извелся оттого, что слишком долго
не ел и не спал, а волнение еще истощило его силы. Нужно бы пойти на кухню
пообедать. Это просто глупо - морить себя голодом. Он поднялся по лестнице
и робко постучал в дверь; ответа не было. Он повернул ручку, толкнул дверь
и увидел, что кухня залита светом. На столе белыми салфетками было покрыто
что-то, по-видимому тарелки с едой. Он постоял, глядя на стол, потом
подошел и приподнял край одной салфетки, другой, третьей. Там лежал
нарезанный ломтиками хлеб, жареное мясо, картофель, стручковая фасоль,
шпинат и большой кусок шоколадного торта. У него рот наполнился слюной.
Неужели это все для него? Он оглянулся, недоумевая, где Пегги. Может быть,
нужно пойти поискать ее? Но эта мысль ему не понравилась: выйдя из кухни,
он обратил бы на себя внимание, а этого ему меньше всего хотелось. Он
стоял посреди кухни в нерешительности, ему очень хотелось есть, но он
боялся. Он положил свои черные пальцы на край белого стола, и безмолвная
усмешка растянула его губы; на одно мгновение он как бы увидел себя со
стороны во вспышке мертвенно-бледного света: он убил белую девушку, дочь
богатого человека, отрезал ей голову и сжег ее тело в топке котла, солгал,
чтобы свалить вину на другого, написал письмо с требованием выкупа в
десять тысяч долларов - и вот теперь стоит и не решается тронуть еду,
которая наверняка для него же и приготовлена.
ешьте...
письмо. "Вы ешьте, а я вам пока кофе подогрею". Открывала ли она его?
Знает ли она, что в нем? Нет, конверт цел. Она подошла к столу и сняла
салфетки с тарелок. От волнения у него дрожали колени и на лбу выступил
Володихин Дмитрий
Зыков Виталий
Володихин Дмитрий
Ильин Андрей
Жюль Верн
Белогорский Евгений