Чтение 40–й страницы книги ~Варяг~

рысь.

"Все-таки как красиво у нас на Руси", - подумал Духарев, хотя и знал, что
скажи он это вслух при любом кривиче - и тот наверняка возмутится, а потом
начнет толковать глупому чужаку, что русь - это там, в Киеве, дружина княжья,
да старшие мужи, да варяги, да нурманы... В общем, русь - это княжье, а тут
земля вольная.

Духарев усмехнулся: вольная-то вольная, а дань князю платят. И киевскому,
и полоцкому.

- Молодец! Эй, молодец! - с берега, спотыкаясь и оскальзываясь, бежала
баба.

Сначала Серега хотел крикнуть ей обычное:

"Спешу!", но что-то его удержало. Может, то, что чесала баба к нему
слишком уж заполошенно. И одета была как-то слишком легко, не по сезону.

- Стой, - скомандовал Духарев, и конь послушно остановился.

Баба подбежала, бухнулась ничком в снег, прямо под копыта брезгливо
попятившегося Пепла.

- Ой, человек добрый! Ой спаси-помоги! - заголосила баба, запрокидывая
вверх красное зареванное лицо. - Ой, защити, родимый, ради Хорса светлого!
Оборони от убивцев-насильников, добрый человек!

"А ведь не шутит тетка!" - подумал Серега. Он спрыгнул на снег.

- Вставай! - скомандовал нарочито грубо. - Хорош выть! Поехали!

Сообразив, что дело сладилось, баба тут же умолкла, уставилась на Духарева
снизу вверх с такой искренней надеждой, что у Сереги от взгляда ее что-то в
груди предательски екнуло.

- Полезай! - рыкнул он, буквально забрасывая женщину на спину Пепла,
хлопнул коня и тот пошел вперед, а Духарев побежал рядом, держась за седло.

- Ой быстрей, родной, ой быстрей! - забормотала тетка.

- Ша! - оборвал ее Духарев. - Ну-ка говори толком, что у тебя стряслось.

И баба зачастила с пулеметной скоростью.

Серега понимал через два слова на третье. Общую суть. Суть же сводилась к
тому, что муж у бабы - кузнец, причем живут они от мужнина рода отдельно. Сами,
да две дочки, да сын, да холоп-Короче, семьей живут, а не родом, а родичи у них
в трех поприщах, в городе Витебске.

И был у них недавно князь полоцкий Роговолт. То есть не то чтобы был,
проезжал мимо с дружиной и дань взял. Сколько причиталось. Еще муж двух коней
княжьих подковал. Задаром.

А сегодня вот заявились четверо. При оружии. Сказали: тоже люди княжьи. За
данью. Да только не княжьи они, а лихие люди. Мужа прибили, холопа вообще убили
до смерти. Говорят: кажи, где серебро-злато закопано, а не то железом жечь
станем да дочек насильничать. А дочкам-то десять да восемь годков! Тут баба
заревела и едва не вывалилась из седла.

Духарев прикрикнул на нее, и баба замолкла. Перепугалась, что бросит.

А между тем покрыли они уже с полкилометра.

- Далеко еще? - спросил Духарев.

- Да еще два раза по столько! - всхлипнула баба.

- След твой?

- Мой, - баба еще раз всхлипнула. След был мощный. Баба на стрессе ломила
по сугробам, будто бульдозер.

- Слезай, - скомандовал Духарев. Баба в ужасе вцепилась в седло.

- Да не бойся ты! Я один поеду, побыстрей. А ты уж как-нибудь ногами
дойдешь. Дойдешь?

- Дойду, - всхлипнула баба и сползла с коня. Духарев глянул на нее, быстро
стянул куртку, бросил бабе:

- Накинь, простудишься!

Он не вспрыгнул, как обычно, в седло, а воспользовался стременем. Устал.
Пепел тоже устал, и, жалея, Духарев пустил рысью, а не бросил его в галоп.
Однако ж не успел он проехать и полета шагов, как увидел, что между деревьями
кто-то бежит. Серега придержал коня, на всякий случай приготовился.

Бежали двое. Топали друг за дружкой по пробитой в сугробе тропе. Один -
оружный, с секирой на поясе, второй - только с ножом. Первый зыркнул на
всадника. Морда раскрасневшаяся, борода взлохмачена.

- Прочь! - гаркнул на бегу. Серега подал Пепла, уступая дорогу. Второй
протопал, даже не взглянув. Серега развернул Пепла, тронул каблуками,
скомандовал:

- Шагом.

- Вон она! - заревел один из бегунов. - Вон, вон! Ах ты стервь! Волчье
семя! Ах ты!..

Баба истошно завизжала.

Духарев ударил каблуками в конские бока, отпустил поводья. Пепел с ходу
взял в галоп, вмиг нагнал увлеченных преследователей. Серега привстал на
коротких стременах, откинулся назад и рубанул не наклоняясь, длинно и мощно,
точно как рубил с седла воткнутые в землю ветки. Клинок упал - и взлетел, роняя
алые брызги. Снесенная голова подпрыгнула и нырнула в сугроб. Густая кровь
ударила в два фонтана, а безголовое туловище еще продолжало бег, еще тянуло
вперед жадные руки...

Второй - он уже хватался за Серегину куртку на перепуганной бабе - почуял
нехорошее или услыхал глухие удары копыт, выпустил бабу, обернулся, рука его
метнулась к поясу, где топор... Но Пепел уже летел на него грудью, разбойник
явно не успевал поднять оружие. Он шарахнулся в сторону, уворачиваясь, так,
чтобы оказаться слева от всадника, выиграть мгновение, поставить под удар
застывшую с раззявленным ртом бабу...

Но Серега ему этого мгновения не дал. Жестоко осаженный Пепел обиженно
заржал, развернулся влево, повинуясь воле всадника...

Разбойник только и успел, что вскинуть левую руку в отчаянной попытке
уберечь голову. Попытке отчаянной и смешной. Лучше было б ему броситься на
снег, под копыта... Клинок начисто отсек руку, полоснул жалом по груди,
разрывая одежду и мышцы, отбрасывая разбойника назад, опрокидывая... Но второй,
последний, удар настиг его раньше. Клинок, догоняя, упал между плечом и шеей,
разрубил стеганую ткань, мышцу, ключицу, увяз, рванув вниз руку всадника.
Серега мощным движением кисти крутанул меч, вырвал, взмахнул еще раз. Яркие
капли полетели в снег, на рассевшуюся в снегу бабу, на Серегину куртку...

Упавший задергался, щедро орошая снег собственной дымящейся кровью,
захрипел и умер.

Духарев развернул жеребца движением колен, приник к его гриве, шепнул в
мохнатое ухо:

- Прости, мой хороший... Марш! - И Пепел, забыв обиду и усталость,
рванулся вперед.

Через несколько минут всадник с запятнанным кровью мечом вынесся к
распахнутой калитке, проскочил сквозь нее, впритирку, вылетел на широкое
подворье.

Серега, еще на скаку, прыгнул с седла, мельком отметил раскинувшееся в
снегу мертвое тело, Услыхал голоса, не из избы - из кузницы, в три прыжка
одолел расстояние до дверей и ворвался внутрь.

Их было пятеро. Кузнец, прикрученный к столу, подтянутому к самому горну,
две девочки и два негодяя. Одна из девочек плакала, вторая, младшая, даже
плакать не могла от ужаса, потому что один из негодяев до самой шейки задрал ее
рубаху, а второй держал у втянутого, бледного до синевы живота раскаленный
железный прут...

При виде Духарева первый негодяй выпустил девочку, которая тихо осела на
земляной пол, а второй, не раздумывая, метнул в Серегу прут.

Духарев присел, и прут вылетел во двор и зашипел, остывая в снегу.

Метнувший прут глянул туда, где стояли прислоненные к стене копья,
сообразил, что до Сереги вдвое ближе, чем до оружия, подхватил первое
попавшееся - тяжелые железные клещи. Тот, что держал девочку, окинул Духарева
грозным взглядом.

- Пошел прочь, смерд! - раздувая ноздри, рявкнул он. - Мы - княжьего
посадника смоленского гриди!

- А мне по ... - негромко, яростно произнес Серега.

Его меч описал в воздухе полудугу - смолянин или кто он там был,
пригнулся, уклоняясь от удара в голову... И получил в пах.

Завизжал как свинья.

Второй (в отваге ему не откажешь!) налетел на Духарева, размахивая
клещами, - и остановился, выпучив глаза.

Жало меча выглянуло у него из спины. Негодяй силился что-то сказать, но не
мог. Серега физически чувствовал, как теплеет у разбойника внутри стальной
клинок... И как от этого клинка растекается леденящий смертный холод по
внутренностям разбойника.

Выражение его глаз постепенно изменялось. Ярость уходила. Вместо ярости
проступало некое понимание, глубина...

Серега вынул у него из рук клещи и положил на стол. И с каким-то алчным
вниманием наблюдал, как смерть медленно завладевает жизнью... Наконец
опомнившись, Духарев толкнул умирающего назад, и тот упал навзничь. Серега
взялся за рукоять двумя руками, наступил сапогом на живот разбойника, с усилием
вытянул меч, повернулся ко второму...

Тот перестал визжать, жадно уставился на Серегин меч.

"Добей!" - просил его взгляд.

- Сам сдохнешь, - буркнул Духарев и принялся отвязывать кузнеца.

Глава четвертая

В КОТОРОЙ СЕРЕГА СТАЛ ЗНАЧИТЕЛЬНО БОГАЧЕ, НО К ЦЕЛИ ПРИБЛИЗИЛСЯ НЕНАМНОГО

Убитых зарыли в лесу. Со всем тщанием, поскольку они и впрямь носили
княжьи золотые гривны, хоть были люди не Игоря киевского, а его смоленского
посадника. Земля здесь, у самого торгового пути в Киев, еще считалась полоцкой,
и кузнец, которого звали Чернокаш, мог бы пожаловаться Роговолту, тем более что
тот совсем недавно получил свое. Но проку от этого было бы - пшик. Скорее
всего, посадник смоленский отбрехался бы: мол, не мои людишки. А уж учинять
розыск на своей территории точно не разрешил бы. Справедливость можно было
восстановить только в одном случае: если бы вымогатели приехали в Витебск или
Полоцк, а там Чернокаш опознал бы их и приволок на суд князю. Он бы, может, и
приволок. Особенно в Витебске, где у него родня. Только пошли бы разбойники в