действительно напоминала крепость, ее силуэт был изломан башенками и
вышками. Здание вполне могло бы попасть в число достопримечательностей
города, вог только колючая проволока портила фасад.
запахом (мне иногда казалось, что я ощущаю именно запах) сломанных судеб,
страданий, боли. Скольким с. а. (следственно-арестованным) открывались
отсюда леденящие кровь виды - кому на заснеженные колымские просторы, кому
прямо на кладбище. Скольким отсюда уже не было возврата. Следственный
изолятор - врата в ад, в ГУЛАГ, как это называлось раньше, в систему ИТУ,
как она называется сейчас. Здесь, как нигде, испокон веку были
сконцентрированы злоба, отчаяние, страх, предательство, насилие. Здесь с
давних времен собирался гнилой человеческий материал. Те, кто по глупости
шагнул в пропасть или по зову души посвятил себя злу.
отсутствия преступников, вывешивались белые флаги. Над "старой крепостью" в
обозримом будущем взовьется белый флаг, если, конечно, тюремная
администрация не вывесит его в знак капитуляции перед преступностью. С
каждым годом в этих каменных хоромах становится все больше и больше
обитателей, и они приобретают все более нечеловеческие, сатанинские черты. В
1987 году Садыков и товарищи, на которых было семь убийств, являлись
жутковатой достопримечательностью "крепости". Когда же двадцатый век
перевалит за девяностые годы, бандиты, на которых десять-пятнадцать трупов,
перестанут кого-то удивлять. Всего через три-четыре года постперестроечная
Россия захлебнется кровью и на мертвечине будут пировать мерзкие стервятники
и невиданные упыри.
поступающих в "крепость". Тому было две причины. Первая - начался натиск
гуманизма и от следственных работников стали требовать максимально
ограничивать меры пресечения в виде заключения под стражу. Вторая - два года
жестокой антиалкогольной кампании привели к резкому спаду преступности на
почве употребления зеленого змия. Ошалевший от обрушившихся напастей и
километровых очередей у винных магазинов народ стал на самом деле пить
меньше, а нет пьянки - нет и драки. Нет драки - нет поножовщин и убийств.
Впрочем, короткая передышка обещала вскоре закончиться. Народ
приспосабливался пить одеколон, нюхать дихлофос, гнать самогон, молодежь
постепенно переходила на наркотики и таблетки. В скором времени бурное
развитие кооперации послужит запалом к невиданному взрыву организованной
преступности.
начинались плохие времена. Росли как грибы общественные организации,
состоящие из худосочных и нервных младших научных сотрудников с кашей в
бородах, из полусумасшедших дамочек и профессиональных воров, ставящих своей
целью "доведение содержания заключенных до уровня, принятого в
цивилизованных странах". Уже шастали по тюрьмам разные правозащитники, со
слезами на глазах выслушивавшие обычную зековскую трепотню о зверствах
милиции и администрации. Уже хлынул в средства массовой информации поток
невежественных, амбициозных и безобразно однобоких материалов о произволе
сотрудников МВД и о беспросветной зековской доле.
взорвется безумным разрушительным бунтом, и сотрудники МВД, запуганные
обвинениями в нарушении прав человека, будут растерянно взирать, как
озверевшая толпа избивает представителей персонала, забивает до смерти
арестованных, заподозренных в работе на оперчасть. И прокурор с начальником
УВД будут с беспомощно-просительными интонациями уговаривать зеков проявить
благоразумие и сдержанность, обещая удовлетворить их требования. В 1990 году
здесь произойдет захват в заложники двух женщин-выводных. И опять будут
куражиться обнаглевшие урки, выдвигая требования то о вертолете, то об
автобусе с двумя миллионами рублей... Через три года СИЗО стараниями вора в
законе Корейца, этапированного из Оренбургской области и пообещавшего
устроить ментам кузькину мать, взорвется вновь. Опять запылают корпуса,
опять польется кровь. Но это будет уже другое время. Возобладают несколько
иные подходы. ОМОН с подразделением спецназа ИТУ размажут бунтарей по
стенке, во время усмирения беспорядков "случайной" пулей будет застрелен вор
в законе Кореец, и память о расправе въестся в эти стены. Урки время от
времени будут продолжать бузить и наглеть, в основном это будет бумажная
война, но на тонны жалоб наконец тоже станут плевать. Время от времени будут
разгораться голодовки. Последняя - в мае девяносто пятого с требованием
оснастить каждую камеру холодильником и телевизором, а также улучшить рацион
питания. На фоне голодающих рабочих и растущей нищеты все это довольно
цинично, но требования будут всячески подхвачены центральными газетами.
"Надо, чтобы наши зеки сидели, как на Западе. Мало ли что они убийцы,
рэкетиры и подонки. Даешь права человека!.." Все в будущем. Все в страшных
девяностых годах. А пока мы только подходили к порогу великой криминальной
революции...
заключения. Родные стены. Толкаешь тяжелую металлическую дверь, протягиваешь
сержанту в зеленой форме удостоверение, потом жужжание электрического замка,
и решетчатая дверь распахивается. Все - теперь я в самом изоляторе,
пространстве, отделенном от всего остального мира колючкой, метровой толщины
стенами и солдатами, скучающими на вышках с автоматами... Теперь на второй
этаж, где расположена спецчасть, - заполнять заявку на вызов клиента.
весь изолятор на вас будет работать, - улыбаясь, произнесла сотрудница
спецчасти, копаясь в картотеке.
ни разу не била вода. Асфальт, засыпанный облетающими осенними листьями,
неторопливо Метут два зека в темных казенных одеяниях. Где-то заходятся лаем
здоровенные тюремные овчарки, хорошо дрессированные, злые и весьма полезные
в тюремном деле. Комнаты для допросов располагаются в двухэтажной
пристройке, пропитанной запахом хлорки, сигаретного дыма и еще какого-то
трудноопределимого тюремного аромата.
ждать, пока освободится какая-нибудь из них. Сегодня народу было мало. В
одной комнате Нина Соколова из Железнодорожной прокуратуры допрашивала
насильника, в других работали сотрудники милиции. Из комнаты номер восемь
слышалось шуршание и какие-то жалкие писки. Заинтересовавшись, я распахнул
дверь... Придурочной внешности зек в казенной робе деловито расстегивал часы
на руке побледневшего паренька. Жертва пыталась что-то пищать, но не слишком
активно.
на очную ставку с подельником привели, гражданин начальник. Следователь -
Смирнова.
подождать. Я и ждал. А тут этот налетел. Я его впервые вижу...
руках, как тряпичная кукла, не делая и попытки воспротивиться грубому
обращению, - я тебе сейчас еще одну статью навешу.
я ничего не делал.
следователю - молодой и смазливой Смирновой.
грабит.
Смирнова, и урка, потупив глаза, скромно зашаркал ножкой.
табуреткой, с телефоном для вызова персонала. Вскоре женщина-выводной
(маразм, но мужчин на такую работу не найдешь) привела Льва Георгиевича
Перельмана - невысокого толстяка лет сорока пяти с курчавыми редкими
волосами и таким шнобелем, которому позавидовал бы любой кавказец. Выражение
его лица, да и сами черты не оставляли сомнения, что перед вами классический
образец расхитителя социалистической собственности. С такой внешностью
работать только заведующим складом. Так оно и было. Перельман являлся
завскладом на комбинате бытового обслуживания, через него проходила вся
левая продукция, и вместе с главным бухгалтером они являлись основными
сообщниками ныне покойного Новоселова.
Перельман был готов на все, лишь бы по возможности сократить период изоляции
от ресторанов и холодильников, набитых колбасами, ликерами, ветчиной,
лососями, икрой. Ему очень хотелось оказать содействие следствию. Правда,
больше того, что железно подтверждалось показаниями и документами, он
признавать не собирался, но по установленным эпизодам отрапортовал все без
запинки и с предельной откровенностью. Говорил он торопливо, с одесским
акцентом. Время от времени он разражался обличительными речами по поводу
дурных нравов, царивших в шайке расхитителей, в которую он имел несчастье
попасть против своей воли. Он без устали удивлялся, как он, тертый еврей,
согласился иметь дело с дешевыми прохвостами...
волки. И я, тертый еврей, сунулся на этот волчий выпас.
Ильин Андрей
Каргалов Вадим
Доставалов Александр
Доценко Виктор
Земляной Андрей
Майер Стефани