тонкими чертами лица и мягко очерченными капризными губами, которые,
казалось, постоянно выражали недовольство мужем. Изогнутые в ниточку брови
и умело приклеенные пушистые ресницы придавали ей вульгарный вид, но она
знала, что именно эта деталь особенно нравится в ней мужчинам, и старалась
стрелять своими быстрыми глазиками при каждом удобном случае.
Ривка Вольф обладала отличной фигурой, главным достоинством которой были
тяжелая литая грудь и длинные ноги, которые она не скрывала от взоров
истинных ценителей женской красоты. Иные из этих беспристрастных
ценителей прелестей мадам Вольф считали объем ее грудной клетки
единственным, пожалуй, диссонансом в ее вызывающе красивой фигуре. Но
большинство справедливо полагало, что именно эта характерная деталь, как
нельзя более соответствует ее имиджу гордой львицы тель-авивских салонов,
облагораживая и без того аристократический облик первой дамы Главного
полицейского управления. Сам Иуда Вольф безгранично любил Ривку и гордился
ее "монументальной грудью", но это не мешало ему, однако, вовсю флиртовать
с секретаршей, рассказывая жене сказки (которым она, разумеется, не
верила), о том, как он по горло занят работой, и как жаль, что завтра ему
снова надо идти на ковер к министру. На самом деле "Завтра" он собирался
трахнуть, наконец, свою студенточку, а послезавтра отвести душу с
секретаршей, к которой он наведывался не чаще одного раза в неделю.
Впрочем, студенточка и отставная секретарша были частью его опасной и
трудной работы, настоящее же отдохновение и покой он находил только рядом
с верной супругой, которой, как ему казалось, он был беззаветно предан -
разумеется, в духовном смысле этого слова.
* * *
Гулять на свадьбе этого ублюдка, возомнившего себя знатным вельможей,
комиссару не очень то и хотелось, но на этом, как всегда, настоял
Когаркин, который долго и тупо распекал его в своем кабинете за то, что он
не блокировал тогда (при штурме русской церквушки) патрульную машину, на
которой умудрился удрать Герцог, успевший вымотать ему за последнюю неделю
все нервы.
- Это вещи, которые знают даже начинающие полицейские, - безнадежным
тоном сказал министр, - не спускайте с него глаз, Вольф. Будьте на минуту
раньше во всех местах его возможного появления. Держите в поле зрении
этого... как его там...
- Бывшего зятя академика Ашкенази. - Услужливо напомнил Вольф, - его
зовут де Хаимов.
- По непонятным нам причинам, герцог повсюду ищет этого прохвоста.
Воспользуйтесь данным фактором, комиссар, и станьте его тенью.
В этот вечер Иуда не спускал глаз с Васи, и кто-то из телохранителей (он
окружил себя ими после тяжелого нокаута, в который поверг его крестоносец)
пошутил даже:
- Уж, не намерен ли Вольфыч держать свечку у кровати молодоженов?
Чтобы не возбуждать излишнего любопытства гостей, Иуда облачился в
скромный серый костюм, сидевшей на нем мешковато, и явился на торжество с
супругой, на которую пялились почти все мужчины вокруг. Она воспринимала
это как само собой разумеющееся, ей всегда нравилось быть в центре
внимания, а он безумно ревновал ее, хотя повода для этого она ему никогда
не давала.
Сегодня Ривка была особенно не в духе: вместо того чтобы увлечь ее в
хоровод танцующих пар, как это делали другие, более расторопные партнеры,
он вовсю таращил глаза на эту вульгарную девку, которую все почему-то
здесь называли прекрасной герцогиней и даже забыл предложить ей руку,
когда они, в числе прочих гостей торжественно и чинно вошли в сверкающий
яркими огнями банкетный зал.
"Дерьмо!" - мысленно обозвала она мужа, подозревая, что он раздевает в
эту
минуту герцогиню в своем грязном воображении.
Вскоре объявили белый танец, и мадам Вольф, дабы побольнее задеть
развратного мужа, пригласила Циона на тур вальса, хотя рядом стояли
настоящие светские львы, и она могла сделать выбор получше; встречая
гостей, в качестве шафера, Заярконский неосторожно улыбнулся печальной
даме, с которой пришел комиссар, и теперь расплачивался за свое
легкомыслие. Виолетта в это время ни на шаг не отходила от своей госпожи,
терпеливо поднимая с паркета бледно-розовую накидку, то и дело спадающую с
мраморных плеч миледи. Деталь эта не была предусмотрена в традиционном
платье невесты, но герцогиня прибегала к ней на рыцарских турнирах и здесь
не собиралась делать исключение. Разница была лишь в том, что на турнирах
воздушная накидка органично вписывалась в продуманную композицию пышного
головного убора, а тут приходилось использовать ее в качестве шали,
которая ни только не гармонировала с фатой, а, напротив, невыгодно
оттеняла ее, постоянно и не во время, соскальзывая на пол. Гости,
разумеется, не замечали подобных мелочей захваченные волшебным вкусом
креветок, а у бедной Виолетты от частых наклонов давно уже ныла спина.
Лишь на мгновение Заярконский оказался без присмотра, и Ривка в миг
увлекла его на танцевальную площадку.
После первого довольно продолжительного вальса, опьяневший от крепчайших
духов Цион нечаянно будто бы ткнулся носом в роскошную грудь комиссарши, и
это "умышленное действо" не ускользнуло от ревнивого взора Виолетты.
Комиссар тоже поймал себя на мысли, что ему хочется выстрелить Циону в
висок.
Вырвавшись, наконец, из объятий огненной фурии, Заярконский попал в лапы
клокочущей от злости "служанки". Этим прозвищем она была обязана
профессору Хульдаи, который не стеснял себя обычно в выражениях. Пригласив
однажды Виолетту для беседы (она, как и все "пришлые " служила материалом
для его будущей книги) в свой аскетически обставленный кабинет, он будто
случайно, но со знанием дела коснулся ее интимного места и получил
решительную затрещину, после которой неделю ходил в темных очках, скрывая
от сослуживцев безобразный синяк под глазом.
- Милорд, как вы могли оставить свою даму в одиночестве? - гневно
спросила Виолетта.
- А что, - вяло, оправдывался Цион, - разве я не могу уже заинтересовать
женщину?
- После первого раза, сэр, вряд ли - едко поддела жестокосердная
служанка. Впервые она упрекнула его в том, о чем он сам стал уже забывать,
благодаря ее тактичному поведению.
- И поделом, - сказал Василий, наблюдавший со стороны за этой банальной
сценой, - не буди в женщине зверя, если не умеешь справиться с ним!
Сенсационные откровения Ахмада утвердили Кадишмана в том, что в жизни,
слава богу, зло всегда уравнивается добром, и справедливость в конечном
итоге торжествует. В глубине души он, также как и все вокруг,
злорадствовал тому, что суровый неприступный комиссар стал вдруг
посмешищем в глазах всего Управления. Люди смеялись не только потому, что
в прошлой жизни тот, оказывается, был простым торговцем старья, а потому
еще, что все эти годы он считал себя великим сыщиком и беспричинно унижал
своих сотрудников. Размышляя о превратностях судьбы, которая сурово
наказывает безмозглых гордецов случайно оказавшихся на вершине славы,
Кадишман легче воспринимал предстоящие тяготы очередной бессонной ночи;
лейтенант работал на износ в последнее время, забывая порой поесть, и не
имея возможности толком выспаться дома. Безрезультатная, бешеная погоня за
беглым генералом неожиданно затянулась и основательно вымотала его.
Предстоящую ночь бывший инспектор считал важной и даже судьбоносной для
своей карьеры: на его счастье - вдруг отчетливо и ясно заговорила голова
Иды Васерман:
- Мальчик, - сказала она молодому полицейскому, приставленному к ней для
охраны, - позови-ка, сюда профессора, пожалуйста.
- Какого профессора, бабушка? - растерялся полицейский, не поверивший
сначала, что звуки исходят из почерневшего рта вредной старушенции.
- Этого... на букву Х... - ворчливым тоном сказала голова.
- А, Хульдаи?! - радостно засиял юноша и со всех ног побежал к шефу
докладывать, что безобразная бабулька заговорила, слава богу, и срочно
требует к себе босса.
Профессор Хульдаи сидел в это время в административном крыле тюремного
изолятора и вдохновенно писал очередную главу своей новой книги,
посвященной анализу речей мертвого араба. Визит взволнованного Кадишмана
застал его врасплох.
- Вы уверены, что она заговорила, инспектор? - пытливо спросил он
лейтенанта, отстраняя от себя толстенную рукопись, которую собирался
назвать "Загробная демагогия и ее влияние на внешнюю политику страны"
Через минуту оба были уже в экспериментальном отсеке изолятора и пытливо
смотрели в мутные очи Иды Васерман.
В тесной наглухо загерметизированной холодильной камере набился почти
весь личный состав городской тюрьмы.
- Посторонние вон отсюда! - прогнал любопытных профессор, и лишь затем
грубо обратился к старушке, - что ты хочешь сказать, тетка?
- Х.., - сказала голова, - коверкая фамилию профессора не из желания
поддеть его, а из-за поврежденных барабанных перепонок, мешающих ей
правильно воспринимать звуки, - я вижу... я отчетливо вижу...
- Чего ты видишь, карга старая! - обиделся за фамилию Хульдаи.
- Сегодня ночью убийцы взойдут на кладбище Тель-Кабира. - Загробным