отдернуться. Он схватил карабин и, распахнув дверь, выстрелил в воздух.
Громкое эхо троекратно отозвалось в близких горах. Передернув затвор,
Русинов взял фонарь и выскочил на улицу. в луче света были лишь камни и
деревья...
мелких на месте попадания камня - будто перекрестье прицела. Либо это в
самом деле был сумасшедший Зямщиц, либо туристов здесь не жаловали. Он
вернулся в машину, запустил двигатель и вырулил на дорогу. Лучше всего
уехать с этого места, иначе не уснуть до утра в ожидании нового нападения.
Паутина трещин непривычно маячила перед глазами. Через три километра Русинов
выключил фары и, приглядевшись во тьме, проехал еще немного, чтобы сбить с
толку этого психа. На новом месте он долго не мог заснуть, теряясь в
догадках, кто бы это мог быть, и не раз пожалел, что поехал в экспедицию
один: невозможно будет работать с вечной оглядкой. Ко всему прочему, он
вспомнил Петра Григорьевича и неожиданно подумал: не специально ли он
направил его в эти края искать Кошгару, а тем временем приготовит ему
сюрпризы, наподобие этого? Может, и нет здесь никаких камней со следами
человеческих рук? Может, они такой же блеф, как "летающие тарелки",
запущенные лазерным лучом?..
ночные раздумья и сомнения сразу отступили. Между истоками Колвы и Вишеры
находился один из опорных "перекрестков" в окружении трех других, замыкающих
его в треугольник с острым углом, ориентированным на север. К тому же из
этого района брали свое начало еще и Унья - левый приток Печоры, а за
хребтом - река Лозьва со своим притоком. Этот речной узел должен был что-то
означать! "Унья" переводилась "поднимающая наверх, выносящая из глубин". Что
она выносила? А "Лозьва" очаровывала поэзией - "вьющийся звук". Но в которой
реке, в каком из множества их больших и малых притоков видели когда-то
стены, выложенные из тесаного камня?
даже не древний арийский город, а сама гора с сокровищами?
безымянный и отмеченный на карте пунктиром, что означало его сезонный
характер, проходил по краю "перекрестка". Покрутившись по зарастающим
лесоповалам, Русинов выехал на дорогу, идущую по водоразделу Колвы и Вишеры,
на которой отчетливо были видны следы лошади и телеги. Проехали здесь,
похоже, уже после дождя, причем в одну сторону - обратного следа не было.
Значит, человек на телеге наверняка сейчас находился где-то в лесу. Это
вдохновило больше, чем сам "перекресток": есть у кого спросить Кошгару!
открылась широкая и длинная поляна с изгородью. За ней, у леса, показался
приземистый барак с тремя высокими трубами. Вокруг лежали деревянные бочки,
сотни бочек, раскатанных по поляне как попало, а за изгородью - огород с
картошкой. Тут же, по поляне, бродила старая лошадь с колокольчиком на шее,
и звон его навевал уныние и какую-то обреченность.
петух. По всей вероятности, здесь жили серогоны- сборщики живицы: полные
сосновой смолы, бочки стояли под навесом у стены барака и тут же- множество
жестяных конусообразных посудин... Русинов толкнул дверь и остановился,
привыкая к темноте. Застоялая вонь нечистого жилья ударила в нос.
одну дверь и потянул на себя. Сквозь низкие окна в большую комнату
пробивался сумеречный свет. Необычная нищета и грязь вызывали чувство
омерзения: какие-то старые железные койки с тряпьем вместо постели, длинный
стол, заваленный немытыми алюминиевыми мисками, кружками, окурками и
ссохшимися кусками хлеба, пустыми бутылками, которые к тому же плотными
рядами стояли по углам и под кроватями. Русинов вышел на улицу и отдышался.
Этот чудесный древний бор годился для санатория; здесь виделся берендеевский
терем, семь братьев-богатырей из сказки, но никак не убогое жилье и
чудовищная грязь. Русинов сел на бочку и стал слушать кукушку. Возле ног
проскочил бурундук и скрылся в траве. Человек своим присутствием осквернял
первозданность здешней природы. Серогоны, похоже, жили тут круглый год:
старые поленницы дров и кучи свеженаколотых торчали из травы возле барака.
любой момент исчезнуть, как бурундук в траве. Одежина, пропитанная смолой,
стояла колом, из слипшейся бороды торчала летучая сосновая кора.
корни.
держа топор наготове:
черной консервной банкой, встал на колени и сгреб заскорузлыми руками щепки.
Мужичок, посверкивая глазами, нюхнул заварку и высыпал всю в банку.
заозирался, замахал руками:
сияющий, добродушный и доверчивый, как будто встретил старого друга.
дипломатическим паспортом! - заливался он, помешивая чифир щепкой.- Паша
говорит: рви на хазу, понюхай. Я скачками!.. Ты про чифирок молчи! А то мне
не дадут, все отнимут. Я сейчас глотну, потом им сигнал дам. Они ждут...
сам удавится. У нас тут свое кладбище есть... Тебе чего-то спросить надо?
Так спрашивай, я все знаю.
хребет, а потом на Ивдель. Там спроси - каждый покажет. Я там бывал,
приходилось...
от удовольствия глаза.
езди.
он выжал остатки жижи из разбухшей во всю банку заварки.- Мы туда не ходим.
Кто пойдет - труба. Ни один не вернулся.
быть не могло, однако спросил с недоуменным видом:
вроде ничего. А наступит через какую-то границу- и только пепел остается,
как в крематории. Излучение такое,- он допил чифир и тут же залил заварку
водой, поставил снова на огонь.- Не лезь туда, сгоришь.
но приятная. Паша вон и то помирать не хочет. Пойду дам сигнал? Пусть хоть
вторячка пивнут!
к карнизу крыши. Русинов задержал его:
- езжай! Русинов вытащил пакет с чаем:
бочку, свою же пачку спрятал в карман.
Жалко только, добрый ты парень...
горячей банкой в голых руках залез в машину.
Километров через десять он указал зарастающий осинником волок, идущий с
водораздела вниз к реке Вишере. Ехать было опасно: наклоненные деревья
стояли повсюду, как медвежьи рогатины, поперек пути в траве лежал колодник,
торчали полуобглоданные гусеницами пни. Иногда дорога вообще терялась среди
вырубки, но проводник-серогон уверенно показывал направление. Возле
разбитого трелевочника он велел остановиться.