двинулись не отставая. Тяжесть совсем исчезла, и даже ветерком как будто
пахнуло, свежим таким и солоноватым, как утренний бриз где-нибудь под
Одессой. Только здесь была не Одесса, и загадочный ветерок нас не
успокоил, а напугал.
не ответит.
еле слышный звук - не то свист, не то шуршание, словно ветерок по пути
шелестел в камышах. Не безобидно шелестел - тревожно. Кто-то предостерегал
нас или угрожал, приказывал отступить, вернуться, не переходить какой-то
неведомой нам границы. И вдруг не Мартин, который обычно рисковал первым,
а я самонадеянно шагнул вперед.
что согнулся вдвое, судорожно скривив рот: даже дыхание перехватило.
отлетел назад и грохнулся навзничь. Что было с Зерновым, я не видал: новый
удар, на этот раз по ногам, бросил меня в нокдаун. И самое интересное: мы
не видели нападающих. Невидимка наносил удары, а мы валились как чурки.
Преодолевая тупую боль в затылке, я снова поднялся, готовый к отпору.
Мартин стоял рядом, ощупывая челюсть.
сбил и его. А может, их было несколько? И почему "было"? Они же, наверное,
перед нами. Я протянул руку и встретил воздух. Шагнул к Зернову - и новый
удар едва не свалил меня опять. Но я уже был подготовлен психологически и
ответил ударом... в воздух. А юркий невидимка полоснул меня по спине
сверху вниз с оттяжкой, как плеткой с металлическим наконечником. Мне
показалось, что ремень рассек и мундир, и рубаху и даже кожи на спине уже
нет. Я обернулся, и в глазах потемнело от боли: невидимка ударил меня в
лицо. Этот удар был последним: колени у меня подогнулись, и, уже теряя
сознание, я инстинктивно вытянул вперед руки, чтобы, падая, не разбить
голову.
щекам. Открыв глаза, я увидал над собой встревоженные лица Зернова и
Мартина.
чувство.
концентрацией направления.
на ринге.
лежачих не бьют. Вот я и отлеживался, пока они не исчезли.
перегрузок нет. Путь свободен.
коридора. Пройдем мы ее или нет?
27. ИДИЛЛИЯ
плоскость с ничтожной упругостью. То ли в механизме проходимости что-то
заело, то ли нас действительно не хотели пускать, но проторчали мы в
коридоре довольно долго. Открылся проход внезапно, когда мы, меньше всего
ожидая этого, уселись перед ним, чтобы обсудить положение. Да и открылась
стена по-иному, не размякла, а растаяла, оставив в воздухе лишь розовый
туман.
миражем в красной пустыне. Впрочем, и пустыни не было, не только красной.
Перед нами расстилалось зеленое поле, расшитое бело-розовыми стежками
клевера и золотистыми пятнышками ромашек. Обыкновенное земное поле,
широкое и холмистое, как в Швейцарии или в Подмосковье у Звенигорода. И
голубая речушка вдали, почему-то очень знакомая, и виданный-перевиданный
проселок, сухой и пыльный, с накатанными колеями от полуторок и трехтонок.
Даже мост через речонку - не бетонный и не стальной - встречал знакомыми
нетесаными бревнами. А за рекой, за дорогой - что за наваждение! - паслись
коровы, белые, рыжие, пятнистые, с колокольчиками на шее, с надпиленными
рогами, меланхоличные, разомлевшие от жары. И уже совсем далеко виднелась
темно-зеленая полоска леса, не похожего на здешние даже издали.
не было следов человека и его дел. Ни телеграфных столбов вдоль дороги, ни
линии высоковольтной передачи, ни пастуха с подпасками, ни удочек,
закинутых над черными заводями, ни грузовиков на дороге, ни путников -
никого.
от времени и дождей. Они противно скрипели под ногами. Я первым ступил на
траву, побежал навстречу теплому ветерку и крикнул:
видели, что и ступеньки, и розовая вуаль стены, и коридор за ней, и вообще
все, что могло хоть приблизительно напоминать покинутый нами завод, - все
исчезло. Позади простиралось то же поле, и дорога, поворачивая прихотливой
петлей, ползла к горизонту с такой же полоской леса. Это было так страшно,
что я вскрикнул. Мартин потом говорил, что у меня был вид человека,
узревшего привидение. Не знаю, как выглядел я, но у Мартина с Зерновым вид
был не лучше.
Сен-Дизье, - и замолчал.
нашего путешествия - а впрочем, конец ли это? - или плакать по так и не
открытой тайне завода. Мы сидели на росистой траве и молчали. Не помню,
сколько прошло - полчаса, час, не хотелось ни думать, ни говорить: слишком
резким был переход от сверхпроходимости и невидимок к этой зеленой
идиллии.
пламенеющее, с белесым ореолом вокруг диска.
Висит, как люстра.
точно в стебель ромашки. - Как была, так и осталась.
уж точно она в ромашку пришлась. А потом случайно взглянул: на том же
месте лежит, ни на миллиметр не сдвинулась. - Он снова засмеялся
беззаботно и весело, как будто его ничуточки не удивляло ни исчезновение
завода, ни загадочное поведение солнца.
лезвием. - Ничто не исчезло и не растаяло. И никуда мы из завода не
выходили. Просто перешли в следующий цех сквозь очередную неправдоподобную
стену. И не наша вина, что этот цех оказался таким... обычным. И травка, и
коровки...
превосходством:
остальное - и лужок, и буренки - вполне добротная модель. Даже молока, я
уверен, можно попробовать. Ну, кто умеет доить коров?
эти буренки так равнодушно встретили нас, что и я осмелел. А Мартин и
совсем бесстрашно ощупывал набухшее вымя.
и сказал.
непрочными гипотезами бросаться не хочется.
пеструшки. Попробовали и мы, благо ведро оказалось под боком, словно
невидимые хозяева предвидели и такую возможность. И молоко оказалось
настоящим, вкусным, жирным и теплым - чудесное парное молоко от ухоженной
коровы. Не хватало лишь доброго каравая с хрустящей корочкой сверху.
Вероятно, Мартин подумал о том же, потому что спросил:
холст, спроецированный в трехмерное пространство. Что-то похожее на стог
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Каргалов Вадим
Белов Вольф
Смоленский Вадим