Чтение 40–й страницы книги ~Пещера~

что, не имею права читать?

- Они отвечают за твое здоровье, - Тритан пододвинул табуретку, уселся на
краешек, легко и рассеянно. - Разве ты хочешь обострения?

Павла окинула его тяжелым взглядом. Отвернулась, будто не желая говорить.

- Если свидания будут оказывать на тебя такое действие... Скоро и меня
перестанут пускать. Полная изоляция, и ширмы уберут...

Аккуратные белые ширмы с некоторых пор прикрывали от нескромного взгляда
Павлины санитарные удобства.

- Павла, посмотри на меня... Я ведь серьезно говорю. Немного осталось
долечиться - ну зачем же опять все портить?! Выпишут - читай сколько хочешь...

- Тритан, ты мне никогда не врал?

Теперь она смотрела неотрывно, и взгляд ее был, как клещ.

Его рассеянные зеленые глаза мигнули:

- Врал. И признавался, что врал... Помнишь?

Она сглотнула. Она помнила; нагой смуглый человек на постели и полоска
солнца на его шее, как галстук или как лезвие. Или как петля... Хорошенькие
мысли.

И все-таки воспоминание о том дне принесло ей облегчение. Он был слишком
светлый, тот день, чтобы задумываться о таких мелочах, как вранье...

- Тогда я говорил тебе... Что всякое вранье имеет предел. Я никогда не
преступлю... черты. А в остальном- все мы понемножку врем, Павла. На вопрос

"Как дела?" отвечаем "Неплохо", даже если дела идут хуже некуда...

- Как дела, Тритан?

Он улыбнулся:

- Молодец...

Протянул руку; она хотела отстраниться, но в последний момент все-таки
поддалась.

- Дела не очень хороши, Павла. То есть с тобой, по-видимому, будет все
нормально, но вот мои собственные дела...

- Ты хочешь повторить подвиг Доброго Доктора? Состричь с меня мое везение,
будто шерсть с овечки?

Она хотела увидеть его замешательство - но тщетно. В глубине его глаз
ничего не изменилось. И не дрогнули зрачки.

- Кович сказал тебе, что я вивисектор?

- Зачем я тебе нужна, Тритан? Его глаза наконец-то померкли. И голос
соскользнул вниз, сделавшись уже не гулким - хриплым:

- Ты не догадываешься?

- Я думаю, ты меня любишь, - пробормотала она неуверенно.

- А Кович сказал, что я тебя использую?

- Тритан, а вообще-то возможно притащить в телестудию саага? Куклу, конечно
же, куклу... У вас в центре реабилитации, ты говорил, есть один - в музее...

Он вздохнул. Убрал руку с ее плеча:

- Так... и кто его притащил?

- Не ты, - сказала она миролюбиво. - Кто-нибудь.

- Кто-нибудь...

Он поднялся. Отошел к окну; Павле показалось, что он сейчас попробует сесть
на узкий подоконник, уже потом она с опозданием вспомнила, что сидеть на
подоконниках - манера Ковича.

- Не хотелось бы об этом говорить, все-таки не я твой лечащий врач... Ну
ладно. Каких он был размеров... этот сааг?

Павла невольно содрогнулась. Стиснула зубы - не хватало еще выдать дикий
страх перед одним только воспоминанием.

- Высотой... как два человека.

- Значит, ты видела его глазами сарны? Павла молчала. Не поняла.

- Есть специальные исследования, - скучным голосом сказал Тритан. -
Соотношение ростов... Сааг по отношению к человеку такого же размера, как
небольшой медведь. Никак не в два раза выше.

- Разве в Пещере есть люди?- спросила она машинально.

Тритан поморщился:

- Это сравнительное исследование, сделанное на основании косвенных
данных... Все имеющиеся модели саагов выдерживают эту пропорцию. Сама понимаешь,
их не школьники мастерили... Зато с точки зрения сарны сааг - как раз вдвое
больше; если того, что ты видела в студии, смоделировали бы злодеи-доктора... он
был бы размером с медведя. Но его смоделировало твое сознание- учитывая те
представления о саагах, которые имеются у сарны...

- Пусть мне отдадут книжку, - сказала она со слезами в голосе.

Тритан отвернулся:

- Я попрошу... Бариса. Думаю, он откажет.

- Тебе?- она желчно усмехнулась.

- А почему у меня должны быть какие-то преимущества?

- У сокоординатора Познающей Главы? Что, неужели никаких?

Тритан не оборачивался. Смотрел в окно, на фонтан с каменным рыбаком, а у
рыбака, всем известно, вечно пустой невод...

- Никаких, Павла. В твоем случае- никаких... . Потому что сокоординатор
хочет, чтобы ты была здорова,

"Ты здорова, Павла", - явственно сказал в ее ушах другой голос. Напряженный
и глухой.

- Тритан!!

Он испуганно обернулся:

- Что... ты?..

Павла стояла рядом с кроватью. Закусив губу, чувствуя, как немеют щеки:

- Тритан... если ты... мне врешь... ты же... я хочу... тебе верить...
Тритан, только не... понимаешь... Тритан?!

Вместо ответа он обнял ее. Заключил ее в себя, как в кокон.

Она не видела его глаз. Возможно, это к лучшему.

(Карниз был шириной в ступню. И очень неприятно, что скала нависала над
ним, выпирала брюхом, как живот толстяка нависает над ремнем.

- Нам туда? - испуганно спросила Махи.

Бродяга сел на землю.

Если обходить... Жители горных княжеств не церемонятся с чужаками. Правда,
здесь нет торжественных казней - здесь просто убивают, первый, кто дотянется, не
разговаривая, не спрашивая имени...

Самострел выручал их не раз и не два. В маленьких селениях боятся людей с
самострелами - но в горных княжествах полным-полно собственных стрелков. Есть
даже постоянные вооруженные отряды; крюк-нож на поясе - слишком слабый аргумент
против того, что эти люди называют "армия".

А карниз...

Их двое. И оба могут пройти по карнизу - с некоторым риском, но и с большой
вероятностью удачи.

Но чем внимательнее бродяга изучал предстоящий путь, тем настойчивее ему
казалось, что одолеть его можно только один раз.

Потревоженная ногами тропинка начнет оплывать. Сползать в пропасть, идущий
первым обрушит карниз, сделает путь другого почти невозможным...

Почти?..

- Я не пойду, - сказала девочка равнодушно. Он помолчал. Поглядел на нее
сбоку, будто пытаясь увидеть изнанку ее слов и насколько им, этим

словам, можно верить.

- Почему?

- Я не пройду, - она наконец-то повернула голову и ответила взглядом на его
взгляд. - Я не могу... высота... нет, Танки. Я так устала... я посижу, а ты иди.

- То есть как - посижу? - переспросил он непонимающе.

За все время их пути Махи дважды порывалась вернуться. Отупевшая от
отчаяния, от каждодневных усилий и страха, она порой бредила наяву - ей
мерещилось, что отец ее жив и ждет ее. Или что ее родичи заступятся за нее, или
что выяснится правда о ее отце, звание "дочери оттудика" будет снято с нее и не
приведет на летящее с обрыва колесо...

- Скажи им правду, - бормотала Махи в такие минуты, глядя перед собой
невидящими глазами. - Скажи им правду. Танки. Что оттудик не папа, а ты...

Он посмотрел на карниз над пропастью. Потом на сидящую девочку. Потом опять
на карниз.

- Мы пройдем...

- Ты пройдешь. Я - нет.

- Как тебе не стыдно, - он захотел разозлиться, и это ему удалось. - Мы
прошли большую часть пути. Теперь ты будешь портить мне нервы своими капризами?

Она вдруг поймала его руку и прижалась к ней губами.

Оторопевший, он не сразу догадался выдернуть ладонь:

- Ты что?!

- Танки, ты такой хороший, - сказала Махи шепотом. - Ты меня все тянешь,
тянешь... Я больше не могу. Ты иди, пожалуйста, спасибо, что ты меня спас... Но
мне надо отдохнуть. Я посижу. Ты иди...

Он снова посмотрел на карниз.

И вообразил себе, как идет по нему с девочкой на плечах.

И тут же зажмурился от ужаса: нет. С такой ношей на плечах этот путь
непроходим. Не стоит и пробовать. Зато в одиночку он пройдет наверняка.

- Ты иди, - повторила Махи, как заклинание. - Я устала. Я очень боюсь...
высоты... я боюсь. Я устала. Ты иди.

Он почувствовал себя беспомощным. Слабым и глупым. Сопляком.

- Махи...

- Я тебе обуза. Я устала... Я посижу. Она действительно уселась,
привалившись спиной к камню, и лицо ее сделалось почти счастливым. Как у
человека, который после долгого дня пути наконец-то вытянул затекшие ноги.

- Мы ведь почти дошли! - сказал он, и низкий голос его вдруг сорвался в
фальцет. - Мы ведь идем ТУДА, я ведь тебе рассказывал, как там хорошо!..

- Я устала. Я туда не хочу... Ты иди. Он закусил губу. Поднял глаза к небу,
к осколку неба, заключенному в изломанную рамку горных вершин.

Оно долго будет ему помниться, это небо. Он знал наверняка. Не поможет, не
подскажет, не даст совета- запомнится, как яркая картинка...

Рука его потянулась к поясу; Махи сперва не поняла, что он делает. Он
выдернул из штанов ремень, сложил его вдвое, взял Махи под мышки и рывком
поставил на ноги: