Чтение 40–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

-- Жароглазка!.. Ты все-таки вернулась!

Пока они нацеловывались, а Ингвар смотрел с завистью, Боян объяснил довольно:

-- Бежали до самого леса!.. Правда, когда мы начали собирать зброю, то из ельника вышли какие-то, грозились мечами, но их набралось всего с дюжину... Я думаю, ворог приступает всеми силами, в запасе ни души.

-- А та дюжина? -- спросил Рудый.

-- Воеводы. Больно дородные, как у славян принято... У них, чем толще, тем знатнее. И рукава до колен. По-ихнему значит, черной работы гнушаются. Только когда жрать садятся, им рукава закатывают! И ремни расстегивают. Говорят, у них особая чернь для этого заведена. Расстегальщики ремней зовутся.

Ольха, обнимая Жароглазку, повела в конюшню. Боян изгаляется над обычаями славян, но она на этот раз почему-то не ощетинилась, не бросилась в спор. В самом деле нелепо выглядят мужики с рукавами в сажень. А русы с закатанными выше локтя рукавами, по делу или без дела, сразу кажутся злыми и сильными, готовыми к бою и работе.

Ингвар посмотрел вслед, сказал тихо:

-- Здорово пощипали!.. Думаю, сегодня на приступ больше не пойдут.

Рудый прищурился:

-- Думаешь, или надеешься?

-- Надеюсь, -- признался Ингвар.

-- Я тоже. Но думаю, да и ты думаешь, что сегодня же пойдут в третий раз. Это будет... это будет бой!

Только бы отложили до завтра, беззвучно молил Ингвар. Всего лишь до завтра! Если бы боги напустили ночь, послали жуткий ливень, снег или бурю, вроде той, что однажды разметала могучий флот Аскольда и Дира, не дала захватить Царьград.

Не ради спасения даже! А чтобы с приходом ночи снова пришел к ней, древлянке, лег к ней на ложе. На-этот раз скажет все, что у него на сердце раскаленным камнем. Хотя бы потому, что завтра у них может не быть.

Нет, не потому. Слишком долго он откладывал слова, которые рвались наружу. А сейчас если не скажет, то взорвут его, как закупоренную баклажку с забродившим квасом, разметают по стенам окровавленные ошметки!

Он видел, как молодые девки и бабы спешно перевязывали раненых, таскали еду и питье прямо на стены. Он сам распорядился еду не жалеть. Голодных быть не должно. Все равно это бой последний...

Из холодных подполов выкатывали бочки с квасом, детвора разносила в ковшиках вартовым, поднималась на стены к дозорным. Пользуясь передышкой, из поварни выволокли в огромных кастрюлях борщ, разливали в большие чашки. Погорельцы, сами вечно голодные, все же сперва несли тем, кто не мог отлучиться со стен.

Рудый, помолодевший, как ящерица, поджарый и быстрый, ухитрялся бывать сразу во всех концах крепости. Глаза блестели уже не хитростью, а удалью. И без того высокий, сейчас стал будто еще выше, а тугие, как канаты, мышцы выступали под взмокшей рубашкой выпукло, мощно. И даже Ингвар вспомнил, что еще когда он ребенком заползал к нему на колени, о том шел слух, как о самом искусном бойце среди русов и всех племен, с которыми приходилось сталкиваться.

Да, Рудый не знал поражений, даже когда в одиночку дрался против дюжины. Но когда враги выбьют ворота, подумал Ингвар горько, или сломают стену, то на каждого защитника придется больше, чем по дюжине мечей и топоров! И мало кто из них хоть вполовину так силен, как этот нестареющий лев... Глава 48

У же распухшее от крови солнце клонилось к земле, заливая небо и землю багровым светом, уже темно-красные облака недвижимо застыли в небе, готовые переждать ночь, уже птицы заспешили в гнезда, когда со стен понесся крик:

-- Идут на приступ!

Ингвар похолодел, душа обреченно сложила крылья. Внутри все оборвалось, он ощутил тянущую пустоту. И впервые в жизни ощутил, как пахнул ледяной ветерок от широких крыльев демона смерти. Посмотрел на Рудого. Тот невесело улыбнулся, взял в обе руки по мечу:

-- Пора испить смертную чашу!..

-- Если бы не сегодня, -- простонал Ингвар с мукой.

Рудый понимающе оскалил зубы:

-- Это всегда бывает рано. Но это путь мужчин.

Он побежал наверх. Сходни качались и скрипели под его ногами. От ворот им помахал Асмунд, он обедал поблизости в сторожевой будке. С ним было десятка два ратников, все под стать воеводе: плечистые, кряжистые, могучие, как медведи, в ратных доспехах похожие на железные башни.

Ольха взобралась по мосткам. Слева от нее стоял Рудый, справа -- Ингвар. Это Рудый вроде невзначай встал так, чтобы она оказалась защищена с обеих сторон.

Она зябко передернула плечами, когда внизу от леса двинулась нестройная, но огромная толпа. На этот раз лестниц было втрое больше, многие несли связки хвороста, хотя ров был заполнен уже в трех местах. Топоры блестели у каждого, многие чужаки были с длинными копьями, а лучников с ними шло впятеро больше.

Ольха ловила на себе взгляд Ингвара, странный и мучительный. Он даже дважды раскрывал рот, и Ольха едва не подтолкнула нетерпеливо. Ей очень хотелось услышать, что может сказать, кроме приказов как защищать стены. И кровь бросалась к щекам, а ноги становились слабыми.

Проревели боевые трубы. С яростными криками нестройная толпа бросилась на приступ. Стрелки накладывали на тетивы стрелы с горящей паклей.

-- Последний бой, -- прорычал Ингвар. -- Он трудный самый...

Опять оглянулся на Ольху, помялся. Вдруг в его взгляде появилась отчаянная решимость. Он сказал хрипло:

-- Ольха... Возможно, сейчас умрем... Или я умру...

-- Я умру тоже, -- ответила она.

Она вложила свой смысл, но он понял по-своему:

-- Я умру раньше. Потому что буду... своим сердцем... душу положу, но...

Он переступал с ноги на ногу, подбирая слова. Это было мучительно трудно, будто поднял Киев и нес, тяжело ступая по зыбкой земле. Ольха стиснула кулачки и прижала к груди. Ее губы шевелились, она страдала вместе с ним и молча подсказывала ему слова. Она читала их в его глазах, но пусть скажет, пусть скажет, пусть скажет эти невероятные слова вслух!

-- Ольха... -- начал Ингвар снова. Он переступило ноги на ногу, и вид у него был таков, словно, кроме Киева, держал на спине и всю Новую Русь. -- Ольха... я... Ольха, ты...

Она шагнула к нему, положила ладонь ему на грудь. Их взгляды встретились. Все-таки она смотрела чуточку снизу, а от него на этот раз кроме несокрушимой мощи веяло теплом, будто раскрыл свое огромное горячее сердце. И от нее зависит, что если она не войдет в него, то он истечет кровью.

-- Ольха...

-- Ингвар, -- ответила она. -- Ингвар... Говори же, Ингвар!

В ее голосе было такое нетерпение, что сама смутилась. Однако желание услышать от Ингвара те слова, которые он проговаривал в голове, когда она спала, и она слышала их, как будто выкрикивал на весь город, было таким сильным, что взялась обеими руками за широкие булатные пластины на его груди, потянула к себе.

-- Ольха, -- сказал он, -- Я с самого первого дня ощутил от тебя смертельную опасность. Просто ощутил, как зверь, что чувствует, еще не понимая. И мое чутье не подвело... Ты погубила меня. Я уже ни о чем не могу думать, кроме как о тебе. Я совершаю нелепые ошибки, на меня удивленно смотрят не только мои люди, но и кони. Надо мной смеются собаки.

О его шлем звякнула стрела. Отлетела с визгом, Ингвар продолжал говорить, ничего не видя, ничего не замечая:

-- А мой верный пес Сирко не сразу подбежал ко мне, а сперва с сомнением понюхал воздух -- чем, мол, от него пахнет! _ а потом положил мне голову на колени, посмотрел в глаза и так тяжело и сочувствующе вздохнул! Будто уже чуял мою погибель.

На краем стены показалась пыхтящая голова в кожаном шлеме. Ольха замахнулась своим мечом-акинаком, а Ингвар, опомнившись, ударом кулака обрушил смельчака обратно. На них пахнуло сильным запахом браги. Почти сразу же справа и слева выросли еще головы. Ингвар замахнулся мечом, один чужак с силой ударил его в грудь копьем. Сила толчка была такова, что Ингвара едва не сбросило с мостков. Но сам человек не удержался на лестнице, опрокинулся, а Ингвар обрушил меч на второго. Тут же еще с одной лестницы один перевалился через стену на помост, на ним показался второй. Ольха очень быстро рубанула по голой шее, отступила, замахнулась на второго, тот отшатнулся и, наткнувшись спиной на заостренные копья стены, с криком боли перевалился на ту сторону.

Рудый рубился за десятерых, успевал защищать стену шагов на десять в обе стороны. В него били стрелами, метали дротики, но снизу убойная сила слабела, а кольчуга и доспех Рудого еще не превратились в лохмотья.

Под ногами Ольхи было мокро, сапоги скользили по красному. Кровь еще хлестала из разрубленной шеи чужака. Он пытался ползти. Ольха помогла ему носком сапога. Он рухнул вниз, но Ольха не слышала удара оземь из-за крика на стене и за стеной, звона железа, ругани, проклятий.

В одном месте через стену перелез целый отряд. Там защищали погорельцы с русом во главе, в жестокой схватке полегли все. Когда остался один рус против пятерых, он сумел сразить еще троих, но двое забили его боевыми топорами в тот момент, когда он повернул залитое кровью лицо к Ольхе. Она узнала Бояна. В последнем усилии он бросился на них, обхватил и с ними рухнул вниз.

На стену взобрался еще один, посмотрел безумными глазами, раскрыл рот, собираясь позвать своих, но в этот миг метко пущенный камень из пращи ударил в зубы. Брызнуло красным, будто камнем ударили по горке малины. Поперхнувшись своими зубами, он замахал руками, пытаясь удержаться, повалился обратно. Ольха слышала треск дерева, крики падающих.

Рудый дважды падал на колени, поднимался, перед ним выростала гора трупов, он отступал, рубил, и снова оказывался за бугром из тел. И вдруг от ворот донесся победный крик чужаков.

В пробитые створки лезли озверелые морды. Люди Асмунда рубили мечами и топорами, в ответ высовывались острия копий, жалили. Вскоре ворота сбили с петель, они рухнули с таким грохотом, что вздрогнула земля.

Асмунд вскинул свой огромный топор:

-- Не посрамим!

-- Не посрамим, -- раздались крики. -- Мертвые сраму не имут!

Ольха в отчаянии видела, как гибнут защитники. Русы сражались не только отважно, но и умело, однако и они падали, обливаясь кровью, под мечами и топорами наседавшей толпы.

И в этот миг из-за стены, где крики становились все яростнее, словно бы зазвучал другой клич. Железо звенело уже не только на стенах. А снизу слышался конский топот. Ольха словно из другого мира уловила далекий яростный клич:

-- Продуб!

-- Дети Прадуба!

-- Слава Лесу!

А затем испуганные вопли под стенами:

-- Древляне!

-- Откуда они?

-- Древляне!.. Оборону...

-- Бежим!

Снизу был озверелый лязг железа, крики и стоны умирающих, конское ржание. Ингвар, весь забрызганный кровью, отодвинул Ольху себе за спину, быстро посмотрел через край ограды. Внизу шла сеча, вернее -- истребление осаждавших, что не успели убежать к лесу. Остальные темной массой текли к темной стене деревьев. А добивали их полуголые гиганты в звериных шкурах. Лишь у немногих в руках блистали топоры, остальные орудовали огромными суковатыми дубинами.

-- Древляне, -- сказал невольно Ингвар. Он оглянулся на Ольху: -- Твои люди?

Она с изумлением смотрела вниз, узнавая дружинников. Вон Клен, вон Корчага, вон Лист, а вон их воевода Явор! Шаброли в поисках добычи или знают, что она здесь?

-- Мы спасены, -- вырвалось у нее.

Она повернулась к Ингвару, отшатнулась, словно ударившись о его мгновенно потемневшее лицо. Глаза его погасли, в них были злость и отчаяние. Очень медленно он выпустил воздух из груди, плечи обвисли, он впервые выглядел так, будто потерпел поражение.

-- Это ты спасена, -- сказал он мертвым голосом. -- Да и то... мы еще не погибли.

-- Ингвар! -- воскликнула она. -- Ты не понимаешь...

-- Куда мне, -- ответил он зло. -- Я ведь пью кровь древлявских младенцев.

Он повернулся и пошел с башни по настилу на стену. Там защитники восторженно орали и потрясали над головами топорами и копьями. Один едва не свалился, его успели ухватить за портки.

Ингвар гаркнул так люто, что услышали и внизу:

-- Что за вопли?.. К бою!

На него оглядывались, серьезнели. Многие тут же подбирали оружие, занимали места у бойниц. Это не спасение, читалось на их протрезвевших лицах. Воевода Ингвар прав. Просто болев сильный хищник отогнал слабого.

А нас и слабый едва не взял, подумал Ингвар мрачно.

Ольха сбежала по ступенькам башни, бросилась к зияющему проему ворот. Дружинники и весяне, загораживая своими телами вход в крепость, стояли на разбитых створках ворот угрюмые, подозрительные. Оружие было наготове.

Затем к воротам подошла дюжина рослых, древлян. Закатное солнце играло в их золотых волосах, свободно падающих на широкие плечи. Они держались надменно, но без явной вражды, Самый первый, уже немолодой, на груди и плече косые шрамы, сказал зычно:

-- Прочь с дороги, дурни!

-- Мы на своей земле, -- ответили с этой стороны. -- Сумеешь, столкни.

-- Лучше уйдите добром!

-- Поклонись сначала...

-- Да мы вас, запечников, враз...

Ольха, расталкивая народ, закричала:

-- Явор!.. Это я, Явор!

Древлянин прислушался. На его широком лице появилась улыбка. Он заорал, набрав в грудь воздуху:

-- Княгиня?

-- Я, Явор!.. Со мной все в порядке. Сейчас мы вас впустим в крепость.

Она протолкалась, выбежала навстречу. Явор ухватил ее в объятия. Она прижалась к его груди, такой широкой и надежной, вдыхая знакомые с детства запахи, чувствуя себя снова дома.

Явор жадно сжал ее плечи, потом отстранил на вытянутые руки, рассматривал с удивлением и восторгом. Вокруг сбегались древляне, она слышала, как подходили новые и новые. Ей что-то кричали, радовались ее спасению, желали счастья.

Со стены слез Рудый. Доспехи на нем были посечены, забрызганы, воевода сильно прихрамывал, морщился, но глаза смотрели с прежней живостью. Он протолкался через угрюмо молчащую стену защитников. Голосегобыл предостерегающим:

-- Ольха... Ты такие обещания даешь!

-- Рудый, -- воскликнула она с отчаянием. -- Хоть ты поверь мне. Они сейчас не враги.

-- Почему? -- спросил он, а глаза его скосились наверх, где мелькнуло красное корзно. В глазах у него был вопрос: "А Кто не верит еще?", но он лишь повторил настойчиво; -- Почему?

Она запнулась, потом ответила с усилием:

-- Потому что... не враг я. А они -- мои дружинники.

Рудый покачал головой:

-- Ты... так в них уверена?

-- Да, -- ответила она с отчаянием в голосе.

Она думала, что придется долго уговаривать воеводу, доказывать, убеждать, он наверняка не уверен в ней самой, но Рудый повернулся к ощетинившейся копьями и топорами толпе:

-- Расступитесь. Ольха Древлянская пойдет с ними.

Ольха услышала за спиной скрип натягиваемой тетивы. Так же заскрипело справа и слева. Вскинув голову, она повернулась и шагнула обратно к крепости. Люди медленно расступались. В глазах были страх, облегчение, недоверие и надежда.

Ольха ступала деревянно, на нее и ее людей сейчас нацелились десятки стрел, как в свое время держали на прицеле по ее приказу людей Ингвара. Но тогда не было изнурительного кровавого боя, а сейчас здесь достаточно одному дрогнуть пальцами, сомлеть от потери крови, вспомнить старые обиды или что-то заподозрить...

-- Как вы здесь оказались? -- спросила она торопливо.

-- Тебя искали, княгиня.

Голос Явора был ласков и вместе с тем полон почтения. Он сражался еще в дружине ее деда, у ее отца стал воеводой, был ее правой рукой по укреплению Искоростеня, крепил военные и торговые союзы с другими племенами.

Толпа по обе стороны смотрела молча. Глаза на измученных лицах загорались надеждой, от непрерывного боя и так падают с ног, но если придется сражаться и с этими лесными людьми, то что ж, мертвые сраму не имут.

Ольха спросила с удивлением:

-- Лес велик, а от Киева осталась горстка пепла... Откуда ты знал, что я здесь? Или попал сюда случайно?

-- Нет, была весточка.

-- От кого?

Явор вытаращил глаза:

-- Княгиня, разве не ты писала?

-- Явор, у меня не было такой возможности!

Явор покосился по сторонам, сказал торопливо:

-- Ладно, об этом потом. Не люблю, когда в меня с трех сторон целятся... Важно, что ты спасена. Может быть все-таки перебьем здешний народец, а гнездо спалим? Или хотя бы пограбим? Тут делов осталось на один приступ. А то и того меньше.

-- Нет, -- ответила она с усилием. -- Сейчас русы нам не враги... Ну, в некотором роде, перемирие. В этом детинце русов меньше трети. А остальные... Остальные совсем другой народ.

Явор вскинул брови:

-- Кто?

-- Сам увидишь.

Она остановилась посреди двора, помахала руками:

-- Мы с миром!.. Рудый, убери стрелков. Отложим наши распри на время. Я хочу ввести всю дружину на постой... Вели не мешать им на входе. А где Асмунд? Если бы здесь был Асмунд...

Толпа расступилась. Ольха увидела под стеной старого воеводу. Он сидел, прислонившись спиной к стене. Доспех на нем был посечен, залит кровью. Шлем лежал у ног, с головы текла струйка крови. Глаза были закрыты, изо рта тоже вытекала кровь. В доспехе были видны страшные раны.

-- Асмунд! -- вскрикнула она жалобно.

Внезапно глаза Асмунда затрепетали и приоткрылись. Он прохрипел, булькая кровью:

-- Ольха... Дочка... Ты все верно...

-- Асмунд! Я могу чем-то помочь? Я знаю траву!

Он что-то прохрипел, умолк, к нему наклонились, хотели забрать как уже мертвого, но Ольха остановила их властным движением руки. Только простолюдины умирают вот так, а герои всегда говорят перед смертью особые слова мудрости. Их ждут, запоминают, передают последующим поколениям.

И Асмунд очнулся, прохрипел все тише и тише:

-- Нет ни русов, ни древлян...

Он дернулся, затих. Голова его бессильно свесилась на грудь. Явор с почтением смотрел на старого воеводу:

-- Я слыхивал о нем... Мне было пять весен, когда пришли Русы. Этот уже был таким же матерым зверем. Мы сотворим ему добрую краду по обычаям русов.

Рудый выдвинулся в сопровождении двух рослых здоровяков. Глаза воеводы были прощупывающими, а голос осторожный и медленный, словно взвешивал каждое слово:

-- Добро. Но только, чтобы ты не повторила то, что проделал у вас Ингвар, мы вас распределим между своими. Вас около трех сотен, а у нас еще сот пять на ногах... Не обессудь.

Ольха быстро кивнула:

-- Принимаю. Ты прав, воевода. Я люблю тебя, Рудый!

Рудый усмехнулся:

-- Я знаю человека, который отдал бы полжизни, только бы это услышать такое.

Вместо Ольхи строго ответил Явор:

-- Я знаю дюжину витязей, которые и жизни бы отдали за такие слова!.. Эй, дружина! По двое в детинец русо&1 И обид не чинить. Здесь, если не брешут, не только русы. То-то я видел на стенах длинноволосых... И даже бородатых, как цапы.

Ольха замедленно повернулась в ту сторону, где все это время молча стоял Ингвар. Он дал возможность говорить и решать Рудому, но сам вслушивался в каждое слово и, похоже, готов вмешаться в любой момент.

-- А это, -- сказала Ольха с усилием, -- хозяин этой крепости. Зовут его Ингвар Северный.

Явор кивнул, не сводя с Ингвара глаз:

-- Я слышал о тебе.

Он не сказал, что именно слышал, и Ольха была благодарна старому воеводе за чуткость, несвойственную древлянам. Явор не только слышал, но и видел Ингвара. Он был в тот день в крепости, когда Ингвар захватил Искоростень!

Ингвар ответил медленно:

-- И я слышал о тебе, Явор. Это ты привел дружину? А... где тот смелый, но не совсем умный витязь... ну, который...