умагов. И из угояка рта, схривившегося в дьявольской улыбке,
выкатилась капелька крови. - А у меня есть для тебя маленький
сюрпризик, совсем маленький.
вытащил оттуда чёрный трезубец величиной с детскую ладошку. Трезубец
был усеян искрящимися острыми шипами - легкое свечение расходилось от
него, будто лучилось маленькое черненькое солнышко. Видя, какой эффект
произвел "сюрприз" на сына-выродка, Филипп расхохотался во все горло,
до судорожного, нечеловечьего лая, до хрипатой волчьей икоты. Он
предвкушал славную охоту и редкостную потеху, и это было написано на
его глумливо-сладострастном лице.
собой. Ужас тех лет вонзился острой стрелой в его изболевшееся сердце.
- Я не хочу-у-у!.
скрюченными руками свою уродливую, огромную голову, бежал долго,
бежал, спотыкаясь, дадая и снова поднимаясь, бежал от неминуемой
смерти. Он уже не помнил про Малиновый Барьер, про хрустальный лед,
про Синдикат. Страх, безумный и слепящий страх гнал его вперед.
облака. Он уже не мог бежать, силы покинули его, сердце билось
судорожно и неровно, в легких сидела тупая игла.
пяти. - Но ты бежал-ко мне, малыш!
того же желтого ствола высохшего агубаба, все было тем же, лишь
расстояние методу отцом и сыном сократилось во много раз. Это было
непостижимо!
безжалостный папаша, - иди скорее, я верю, ты меня любишь, ты сам
подползешь ко мне, малыш, чтобы я мог выковырять тебе глазик этим
стебельком, верно я говорю, ха-ха?
поточное, как бы не промахнуться. На широком кожанном поясе у Филиппа
в здоровущей позвякивающей связке висели пыточяые инструменты: иглы,
ножи, щипцы, сверла, электровибраторы, клещи ... Палач забавлялся со
своею жертвою, он оттягивал начало пыток, он играл с несчастным
сыном-уродцем будто кошка с обреченной мышью.
тогда, много лет назад, тогда ему посчастливилось. Он думал, что
убежал раз и навсегда, бесповоротно и окончательно. Но вышло иначе.
Проклятый Синдикат!
карлика, он был в стократ сильнее. Безумным, хохочущим циклопом навис
издевающийся изверг над несчастным Цаем. Трезубец опустился, раздирая
левое ухо, вырывая его ошметками, клочьями, причиняя острую боль.
стремительно выкинул вперед правую руку - металлопластиконовая
трехпалая кисть-протез вонзилась в нависающий живот, прорвала мышцы и
ушла в глубь тела.
окровавленные кишки. Он еле успел отскочить.
Огромная, дико орущая и извергающая хмельной смрад рожа оказалась у
его лица, забрызгала слюной.
Упал. Ноги не слушались его.
на вываливающиеся кишки, полз на него. И не было уже ни боли, ни ужаса
в заросшем щетиной лице. Лишь сладострастие и безумие. Лишь вожделение
и жаяэда кром! Это был монстр. Издыхающий адский монстр. Но он тянул
руки к живому - искалеченному, обессиленному карлику, тянул, зная, что
жертва не уйдет, не денется никуда. И Цай тоже это понимал. Он не мог
убежать. И куда тут убежишь, если позади желтая стена, а впереди он -
отец-убийца! И тогда Цай, собрав остатки сил, бросился вперед. Он
вцепился своими железными руками-кручьями в это зверское лицо,
вцепился, чувствуя, как уже ломают его тело огромные волосатые лапы,
как трещит хребет, как лопаются глаза и хлещет из них кровь, его
кровь. И все же он рвал дикую и злобную плоть, раздирал мышцы,
пробивал кости, выдирая жилы, он добирался до мозга, чтобы отключить
это туловище, навеки сокрушить его, навсегда, умереть, и его убить!
в полный рост. И отшвырнуло Цая от себя, бросило его со всей силы
наземь. И он снова видел этого зверя, он видел занесенную над ним
огромную когтистую лапищу, всю в чёрных волосах и рыжих пятнах. Он
извернулся, уклоняясь от удара. Но лапа вновь нависла над ним, окатило
кровавой слюной, желтой пеной. Еще миг... когти, какие большие
нечеловеческие когти! разве это руки его отца?! разве это человеческие
руки? В долю мгновения в голове Цая промелькнуло множество мыслей. Он
уже не чувствовал, как вонзаются в его грудь дьявольские острия он уже
ощутил конец своего бытия на этом жутком и омерзительном свете.
алмазного лезвия, взлет ослепительного луча света. И увидел падение
взлетевшего. И увидел голову зверя, отделившуюся от туловища и с
грохотом покатившуюся вниз, к подножию холма. Голова скалила зубы и
безудержно хохотала ... Цай не смог выдержать подобного зрелища,
сознание покинуло его.
крышка!
вжался в землю, если можно землею назвать смесь глубоководного ила и
крошева из гиргенита. Вторая очередь прошила воздух двумя вершками
выше.
всякой незванной живности - работает по движущейся цели, человека
поражает только после рубежной черты. Мы сейчас можем идти в полный
рост - ни одна пуля не коснется нас.
его, словно он был заговоренным, они свистели над головой, справа и
слева, но ни одна не зацепила даже краешка его одежды.
только он умел так кричать. - Доиграешься, ложись!
зацепила плечевой манжет комбинезона, взвизгнула почти как живая. Он
добрался до этой самой черты, после которой автострелки начинают
поражать любую цель, в том числе и двуногую, разумную. Иван прижался к
стене, распластался за небольшим неровным выступом. Автоматика
допотопная, во лишняя дырка в теле ему не нужна. Если они пойдут
дальше, будет срабатывать система за системой, сигнал оповещения уйдет
в центр базы - вот тогда ими могут заняться всерьез. Они специально не
поставили силовых полей, не преградили напрочь дороги.
для самонадеянного путника! Он все сразу понял. Упал наземь, попытался
отползти назад, к Кеше - и уперся в непреодолимую преграду. Силовое
поле!
подползал все ближе.
сорок лет из ловушки в ловушку переползаю да перепрыгиваю. Надоело,
браток. Да только куда ж деваться?! И в ловушках люди живут.
Кеша психовал, нервничал, нудил и зудил, но надвигалась опасность, и
ветеран становился совсем другим, превращался в кусок стали,
изрекающий всякие житейские мудрости и обладающий феноменальной
реакцией. Вот и сейчас - Кеша уже лежал рядом, в его дыхании не было
заметно ни малейшей одышки, он был готов к бою, осаде, засаде, к
пыткам, казням, к черту с рогами!
предвкушением серьезной драки.
ни назад. Сухой воды осталось на пять суток, а автоматика работает без
проверок столетиями, иногда и дольше.
высохший, почти окостеневший плавник.