Чтение 40–й страницы книги ~Жизнь~

- Как хочешь, голубушка, а я не могу уехать отсюда.

Но служанка рассердилась.

- Ничего не поделаешь, раз иначе нельзя. Скоро придет нотариус с по-
купателем. А не то у вас, сударыня, в четыре года все пойдет прахом.

Жанна в отчаянии твердила:

- Не могу, не могу я.

Через час почтальон принес ей письмо от Поля, который просил еще де-
сять тысяч франков. Что делать? Вне себя она бросилась за советом к Ро-
зали, та только руками развела.

- Ну, что я вам говорила, сударыня! Хороши бы вы вышли оба, не вер-
нись я сюда!

И Жанна, покоряясь воле служанки, ответила Полю:

"Дорогой мой сын, ничем не могу помочь тебе. Ты меня разорил; мне да-
же приходится продать Тополя. Но помни: для тебя всегда найдется место,
если ты придешь искать приюта у твоей старенькой матери, которой ты при-
чинил немало горя. -

Жанна".

Когда приехал нотариус с г-ном Жофреном, бывшим сахарозаводчиком, она
сама приняла их и предложила осмотреть все в подробностях.

Через, месяц она подписала запродажную и одновременно приобрела
скромный домик, неподалеку от Годервиля, на большой Монтивильерской до-
роге, в селении Батвиль.

Потом до самого вечера она бродила одна по маменькиной аллее, а серд-
це у нее надрывалось и ум мутился, когда она посылала скорбное, слезное
прости далекому горизонту, деревьям, источенной червями скамье под пла-
таном, всему, что было так привычно взгляду и, казалось, вошло в созна-
ние и в душу, - роще, откосу над ландой, где она сиживала так часто, от-
куда смотрела, как граф де Фурвиль бежал к морю в страшный день смерти
Жюльена, старому вязу со сломанной верхушкой, к которому прислонялась
частенько, и всему родному ей саду.

Пришла Розали и насильно, за руку увела ее в дом.

У крыльца дожидался рослый крестьянин лет двадцати пяти. Он по-дру-
жески, как старую знакомую, приветствовал Жанну.

- Здравствуйте, мадам Жанна, как поживаете? Мать велела мне прийти
поговорить насчет переезда. Вы мне покажите, что берете с собой, мне бу-
дет сподручнее возить между делом, чтобы работа на поле не стояла.

Это был сын ее служанки - сын Жюльена, брат Поля.

Ей показалось, что у нее останавливается сердце; и в то же время ей
хотелось расцеловать этого парня.

Она смотрела на него, искала сходства со своим мужем, с сыном. Он был
румяный, крепкий, белокурый и голубоглазый - в мать. И все-таки он напо-
минал Жюльена. В чем? Чем? Она и сама не понимала, но чтото было общее с
ним во всем облике.

- Вы бы меня очень одолжили, если бы показали все сейчас, - повторил
парень.

Но она еще сама не решила, что брать, так как новый дом ее вмещал
очень мало, и попросила его прийти в конце недели.

Потом ее занял переезд, внеся грустное развлечение в ее унылую, без-
надежную жизнь.

Она ходила из комнаты в комнату, выбирала вещи, напоминавшие ка-
кие-нибудь события, те родные сердцу вещи, которые становятся частью на-
шей жизни, чуть ли не частью нас самих, вещи, знакомые с юных лет, свя-
занные с грустными или радостными воспоминаниями, с вехами нашей исто-
рии; молчаливые товарищи сладостных или скорбных минут, они состарились,
износились возле нас, и обивка у них местами лопнула, и подкладка порва-
лась, и скрепы расшатались, и краски полиняли.

Она выбирала каждую вещь отдельно, часто колебалась, волновалась так,
словно принимала решение первостепенной важности, то и дело передумыва-
ла, взвешивала достоинства двух кресел или редкостного бюро по сравнению
с старинным рабочим столиком.

Она выдвигала ящики, во всем искала воспоминаний; наконец, когда она
решала твердо: "Да, это я возьму", - выбранный предмет относили в столо-
вую.

Она пожелала сохранить всю обстановку своей комнаты: кровать, шпале-
ры, часы - словом, все.

Из гостиной она взяла некоторые кресла, те именно, где были любимые
ею с детства рисунки: лисица и журавль, ворона и лисица, стрекоза и му-
равей, цапля-печальница.

Так, бродя по всем закоулкам родного жилища, которое ей предстояло
покинуть, она добралась однажды до чердака.

Она застыла от неожиданности при виде такого нагромождения самых раз-
нообразных предметов: одни были сломаны, другие просто загрязнены,
третьи отнесены сюда по неизвестной причине - потому ли, что они надоели
или же были заменены другими. Она без конца наталкивалась на безделушки,
которые постоянно видела прежде, пока они не исчезали и она не забывала
о них, те мелочи повседневного обихода, те знакомые пустячки, которые
лет пятнадцать окружали ее, и она изо дня в день смотрела на них, не за-
мечая. Здесь, на чердаке, рядом с другими, более старыми вещами, памят-
ными ей из времен ее приезда в Тополя, эти мелочи тоже приобрели вдруг
важное значение забытых свидетелей, вновь обретенных друзей. Они были
для нее словно те люди, с которыми встречаешься долго, но совсем не зна-
ешь их, пока как-нибудь вечером они не разговорятся по самому ничтожному
поводу и не раскроют совершенно неожиданные стороны своей души.

Она переходила от одной вещи к другой и с замиранием сердца припоми-
нала:

"Ах да, эту китайскую чашку уронила я за несколько дней до свадьбы.
О! вот маменькин фонарик и трость, которую папенька сломал, когда хотел
открыть калитку, разбухшую от дождя".

Но много было на чердаке таких вещей, которых она не знала, которые
ничего ей не напоминали и, вероятно, остались еще от дедов или прадедов,
вещей запыленных, переживших свое время, как будто грустных оттого, что
они заброшены и никто не знает их истории, их приключений, ибо никто не
видел тех, что выбирали, покупали, хранили и любили их, никто не помнит
рук, которым было привычно трогать их, и глаз, которым было приятно
смотреть на них.

Жанна брала их, вертела в руках, оставляла следы пальцев в густом
слое пыли; так медлила она среди старого хлама в тусклом свете, падавшем
сквозь квадратные окошечки в крыше.

Она внимательно разглядывала колченогие стулья и все думала, не на-
помнят ли они ей что-нибудь, разглядывала грелку, сломанную жаровню, ко-
торая показалась ей знакомой, и множество хозяйственных предметов, вы-
шедших из употребления.

Потом она отобрала те вещи, которые хотела увезти с собой, и, спус-
тившись в комнаты, послала за ними Розали. Служанка в негодовании отка-
залась переносить вниз "эту рухлядь". Но Жанна, как будто бы утратившая
всякую волю, на этот раз не сдавалась; пришлось уступить ей.

Как-то утром молодой фермер Дени Лекок, сын Жюльена, прикатил со сво-
ей тележкой, чтобы совершить первый рейс. Розали поехала с ним, желая
присутствовать при выгрузке и расставить мебель по местам.

Когда Жанна осталась одна, ею овладело жестокое отчаяние, и она пошла
бродить по дому. В порыве восторженной нежности она целовала все, что не
могла взять с собой, - больших белых птиц на шпалерах гостиной, старин-
ные канделябры, все, что ей попадалось на глаза. Она металась из комнаты
в комнату, не помня себя, обливаясь слезами; потом пошла прощаться с мо-
рем.

Был конец сентября; низкое серое небо, казалось, нависло над миром;
унылые желтоватые волны уходили в беспредельную даль. Она долго стояла
на кряже, отдавшись мучительным думам. Наконец, когда сумерки сгусти-
лись, она вернулась в дом, выстрадав за этот день не меньше, чем в дни
самых страшных несчастий.

Розали уже успела возвратиться и ждала ее. Она была в восторге от но-
вого дома, утверждала, что он куда веселее этого старого гроба, мимо ко-
торого даже дороги не идут.

Жанна проплакала весь вечер.

С тех пор как фермеры узнали, что имение продано, они уделяли ей
только самую необходимую долю почтения, называли ее между собой "полоум-
ная", не сознавая почему, - должно быть, потому только, что чуяли каким-
то враждебным инстинктом ее болезненную, все углублявшуюся чувстви-
тельность, восторженную мечтательность, все смятение ее жалкой, потря-
сенной несчастиями души.

Накануне отъезда она случайно заглянула на конюшню. Вдруг какое-то
рычание заставило ее вздрогнуть. Это был Убой, о котором она позабыла в
последние месяцы. Слепой и параличный, он дожил до такого возраста, ка-
кого обычно не достигают собаки, и дотягивал свой век на соломенной
подстилке; Людивина не оставляла его своими попечениями. Жанна взяла его
на руки, расцеловала и унесла в дом. Он разбух, как бочка; еле передви-
гался на растопыренных негнущихся лапах и лаял наподобие деревянных иг-
рушечных собачек.

Наконец настал последний день. Жанна ночевала в бывшей комнате
Жюльена, потому что из ее спал2ьни мебель была увезена.

Она встала с постели измученная, задыхаясь, как после долгого
странствия. Повозка с остатками мебели и сундуками уже стояла, нагружен-
ная, во дворе. Другая тележка, двуколка, была запряжена для хозяйки и
служанки.

Только дядюшка Симон и Людивина должны были дождаться приезда нового
владельца, а потом отправиться на покой к родным, для чего Жанна выдели-
ла им небольшую ренту. Впрочем, у них самих были коекакие сбережения.
Они превратились в очень дряхлых слуг, никчемных и болтливых. Мариус же-
нился и давно уже покинул дом.

К восьми часам пошел дождь, мелкий, холодный дождь, который нагоняло