Чтение 40–й страницы книги ~Милый друг~

шественникам.

Внизу светлая река извивалась по длинной, широкой, необъятной равни-
не. Испещренная бесчисленными островками, она появлялась откуда-то изда-
ли и, не доходя до Руана, описывала дугу. На правом берегу реки из Дымки
утреннего тумана вставал город с позлащенными солнцем кровлями и мно-
жеством остроконечных и приплюснутых, хрупких и отшлифованных, словно
гигантские драгоценные камни, воздушных колоколен, круглых четыреху-
гольных башен, увенчанных геральдическими воронами, шпилей и звонниц, а
надо всем этим готическим лесом верхушек церквей взметнулась острая со-
борная игла, изумительная бронзовая игла, до странности уродливая и не-
соразмерная, высочайшая в мире.

Напротив, на том берегу реки, возносились тонкие, Круглые, расширяв-
шиеся кверху заводские трубы далеко раскинувшегося предместья Сен-Север.

Длинные кирпичные колоннады этих труб, еще более многочисленных, чем
их сестры-колокольни, обдавая голубое небо черным от угля дыханием, те-
рялись вдали среди простора полей.

Выше всех взлетевшая труба, такая же высокая, как пирамида Хеопса
(это второе по высоте творение человеческих рук), и почти равная своей
горделивой подруге - соборной игле, исполинская водонапорная башня Мол-
нии казалась царицей трудолюбивого, вечно дымящего племени заводов, а ее
соседка - царицей островерхого скопища храмов.

За рабочей окраиной тянулся сосновый лес. И Сена, пройдя между старым
и новым городом, продолжала свой путь, подмывая крутой, покрытый лесом
извилистый берег и местами обнажая его каменный белый костяк, а затем,
еще раз описав громадный полукруг, исчезала вдали. Вверх и вниз по тече-
нию шли пароходы величиною с муху и, выхаркивая густой дым, тащили на
буксире баржи. Островки, распластавшиеся на воде, то составляли непре-
рывную цепь, то, словно неодинакового размера бусинки зеленоватых четок,
держались один от другого на большом расстоянии.

Кучер ждал, когда его пассажиры кончат восхищаться. Он знал по опыту,
сколько времени длится восторг у туристов разных сословий.

Как только они тронулись в путь, Дюруа на расстоянии нескольких сот
метров увидел двух стариков, двигавшихся навстречу, и, выскочив из эки-
пажа, крикнул:

- Это они! Я их узнал!

Двое крестьян, мужчина и женщина, шли неровным шагом, покачиваясь и
по временам задевая друг друга плечом. Мужчина был низенький, коренас-
тый, краснощекий, пузатый, - несмотря на свой возраст, он казался здоро-
вяком; женщина - высокая, сухощавая, сгорбленная, печальная, настоящая
деревенская труженица, которую сызмала заставляли работать и которая ни-
когда не смеялась, тогда как муж ее вечно балагурил, выпивая с посетите-
лями.

У Мадлены, неожиданно для нее, мучительно сжалось сердце, когда она,
тоже выйдя из экипажа, взглянула на эти два жалких создания. Они не уз-
нали своего сына в этом важном господине, и никогда не пришло бы им в
голову, что эта нарядная дама в белом платье - их сноха.

Быстро и молча двигались они навстречу долгожданному сыну, не глядя
на этих горожан, за которыми ехал экипаж.

Они чуть было не прошли мимо.

- Здорово, папаша Дюруа! - смеясь, крикнул Жорж.

Оба остановились как вкопанные, остолбенев, оторопев. Старуха опомни-
лась первая и, не двигаясь с места, пробормотала:

- Это ты, сынок?

- Ну да, а то кто же, мамаша Дюруа! - ответил Жорж и, подойдя к ней,
поцеловал ее в обе щеки крепким сыновним поцелуем. Затем потерся щеками
о щеки отца, снявшего свою руанскую фуражку, черную шелковую, очень вы-
сокую, похожую на те, какие носят прасолы.

- Это моя жена, - объявил Жорж.

Крестьяне взглянули на Мадлену. Они смотрели на нее, как на чудо, со
страхом и беспокойством, причем у старика к этому сложному чувству при-
мешивалось еще что-то вроде удовлетворения и одобрения, а у старухи -
ревнивая неприязнь.

Старик, жизнерадостный от природы, да к тому же еще повеселевший от
выпитой водки и сладкого сидра, расхрабрился и, хитро подмигнув, спро-
сил:

- А поцеловать-то ее все-таки можно?

- Сколько хочешь, - ответил сын.

Мадлене, и без того чувствовавшей себя не в своей тарелке, пришлось
подставить старику щеки, и тот по-деревенски звонко чмокнул ее и вытер
губы тыльной стороной руки.

Старуха тоже поцеловала ее, но это был сдержанный в своей враждебнос-
ти поцелуй. Нет, не о такой невестке мечтала она: ей рисовалась дород-
ная, пышущая здоровьем девушка с фермы, румяная, как яблочко, и упитан-
ная, как племенная кобыла. А эта дамочка с ее оборками и запахом мускуса
смахивала на потаскушку. Дело в том, что, по мнению старухи, духи всегда
отзывали мускусом.

Все пошли за экипажем, который вез чемодан молодых супругов.

Старик взял сына под руку и, замедлив шаг, с любопытством спросил:

- Ну, как дела?

- На что лучше!

- Молодец, молодец! А сколько взял за женой?

- Сорок тысяч франков, - ответил Жорж.

Старик присвистнул от восторга.

- Ух ты, черт! - только и мог проговорить он, до того потрясла его
сумма.

Затем добавил важно и уверенно:

- Красавица, что и говорить!

Она и в самом деле пришлась ему по вкусу. А ведь в свое время он по
этой части слыл знатоком.

Мадлена со своей свекровью молча шли рядом. Мужчины догнали их.

Они уже подходили к деревне - крошечной деревушке, расположенной по
обочинам дороги, - десять домов слева, десять домов справа: тут были до-
ма, построенные на городской лад, и обыкновенные хибарки, кирпичные и
глиняные, крытые соломой и крытые шифером. На краю деревни с левой сто-
роны стоял одноэтажный домишко с чердаком: это и было заведение старика
Дюруа - "Красивый вид". Сосновая ветка, по старинному обычаю прибитая
над дверью, указывала, что жаждущие могут войти.

Завтрак был приготовлен в зале на двух сдвинутых столах, "накрытых
двумя небольшими скатертями. Соседка, помогавшая по хозяйству, увидев
нарядную даму, низко поклонилась, затем, узнав Жоржа, воскликнула:

- Господи Исусе, это ты, малый?

- Да, это я, мамаша Брюлен! - весело ответил он и поцеловал ее так
же, как перед этим целовал отца и мать.

Затем он обратился к жене:

- Пойдем в нашу комнату, там есть куда положить шляпу.

Через дверь направо он провел ее в прохладную комнату с каменным по-
лом" - комнату, сверкавшую белизной, так как стены ее были выбелены из-
вестью, а над кроватью висел коленкоровый полог. Распятие над кропильни-
цей и две олеографии, изображавшие Поля и Виргинию под синей пальмой и
Наполеона I на рыжем коне, составляли единственное украшение этой чистой
и скучной комнаты.

Как только они остались одни, Жорж поцеловал Мадлену.

- Здравствуй, Мад. Я рад повидать стариков. В Париже о них не дума-
ешь, а побывать у них все-таки приятно.

Но в перегородку уже стучал кулаком отец:

- Скорей, скорей, суп на столе!

Пришлось идти в залу.

Начался завтрак, по-деревенски долгий завтрак, меню которого было
весьма неискусно составлено: после баранины подали колбасу, после колба-
сы - яичницу. Сидр и несколько стаканов вина привели старика Дюруа в ве-
селое настроение, и он открыл фонтан красноречия: сыпал шутками, которые
приберегал для больших праздников, рассказывал неприличные, сальные
анекдоты, будто бы случившиеся с его друзьями. Жорж знал их наизусть, но
все же смеялся - смеялся оттого, что его опьянял воздух родных полей,
оттого, что в нем снова заговорила любовь к родному краю, к знакомым с
детства местам, ко всякой вещи, ко всякой мелочи, при виде которой в нем
оживали прежние чувства и воспоминания прошлого: это могла быть зарубка
на двери, треногий стул, напоминавший о каком-нибудь незначительном про-
исшествии, благоухание земли, сильный аромат смолы и деревьев, которым
дышал ближний лес, запах жилья, запах стоячей воды, запах навоза.

Старуха Дюруа, по-прежнему суровая и печальная, все время молчала и с
ненавистью поглядывала на свою невестку, да и ничего, кроме ненависти,
старая труженица с мозолистыми руками, крестьянка, чье тело было изуро-
довано непосильной работой, и не могла питать к этой горожанке, произво-
дившей на нее отталкивающее впечатление - впечатление чего-то нечистого,
порочного, зачумленного, - казавшейся ей олицетворением праздности и
греха. Она поминутно вставала, чтобы подать какое-нибудь блюдо, подлить
в стаканы желтого кислого вина из графина или сладкого пенистого рыжего
сидра, точно газированный лимонад вышибавшего из бутылок пробки.

Мадлена была грустна; она ничего не ела, ни с кем не разговаривала; с
уст ее, как всегда, не сходила улыбка, но в этой улыбке сквозила теперь
унылая покорность. Она была разочарована, удручена. Чем? Ведь ей самой
хотелось сюда. Для нее не составляло тайны, что она едет к крестьянам, к
простым крестьянам. Зачем же она идеализировала их, - она, которая ни-
когда никого не идеализировала?

Впрочем, разве она это сознавала? Женщины всегда ждут чего-то иного,
не того, что существует в действительности! Быть может, издали они
представлялись ей более поэтичными? Поэтичными - нет, но, пожалуй, более
возвышенными, более благородными, более радушными, более живописными.
Вместе с тем она вовсе не желала, чтобы они были такими же благовоспи-