прикасался. Поэтому его скупая мать запретила ему что-либо делать, и он
охотно ей повиновался. Его одутловатая, безбородая физиономия с высоким
открытым лбом сильно смахивала на дряблую грушу. Черты лица были у него
так же несоразмерны, как и пропорции фигуры. Взгляд косых, разбегающихся
глаз казался совершенно бессмысленным. На толстых губах застыла глупая
усмешка. Бесформенный нос, бесцветная кожа, плоские, низко посаженные
уши, редкие жесткие волосы, уныло торчащие на его жалкой голове, - все
это скорее походило на плохо очищенную репу, чем на человеческое лицо.
Таково по крайней мере было поэтическое сравнение его почтенной матушки.
на стыд и горечь, которые испытывала, глядя на него, госпожа Шварц, Гот-
либ, единственный сын, безобидный, покорный и больной, являлся все же
единственным объектом любви и гордости своих родителей. Прежде, когда он
был еще не так уродлив, они питали надежду, что он вырастет красивым.
Когда он был ребенком, они радовались прилежанию сына и мечтали о его
блестящем будущем. Невзирая на его плачевное состояние, они все же наде-
ялись, что, когда прекратится этот бесконечный рост, он снова наберется
сил, ума, красоты. Впрочем, надо ли объяснять, что материнская любовь
примиряется решительно со всем и довольствуется малым. Высмеивая и браня
сына, госпожа Шварц в то же время обожала своего гадкого Готлиба, и не
торчи он весь день, словно соляной столб (так она выражалась), возле ка-
мина, у нее бы не хватило мужества и терпения разбавлять водой свою под-
ливку и раздувать счета своих нахлебников. Папаша Шварц, который, как
многие мужчины, вкладывал в отцовское чувство больше самолюбия, чем неж-
ности, продолжал упорно обманывать и грабить своих арестантов в надежде,
что когда-нибудь Готлиб станет священником и знаменитым проповедником.
Такова была его навязчивая идея, ибо до болезни мальчик был очень крас-
норечив. Но вот уже четыре года, как он не высказал ни одной разумной
мысли, а если ему и случалось связать два-три слова, то они были обраще-
ны к коту Вельзевулу - единственному, кого он удостаивал своим внимани-
ем. Впрочем, врачи давно объявили Готлиба душевнобольным, и только отец
с матерью верили в возможность его выздоровления.
и объявил родителям, что хочет изучить какое-нибудь ремесло, чтобы изба-
виться от скуки и проводить свои унылые дни с большей пользой. Хотя бу-
дущему члену протестантской церкви и не подобало заниматься физическим
трудом, пришлось разрешить ему эту невинную причуду. Ум Готлиба так явно
и так упорно нуждался в отдыхе, что родители позволили ему ходить в мас-
терскую сапожника и учиться там искусству тачать башмаки. Отцу было бы
приятнее, если бы сын выбрал более изящную профессию, но какие ремесла
ему ни называли, его выбор оставался неизменным - он хотел заниматься
делом святого Криспина и даже объявил, что само провидение указало ему
этот путь. Так как это желание превратилось у него в навязчивую идею и
уже одно только опасение, что ему могут помешать, повергало его в глубо-
кое уныние, пришлось позволить ему провести месяц в сапожной мастерской,
после чего в одно прекрасное утро он пришел домой, снабженный всеми не-
обходимыми инструментами и материалами, и снова водворился у своего лю-
бимого камина, заявив, что научился всему, что нужно, и уроков ему
больше не требуется. Поверить этому было трудно, но, надеясь, что опыт
разочаровал сына и, быть может, он снова возьмется за богословие, роди-
тели приняли его без упреков и насмешек. И вот для Готлиба началась но-
вая жизнь, целиком заполненная мечтой об изготовлении башмаков. Воору-
жившись колодкой и шилом, он три-четыре часа в день тачал пару обуви,
которой никогда не суждено было обувать чьи-либо ноги, ибо ей не суждено
было быть законченной. Готлиб ежедневно перекраивал, растягивал, коло-
тил, прошивал свое произведение, и оно принимало всевозможные формы, за
исключением одной - формы башмака, но это не мешало безмятежному мастеру
продолжать свое дело с таким удовольствием, вниманием, медлительностью,
терпением и удовлетворением, что никакая критика не смогла бы его за-
деть. Вначале эта одержимость немного испугала Шварцев, потом они так же
привыкли к ней, как ко всему остальному, и нескончаемый башмак, который
в руках Готлиба уступал место лишь толстому тому проповедей и молитв,
стал считаться лишь еще одним проявлением его недуга. От него требова-
лось только, чтобы он хоть изредка сопровождал отца во время обхода га-
лерей и дворов и дышал свежим воздухом. Но эти прогулки сильно огорчали
господина Шварца, потому что дети других сторожей и служащих крепости
без конца бегали за Готлибом, передразнивали его расслабленную, неуклю-
жую походку и кричали на разные лады:
кротостью улыбался злой детворе и даже останавливался, чтобы ответить:
я сниму мерку. Кому нужны башмаки?
со всяким сбродом, а "башмачник", по-видимому, ничуть не сердился и не
досадовал на то, что его уводят от заказчиков.
смиренной просьбой позаниматься с Готлибом и попробовать вновь пробудить
в нем любовь к ораторской речи, к которой он проявлял такие способности
в детстве. Не скрыв от нее болезненного состояния своего наследника,
Шварц, верный законам природы, прекрасно изображенным Лафонтеном:
ей все качества бедного Готлиба. В противном случае Консуэло, быть мо-
жет, и не отказалась бы - а она отказалась - принимать в своей каморке
девятнадцатилетнего юношу, описанного ей следующим образом: "Долговязый
молодчик пяти футов и восьми дюймов роста - сущий клад для вербовщиков,
если бы, к несчастью для его здоровья и к счастью для независимости,
легкая слабость в руках и ногах не сделала его негодным к военной служ-
бе". Решив, что ей в ее положении неудобно встречаться с "мальчиком" та-
кого возраста и такого роста, узница решительно отказалась принимать его
и поплатилась за свою нелюбезность тем, что мамаша Шварц стала ежедневно
разбавлять ее бульон кружкой воды.
шено было ежедневно гулять, Консуэло приходилось спускаться вниз и про-
ходить через зловонное жилище семейства Шварц - все это с разрешения и
под охраной своего стража, который, впрочем, не заставлял себя просить,
ибо "неутомимая услужливость" (во всем, что касалось услуг, дозволенных
инструкцией) заносилась в счет и высоко оплачивалась. Таким образом,
часто проходя через эту кухню, дверь которой выходила на эспланаду, Кон-
суэло в конце концов обратила внимание на Готлиба. Рахитичная детская
голова на плохо сколоченном теле великана в первую минуту вызвала в ней
отвращение, а потом жалость. Она ласково заговорила с ним и задала нес-
колько вопросов, пытаясь вызвать его на разговор. Но ум Готлиба был ско-
ван болезнью, а может быть, крайней застенчивостью, ибо, сопровождая ее
во время прогулок по крепостному валу исключительно по приказанию роди-
телей, он на все ее вопросы отвечал односложно. Тогда, опасаясь, что
дальнейшее внимание с ее стороны только усилит в нем неприязнь (а его
смущение она принимала за неприязнь), Консуэло перестала обращаться к
нему, даже смотреть на него, а отцу объявила, что не находит в нем ни
малейшей склонности к ораторскому искусству.
порино и берлинскую публику, мамаша Шварц снова ее обыскала. Однако пе-
вице удалось обмануть бдительность этого цербера в юбке. Час был позд-
ний, в кухне было темно, и мамаша Шварц, которую приход Консуэло разбу-
дил, едва она успела заснуть, находилась в дурном расположении духа. В
то время как Готлиб спал в комнатке, вернее - в конурке возле святилища
поварского искусства, а сам Шварц поднимался по лестнице, чтобы отомк-
нуть железную дверь ее камеры, Консуэло подошла к камину, где под пеплом
еще тлели угли, и, делая вид, будто гладит Вельзевула, стала искать спо-
соб спасти свои деньги от жадных лап тюремщицы: ей надоело целиком от
нее зависеть. Пока мамаша Шварц зажигала лампу и надевала очки, Консуэ-
ло, осмотревшись, заметила у камина, в том месте, где обычно сидел Гот-
либ, на уровне его плеча, небольшое углубление - потайной ящик, где бед-
ный дурачок держал свой том проповедей и свой нескончаемый башмак.
Здесь, в этом почерневшем от копоти отверстии, хранились все богатства,
все сокровища Готлиба. Быстрым и ловким движением Консуэло положила туда
свой кошелек, а потом терпеливо позволила обыскать себя старой ведьме,
которая долго мучила ее, ползая своими замасленными крючковатыми пальца-
ми по всем складкам ее одежды, удивляясь и сердясь, что ничего не нахо-
дит. Хладнокровие узницы, не придававшей успеху своего предприятия осо-
бого значения, в конце концов убедило жену тюремщика, что у той ничего
нет, и, когда обыск кончился, Консуэло удалось схватить свой кошелек и
спрятать его под шубкой. Очутившись у себя, она стала искать для него
укромный уголок, так как знала, что во время ее прогулок камеру осматри-
вают, и решила, что лучше будет держать деньги при себе, зашив их в ку-
шак от платья: госпожа Шварц имела право обыскивать певицу только в тех
случаях, когда она покидала крепость.
найденная мамашей Шварц при обыске в день прибытия узницы, давно уже бы-
ла исчерпана. Сделав несколько новых, довольно скудных затрат, господин
Шварц составил новый кругленький счет, продиктованный обычным стремлени-
ем к наживе. Чересчур осторожный, чтобы требовать денег с заключенной,
которой запрещено было их иметь, но которая в первый же день сообщила
ему, что ее сбережения хранятся у Порпорино, вышепоименованный Шварц, ни
слова не сказав Консуэло, отправился в Берлин и предъявил свой счет это-
му верному казначею. Но Порпорино, уже предупрежденный Консуэло, отка-
зался оплатить счет до того, как он будет подтвержден потребительницей,
и отослал кредитора к певице, которую, как мы знаем, успел снабдить но-
вой суммой денег.
Афанасьев Роман
Юрьев Сергей
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Курылев Олег