поскакал по дороге на Москву, уважительно усмехаясь в бороду, любуя тому,
как резво снарядила его в путь владычная челядь при одном только
митрополичьем имени. <Держит! Хозяин!> - повторял он, покачивая головой.
болота. Небо было мутным, пахло гарью. По дорогам брели нищие, голодающие.
Больные умирали тут же, в придорожных кустах, и над трупами, которые вдали
от городов никто уже не погребал, вилось разжиревшее воронье. Василий
Олексич только вздыхал: погинет мужик - и боярину не уцелеть!
не то девоньку, в долгой опрелой рубахе, до того тощего, что и не понять
было, в чем душа держится. Боярин придержал коня:
голоском: - Мертвая она, не шевелится, и тата мертвый. Хлебца нетути?
ребенок жадно вцепился в корку примолвил:
какая-то словно ополоумевшая жонка. Завидя ломоть в руках у дитяти,
крикнула, словно прокаркала:
Тоже - ветром шатало, но взгляд был осмыслен и беззубый рот твердо сжат.
Спросила дитятю:
брови.
- И вот! - Вытащил целый круглый хлеб, подал тоже. Хлебу старая
обрадовалась больше, чем серебру.
Видно, навидались всякого. Впрочем, один вымолвил, уже когда отъезжали:
болотами, и <черная> обошла, и с хлебом живут! Иной год у них вымокает, а
нынь родило дивно!
верилось.
наконец дымную мгу, даст вздохнуть полною грудью. И хотя ветер был тоже
горяч, все же повеяло хоть какою-то свежестью. Боры глухо и ровно загудели
по сторонам, а когда въехали на пригорок, ветром разом перепутало гривы
коням.
чего сторожко навостривать уши. Со стороны Москвы доносило ровный глубокий
гул, небо было в багровых отсветах, и вдруг началось что-то невообразимое:
со всех сторон на дорогу стали падать обгорелые птицы. Птицы летели
оттуда, встречь - вороны, галки, воробьи, сороки, грачи, голуби, летели с
каким-то смятенным заполошным ором и падали, падали, то оставаясь
недвижными комками, то с писком отползая в кусты и траву. Пахло паленым
пером. Конь под боярином начал уросить, привставал на дыбы, грыз удила, и
понадобилось несколько раз с силой огреть его ременною, с тяжким
наконечником плетью, покамест жеребец, прижавши уши, не взял наконец в
опор.
на отдельные заполошные звоны и рокот - словно бы сильный шум бегущей
водопадом воды. По небу ходили дымно-розовые столбы, и еще ничего толком
не понимая, все трое, малость побледнев, погнали коней опрометью.
холмов и вдруг выскочила на маковицу высокого берега, на самый глядень над
Яузой, и всадники, невольно оцепенев, сбились в кучу. Перед ними лежала
Москва, вернее, то, что было ею. Весь город пылал, как один огромный
костер. По дымному небу мотались багровые сполохи. В реве пламени тонул
гул человеческих голосов и отчаянное ржанье и блеяние гибнущей скотины.
Набатно звонили колокола, замирая один за другим: колокольни, пылая, как
свечи, рушились в костер. Кремник стоял на горе весь объятый пламенем.
Огненные сверкающие языки, вспыхивая и опадая, опоясывали городовые стены.
Башни выбрасывали из своего нутра водометы раздуваемого яростным ветром
огня. Гибнущими мурашами суетились по склонам Боровицкого холма сотни
людей. Заречье тоже пылало. Пылал весь Подол, и посад, и Занеглименье -
огонь уже зримо охватил весь город с загородьем.
понимать, где он, что с ним, зачем-он тут вообще, и не пришел ли конец
всему, что с таким трудом и прехитро изобретали князь Борис, владыка
Алексий и десятки иных мужей, вельмож и бояр, и не рушится ли на его
глазах в ничто все это, дабы осталась вновь одна лишь дорога да умирающее
давешнее дитя, и уже не только Москвы, но и Нижнего, ни Владимира, ни
Суздаля - ничего больше не обрящет он, озрясь и сотворив крестное
знамение. Все исчезнет в небылом, в огне, и не зрит ли он наставшее
окончание света?!
склону, крича что-то одному из бегущих на той стороне. У второго кметя -
оглянув, увидал Василий Олексич, - не было в губах ни кровинки, лишь в
расширенных от ужаса, остекленевших глазах играли багровые сполохи.
Ратника пришлось несколько раз торнуть под бок концом плети, чтобы он
прочнулся и кое-как пришел в себя.
людей, и их закружило вихорем общей беды. Все сущее тут уже перестало
казаться апокалиптическою сказкою. Называли причину пожара: загорелось,
баяли, у Всех Святых, и просушенный небывалою сухменью город вспыхнул
костром. Головни и бревна метало бурею за десять дворов; гасили один двор,
а загоралось в десяти иных местах. Кто не успел вымчать из города,
потеряли в един час имение и товар, все огнь взял без утечи...
громко оплакивали погоревших на пожаре. Редко можно было сыскать не
потерявшего разум мужика. К одному такому Василий Олексич подъехал,
вопросил. Тот поднял светлый внимательный взор. Вслушался. Вдруг натужно
закашлял, выплюнул черный сгусток мокроты, тут же повинился:
горах! Тысяцкой в Кремнике сейчас, добро спасает, ежели не погиб! - Только
того и узнано было.
боярин остался один. Он выбрался из толпы встречных и, поминутно понукая
упрямящегося коня, въехал в почернелые, поникшие сады. Дымились догорающие
развалины. Огонь уже схлынул отсюдова, оставя пепел и трупы, ушел вперед.
несколько хором и лабазов. На самом берегу высились груды спасенного
товара, и суета купеческих молодших, кметей и иноземных гостей торговых
выглядела осмысленней и деловитей.
стлался по самой воде, и тогда становилось трудно дышать.
сторону огня, то пожимали плечами.
несколько голосов.
сторону, но решил еще проехать берегом: авось кто объяснит погоднее, где
тут какая ни на есть княжеская али владычная власть.
не дали воли огню. По нему, подтапливая колеблемый настил, туда и обратно
тянулась непрерывная череда пеших и верхоконных горожан, жонок с дитями и
выведенной из огня скотиною, монахов и воинов. Редкие, там и сям, падали
головни. Конь пугливо шарахал от огненных гостинцев, шумно дышал,
заполошно поводя боками. От воды вдруг достиг Василия Олексича голос:
подбористый темнокудрявый мужик, уже и не так молодой - виделось по седине
в волосах. Рядом с ним двое нахохлившихся пареньков, лет десяти и восьми,
одинаково, не в масть с отцом, белоголовых. Две лошади, коренная с
пристяжной, тоже загнанные в воду, вздрагивали, накрытые с головами
рядинной попоной. Скудный крестьянский скарб на телеге был весь подмочен,
курились, просыхая, свиты на парнях и зипун на мужике. Впрочем, под
расстегнутым суконным зипуном виднелась расшитая шелками, хоть и вдосталь
замаранная рубаха, и на ногах незнакомца были не лапти, а сапоги,
востроносые, явно не крестьянского обиходу.
поздоровался с мужиком. Вскоре по разговору понял, что перед ним не
крестьянин, но кметь, а быть может, и повыше кто. Говорили урывками. Волны
жара, накатывая с высоты, порою не давали вздохнуть.
спешился и укрыл коня попоною.
вперемешку с ратными носили большие и малые книги, укладывая их в ящики и
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Майер Стефани
Орлов Алекс