книгу, только прижав ее к потолку над глазами; песочницу, полную пахну-
щего лавандой песка; трехрогий светильник с надписями на каждой ветви,
которые означали три души человека: нефеш, руах и нешмах. На окнах стоя-
ли растения, и по их сортам посетители могли сделать вывод, что защищают
их звезды созвездия Рака. На полках вдоль стен лежали лютня, сабля и сто
тридцать два мешочка из красной, синей, черной и белой грубой ткани, а в
них рукописи самого Коэна или чьи-то еще, но переписанные его рукой. На
одной из тарелок пером, обмакнутым в воск для печатей, было записано,
каким образом быстро и легко проснуться: для этого человеку, который хо-
чет прогнать сон, нужно написать любое слово, и он тут же совершенно и
полностью пробудится, потому что писание само по себе сверхъестественное
и божественное, а отнюдь не человеческое занятие. На потолке, над гама-
ком, было много букв и слов, написанных при пробуждении. Из книг внима-
ние посетителей привлекли три, найденные на полу комнаты возле самого
окна, где Коэн обычно читал. Было очевидно, что читал он их попеременно,
и такое чтение напоминало многоженство. Итак, там лежало краковское из-
дание книги дубровницкого поэта Дидака Исаии Коэна (умер в 1599 году),
которого называли Дидак Пир, - "De illustribus familiis" (1585); возле
нее была книга Арона Коэна "Zekan Aron" ("Аронова борода"), опубликован-
ная в Венеции в 1637 году, в которую был от руки переписан гимн Арона,
Исаку Юшуруну (умершему в дубровницких тюрьмах), а рядом еще и "Хорошее
масло" (Semen Atov) Шаламуна Оефа, деда Арона Коэна. Было ясно, что кни-
ги подобраны по семейному принципу, но из этого факта нельзя было сде-
лать никакого вывода. Тогда раби Абрахам Папо открыл окно, и порыв южно-
го ветра влетел в комнату. Раби раскрыл одну из книг, шался на мгнове-
ние, как трепещут на сквозняке страницы, и сказал Ицхаку Нехаме:
феш?
ее страницы, переворачиваясь на ветру, выговаривают слово: руах, руах,
руах.
знать, что книги призывают души Коэна.
она шепчет слово: нешмах, нешмах, нешмах!
вывод раби Папо, - какие-то вещи здесь хотят уничтожить другие вещи.
ке вдруг появились огоньки, будто книги вызвали их своим шепотом и шоро-
хом. Один огонек отделился от светильника и заплакал на два голоса, тог-
да раби Папо сказал:
по душе.
струнам, отчего послышалась тихая музыка, которой душа сопровождала свой
плач: "Иногда вечером, - плакала душа Коэна, - когда солнце смотрит в
твои глаза, бабочка, перелетевшая тебе дорогу, может показаться далекой
птицей, а низко пролетевшая радость - высоко взлетевшей печалью..." Тут
второй огонек вытянулся и принял форму человеческой фигуры, которая
встала перед зеркалом и начала одеваться и белить лицо. При этом фигура
подносила к зеркалу бальзамы, краски и пахучие мази, как будто только с
его помощью могла определить и рассмотреть, что это такое, но набелила и
накрасила лицо так, что оно ни разу не отразилось в зеркале, как будто
боялась пораниться.
копию Коэна, с красными глазами и одним седым усом. Потом взяла с полки
саблю и присоединилась к первой душе. Третья же душа Коэна, самая ста-
рая, парила высоко под потолком в форме огонька. В то время как первые
две души прижались к полке с рукописями, третья была отдельно, враждебно
держась в стороне, в углу под потолком, и царапая буквы, написанные над
гамаком...
из-за мешочков с рукописями, но их было так много, что казалось невоз-
можным пересмотреть все. Тогда раби Абрахам спросил:
ма. - Посмотри на свечу. Ее пламя состоит из нескольких цветов: голубой,
красный, черный, этот трехцветный огонь обжигает и всегда соприкасается
с той материей, которую он сжигает, с фитилем и маслом. Вверху, над этим
трехцветным огнем, второе белое пламя, поддерживаемое нижним, оно не об-
жигает, но светит, то есть это огонь, питаемый огнем. Моисей стоял на
горе в этом белом пламени, которое не обжигает, а светит, а мы стоим у
подножия горы в трехцветном огне, пожирающем и сжигающем все, кроме бе-
лого пламени, которое есть символ самой главной и самой сокровенной муд-
рости. Попробуем же поискать то, что мы ищем, в белых чехлах!
из изданий Иуды Халеви ?, опубликованное в Базеле в 1660 году, с прило-
жением перевода текста с арабского на древнееврейский, автором которого
был раби Иегуда Абен Тибон, и комментариями издателя на латыни. В ос-
тальных чехлах были рукописи Коэна, и среди них посетителям прежде всего
бросилось в глаза сочинение под названием
Запись об Адаме Кадмоне
прачеловека, предвечного Адама Кадмона, который был и мужчиной, и женщи-
ной. Они считали, что каждому человеку принадлежит по одной букве азбу-
ки, а что каждая из букв представляет собой частицу тела Адама Кадмона
на земле. В человеческих же снах эти буквы комбинируются и оживают в те-
ле Адама. Но эти азбука и речь, которая ими фиксируется, отличаются от
тех, что используем мы. Хазары были уверены, что им известно, где лежит
граница между двумя языками и двумя письменностями, между божественной
речью - давар - и речью людей. Граница, утверждали они, проходит между
глаголом и именем! И в частности тетраграмма - тайное имя Бога, которое
уже и александрийская "Септуагинта" скрывает под безобидным словом
"Kirios",- это вообще не имя, а глагол. Следует также иметь в виду, что
и Авраам принимал во внимание глаголы, а не имена, которые Господь ис-
пользовал при сотворении мира. Язык, которым мы пользуемся, состоит, та-
ким образом, из двух неравных сил, существенным образом отличающихся
друг от друга по своему происхождению. Потому что глагол, логос, закон,
представление об истинных процессах, о правильном и целесообразном пред-
шествовали самому акту сотворения мира и всего того, что будет действо-
вать и вступать в отношения. А имена возникли только после того, как бы-
ли созданы твари этого мира, всего лишь для того, чтобы как-то их обоз-
начить. Так что имена - это просто бубенчики на шапке, они приходят пос-
ле Адама, который говорит в своем 139-м псалме: "Еще нет слова на языке
моем - Ты, Господи, уже знаешь его совершенно". То, что имена предназна-
чены быть основой людских имен, только лишний раз подтверждает, что они
не относятся к кругу слов, составляющих Божие имя. Потому что Божие имя
(Тора) это глагол, и этот глагол начинается с Алеф. Бог смотрел в Тору,
когда создавал мир, поэтому слово, которым начинается мир, это глагол.
Таким образом, наш язык имеет два слоя - один слой божественный, а дру-
гой - сомнительного порядка, связанный, судя по всему, с гее
содержатся в языке и в его письменах.
тавляет собой зеркало небесной и разделяет судьбу языка. Если мы ис-
пользуем вместе и имена, и глаголы (хотя глаголы стоят бесконечно выше
имен, ибо не равны ни их возраст, ни происхождение, ибо они возникли до,
а имена после Творения), то все это относится и к азбуке. Поэтому буквы,
которыми записывают имена, и буквы, которыми фиксируются глаголы, не мо-
гут быть одного сорта, и они с незапамятных времен были поделены на два
вида знаков и только сейчас перемешались в наших глазах, потому что как
раз в глазах и прячется забывчивость. Так же как каждая буква земной аз-
буки соответствует какой-то части тела человека, так и буквы небесной
азбуки соответствуют, каждая своей, частице тела Адама Кадмона, а прос-
веты между буквами отмечают ритм его движения. Но ввиду того, что парал-
лельность Божией и человеческой азбуки недопустима, одна из них всегда
отступает, чтобы дать место другой; и наоборот, когда другая распростра-
няется - отступает первая. Это же верно и для письмен Библии - Библия
постоянно дышит. Мгновениями в ней сверкают глаголы, а стоит им отсту-
пить, чернеют имена, правда, мы этого видеть не можем, так же как нам не
дано прочитать, что пишет черный огонь по белому огню. Так и тело Адама
Кадмона попеременно то наполняет наше существо, то покидает его, как при
отливе, в зависимости от того, распространяется или отступает небесная
азбука. Буквы нашей азбуки возникают наяву, а буквы небесной азбуки по-
являются в наших снах, рассыпанные как свет и песок по водам земли в
час, когда Божий письмена прильют и вытеснят из нашего спящего глаза
письмена человеческие. Потому что во сне думают глазами и ушами, речи во
сне не нужны имена, она использует лишь одни глаголы, и только во сне
любой человек цадик, и никогда не убийца... Я, Самуэль Коэн, пишущий эти
строки, так же, как хазарские ловцы снов, ныряю в области темной стороны
света и пытаюсь извлечь заточенные там Божий искры, однако может слу-
читься, что моя собственная душа останется там в плену. Из которые я со-
бираю, и из слов тех, кто занимался этим же до меня, я составляю книгу,
которая, как говорили хазарские ловцы снов, явит собой тело Адама Кадмо-
на на земле...
Шломо Вульф
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Мичурин Артем
Березин Федор
Шилова Юлия