Чтение 40–й страницы книги ~Бесы~

- Видал.

- Я видел недавно желтый, немного зеленого, с краев подгнил. Ветром носило.
Когда мне было десять лет, я зимой закрывал глаза нарочно и представлял
лист зеленый, яркий с жилками, и солнце блестит. Я открывал глаза и не
верил, потому что очень хорошо, и опять закрывал.

- Это что же, аллегория?

- Н-нет... зачем? Я не аллегорию, я просто лист, один лист. Лист хорош. Вс¬
хорошо.

- Вс¬?

- Вс¬. Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только
потому. Это вс¬, вс¬! Кто узнает, тотчас сейчас станет счастлив, сию
минуту. Эта свекровь умрет, а девочка останется - вс¬ хорошо. Я вдруг
открыл.

- А кто с голоду умрет, а кто обидит и обесчестит девочку - это хорошо?

- Хорошо. И кто размозжит голову за ребенка, и то хорошо; и кто не
размозжит, и то хорошо. Вс¬ хорошо, вс¬. Всем тем хорошо, кто знает, что
вс¬ хорошо. Если б они знали, что им хорошо, то им было бы хорошо, но пока
они не знают, что им хорошо, то им будет нехорошо. Вот вся мысль, вся,
больше нет никакой!

- Когда же вы узнали, что вы так счастливы?

- На прошлой неделе во вторник, нет, в среду, потому что уже была среда,
ночью.

- По какому же поводу?

- Не помню, так; ходил по комнате... вс¬ равно. Я часы остановил, было
тридцать семь минут третьего.

- В эмблему того, что время должно остановиться?

Кириллов промолчал.

- Они нехороши, - начал он вдруг опять, - потому что не знают, что они
хороши. Когда узнают, то не будут насиловать девочку. Надо им узнать, что
они хороши, и все тотчас же станут хороши, все до единого.

- Вот вы узнали же, стало быть, вы хороши?

- Я хорош.

- С этим я впрочем согласен, - нахмуренно пробормотал Ставрогин.

- Кто научит, что все хороши, тот мир закончит.

- Кто учил, того распяли.

- Он придет, и имя ему человекобог.

- Богочеловек?

- Человекобог, в этом разница.

- Уж не вы ли и лампадку зажигаете?

- Да, это я зажег.

- Уверовали?

- Старуха любит, чтобы лампадку... а ей сегодня некогда, - пробормотал
Кириллов.

- А сами еще не молитесь?

- Я всему молюсь. Видите, паук ползет по стене, я смотрю и благодарен ему
за то, что ползет.

Глаза его опять загорелись. Он вс¬ смотрел прямо на Ставрогина, взглядом
твердым и неуклонным. Ставрогин нахмуренно и брезгливо следил за ним, но
насмешки в его взгляде не было.

- Бьюсь об заклад, что когда я опять приду, то вы уж и в бога уверуете, -
проговорил он, вставая и захватывая шляпу.

- Почему? - привстал и Кириллов.

- Если бы вы узнали, что вы в бога веруете, то вы бы и веровали; но так как
вы еще не знаете, что вы в бога веруете, то вы и не веруете, - усмехнулся
Николай Всеволодович.

- Это не то, - обдумал Кириллов, - перевернули мысль. Светская шутка.
Вспомните, что вы значили в моей жизни, Ставрогин.

- Прощайте, Кириллов.

- Приходите ночью; когда?

- Да уж вы не забыли ли про завтрашнее?

- Ax, забыл, будьте покойны, не просплю; в девять часов. Я умею
просыпаться, когда хочу. Я ложусь и говорю: в семь часов, и проснусь в семь
часов; в десять часов - и проснусь в десять часов.

- Замечательные у вас свойства, - поглядел на его бледное лицо Николай
Всеволодович.

- Я пойду отопру ворота.

- Не беспокойтесь, мне отопрет Шатов.

- А, Шатов. Хорошо, прощайте.

VI.

Крыльцо пустого дома, в котором квартировал Шатов, было незаперто; но,
взобравшись в сени, Ставрогин очутился в совершенном мраке и стал искать
рукой лестницу в мезонин. Вдруг сверху отворилась дверь и показался свет;
Шатов сам не вышел, а только свою дверь отворил. Когда Николай Всеволодович
Стал на пороге его комнаты, то разглядел его в углу у стола, стоящего в
ожидании.

- Вы примете меня по делу? - спросил он с порога.

- Войдите и садитесь, - отвечал Шатов, - заприте дверь, постойте, я сам.

Он запер дверь на ключ, воротился к столу и сел напротив Николая
Всеволодовича. В эту неделю он похудел, а теперь, казалось, был в жару.

- Вы меня измучили, - проговорил он, потупясь, тихим полушепотом, - зачем
вы не приходили?

- Вы так уверены были, что я приду?

- Да, постойте, я бредил... может, и теперь брежу... Постойте.

Он привстал и на верхней из своих трех полок с книгами, с краю, захватил
какую-то вещь. Это был револьвер.

- В одну ночь я бредил, что вы придете меня убивать, и утром рано у
бездельника Лямшина купил револьвер на последние деньги; я не хотел вам
даваться. Потом я пришел в себя... У меня ни пороху, ни пуль; с тех пор,
так и лежит на полке. Постойте...

Он привстал и отворил было форточку.

- Не выкидывайте, зачем? - остановил Николай Всеволодович, - он денег
стоит, а завтра люди начнут говорить, что у Шатова под окном валяются
револьверы. Положите опять, вот так, садитесь. Скажите, зачем вы точно
каетесь предо мной в вашей мысли, что я приду вас убить? Я и теперь не
мириться пришел, а говорить о необходимом. Разъясните мне, во-первых, вы
меня ударили не за связь мою с вашею женой?