Чтение 40–й страницы книги ~Чужие~

- Провалился, - со слезами сказала Наталья. - Совсем было в трясине утоп,
да дерево внизу попалось. На цыпках стоит, омертвел: боится, обломится
сук-то.

- М-да, - посмотрел Егор на страшные глаза, на синее, помертвевшее лицо.
- Ежели деревья приволочь, тогда разве... бежим, Потап, - спохватился он, и
мужики бросились в ельник.

Срубив две небольшие елки, братья подтащили их к торчащей в трясине
голове.

- Эй, человек, - крикнул Егор, осторожно подвигая очищенный от ветвей
ствол, - хватайся, друг!

Над трясиной мелькнула рука, потянувшаяся к спасительной жерди.

- У-у-у-о-о-а! - раздался жалобный крик. Голова скрылась, показались на
мгновение руки, судорожно сжимавшиеся и разжимавшиеся пальцы.

- Упокой, господи, раба твоего, - закрестилась Прасковья.

Мужики сняли шапки, заплакала Наталья...

* * *

В шалаше было тепло и уютно. От зелени, устилавшей пол, пахло березовыми
вениками. Мокрая женская одежда висела на протянутой вверху жерди. У двери
снаружи горел костер. Распространяя аромат, истекая - жиром, на вертеле
жарились четыре большие куропатки.

Полураздетые девушки, закрывшись березовой зеленью, грелись у огня.

Слово за словом поведала Наталья о всех своих невзгодах: о сватовстве
Окладникова, о Химкове, об обмане родной матери. Рассказала и о ските.

Мужики слушали, затаив дыхание.

- Увидели мы собаку, - заканчивала свой рассказ девушка, - думали, волк,
испугались. Смотрим, ластится. Вспомнила я тогда Разбоя. Придумали мы бусы
ему на шею надеть.

- Из скита-то, девоньки, как ушли? - спросил Егор. - Ворота на запоре,
откровенно говоря, у ворот сторож.

- Спал привратник, - объяснила Наташа. - Намучились мы в лесу. Мужик-то
наш, Долгополов, на чепи сидючи, совсем обессилел. Да и умом, видать,
тронулся. Прасковьюшка, поди, с полдороги его на плечах волокла. До болота
дошли, отдыхаем, а тут Илья вовсе ума решился. "Не могу, говорит, больше
ждать, мне самого императора Ивана Антоновича, дескать, спасать надо". И
пошел напрямик по болоту...

- Н-да, история, откровенно говоря, - сказал старший брат. - А ты,
Прасковья, откеда? - с любопытством спросил он.

Пришел черед и Прасковье поведать свою судьбу.

- Вот какие дядья на свете есть, изверги, - отозвался Потап. - Твой-то,
значит, так решил: девку в монастырь, а себе отцово достояние?

- Ах, урви ухо, сучий сын, такую девку в монастырь, - Егор посмотрел на
могучие плечи, на высокую грудь Прасковьи. - Да я б ему, откровенно
говоря... - Егор, разгорячась стукнул .кулаком по слеге. Шалаш заходил
ходунам.

- Ну ты, осторожней, медведь! - прикрикнул на него брат. - После драки
кулаками махать нечего. Говори, что с девками делать?

Долго сидели молча, думали.

- Вот что, - решил наконец Егор, - откровенно говоря, ежели девки нам
помогут да и мы поспешим, в пять ден все дела управим - и домой. Из нашего
дома до Каргополя недалече. В Каргополь Наталью проводим...

Девушки с радостью согласились.

- А Прасковью куда? Дома оставим? - пошутил Потап, лукаво прищурив глаз.

- Довольно языком болтать, - огрызнулся брат, - высоко еще солнце-то.
Откровенно говоря, седни много еще сделаем. Одевайтесь, девки, - бросил
Егор, поднимаясь.

Глава двадцать четвертая

СЛЕДОПЫТ

Степан все еще сидел в скиту, надеясь хоть что-нибудь выведать о Наталье
Лопатиной. На следующий день после пожара общежительные братья и сестры,
оставшиеся в живых, понемногу пришли в себя, и Степан начал розыск. Он
опросил всех, ничего путного не добившись. Одно стало ясным - в день пожара
никто не видел Наташу.

Старик привратник сначала отнекивался.

- Знать не знаю, ведать не ведаю. Никто не уходил, никто не приходил, -
упрямо твердил он.

В это время женка Якова Рябого, Пелагея, ходившая по кельям смотреть, как
живут бабы в скиту, принесла Степану кусок плотной бумаги.

- Смотри-ко, мореход, белицы в Натальиной келье нашли, говорят, тут все
прописано.

Это был чертеж морского хождения к землице Грумант. Степан
заинтересовался. Там, где надлежало быть надписи, значилось четкой
славянской вязью: "Жить невмоготу стало. Ушли из скита вместе с Прасковьей
Хомяковой да с Ильёй Долгополовым, что сидел на чепи. Лучше в лесу сгибнем,
чем здесь пропадать. Наталья Лопатина".

Обрадованный Степан снова взялся за привратника.

- "Никто не уходил, никто не приходил"! - передразнивал он старика. - А
трое из скита сбежали...

- Винюсь, не вмени оплошку за грех, прости, - захныкал старец. - Заспал
я, одначе слышал, как засовом гремели. Проснулся, да поздно. А сказать не
посмел. Боялся гнев на себя навести. Крутенек на расправу отец Сафроний, ох
как крутенек.

- Мне прощать тебя нечего, - ответил Степан. - Покажи-ка лучше, отец,
погреб, где у вас человек на чепи сидел. Пойдем, Яков, взглянем.

Дверь в землянку оказалась открытой настежь. Сафроний, нахмурясь,
рассматривал цепи. У стенки жались оставшиеся в живых старцы. Они охали и
ахали на все голоса.

- Утек злодей, - стонал Аристарх, - что теперя киновиарху скажем?

- Семь бед, один ответ. - Сафроний волосатой рукой перебирал ржавую цепь.
- Перепилил, аспид, чепь... А напилок свой человек дал, вот что, отцы любые,
страшно, - плутоватые глазки игумена забегали.

- Эхм, ех, - скулил нарядчик, - в моленную бы его, крамольника... Ему бы
с праведными в царствии небесном куда бы как хорошо. Оплошку брат городничий
дал.

Сафроний укоризненно взглянул на испуганное лицо отца городничего, но
смолчал.

Степан осмотрелся. С деревянных стен почерневшего сруба сочилась гниль.
Все было покрыто плесенью. Каменный стол и каменные лавки блестели,
отшлифованные узником. Вместо постели еще три камня, покрытые полустертой
кожей. Оконце маленькое, выходило к глухой стене коровника. В углу из дикого
камня и глины сложено подобие небольшой печи.

Степан сунул руку в рванину, лежавшую на постели, и тотчас с отвращением
отдернул - там копошились вши.

- Злодеи, - сдерживая кипевшую ярость, сказал Степан, - по какому праву
живого человека мучили? Отвечай, большак! - От гнева лицо Степана покрылось
красными пятнами.

- А где твоя правда в скиту спрашивать, а? - выступил вперед Аристарх.
Его бородка тряслась от злости. - Может, по слову государыни правеж учинишь,
а? Колодники, рваные ноздри, нет вам в скиту места.

- Здесь наша большина, - спокойно сказал Яков Рябой, - не моги
супротивничать. Ишь, святые, начудодеяли, людей сожгли, а сами целы. У нас
разговор короткий, - оборвал он, - враз плетей попробуешь.

- Плетей?! - взвизгнул Аристарх, размахивая высохшими руками. - Поцелуй
пса во хвост, табашник, еретик... Я те порву поганую бороду!

- Чужую бороду драть - своей не жалеть, - все так же спокойно ответил
Яков. - А что, Степан, - посмотрел он на товарища, - проучить разве? Хоть
жаль кулаков, да бьют же дураков.

В глазах Рябого зажглись волчьи огоньки. Надулись жилы на загорелой шее.
История принимала крутой оборот.

- Постой, постой, друг, - отстранил Рябого Петряй. - Я сам поговорю. Тебя
отцом Аристархом кличут ? -строго спросил он у старца.

- Тебе что за дело, насильник?

- А вот что: худо, где волк в пастухах, а лиса в птичницах. Марфутку-то
помнишь? Старик отшатнулся.

- Что молчишь, али горло ссохлось? Ну-кось, дерни меня за бороду. -
Малыгин выставил свою рыжую лопату. - Дерни, праведник, - наступал он на
старика. - Ах ты, распутный бездельник, чтоб ты сгорел, проклятый! - плюнул
ямщик, видя, что Аристарх спрятался за грузного большака. - Зацепи-ка еще
Марфутку, тады живым не уйдешь.

Мужики засмеялись. Гнев отошел от сердца.

- Довольно тебе, Петряй, - вмешался Степан Шарапов, - поговорил, и ладно.
Святым отцам и без нас вдосталь по шеям накладут...

Малыгин, мореходы и Яков Рябой вечером угощались хмельным медом. Большак
Сафроний, желая задобрить мужиков, приказал выкатить из погреба две большие
бочки.

- Степушка, - обнимаясь, говорил захмелевший Рябой, - не кручинься, друг.
Ты море знаешь, а я в лесу хитер. Найду Наталью. Не сумлевайся, вот те
Христос, найду. По такой погоде след долго стоит.

- Спасибо, Яков, - растрогался Степан. - Ежели Наталью найдем, последнюю
рубаху для тебя скину. Жених в море, на меня вся надея. Понимаешь?

- Жалею, не кончил подлого старика, - бубнил свое Малыгин. -
Марфутка-то...

- Голодная лиса и во сне кур считает, - с досадой сказал Степан. -
Надоел, паря.

Петряй пригорюнился, облокотился о стол и запел неожиданно тонким,
жалобным голосом: