Чтение 40–й страницы книги ~Граф Монте-Кристо~

кардиналами. Сундуки ловких дельцов пополнились восемьюстами тысячами
скудо.

Перейдем к третьей части сделки. Обласкав Роспильози и Спада, возло-
жив на них знаки кардинальского звания и зная, что для уплаты весьма
ощутимого долга благодарности и для переезда на жительство в Рим они
должны обратить свои состояния в наличные деньги, папа, вкупе с Цезарем
Борджиа, пригласил обоих кардиналов на обед.

По этому поводу между отцом и сыном завязался спор. Цезарь считал,
что достаточно применить одно из тех средств, которые он всегда держал
наготове для своих ближайших друзей, а именно: пресловутый ключ, которым
то одного, то другого просили отпереть некий шкаф. На ключе был крохот-
ный железный шип - недосмотр слесаря. Каждый, кто трудился над тугим
замком, накалывал себе палец и на другой день умирал. Был еще перстень с
львиной головой, который Цезарь надевал, когда хотел пожать руку той или
иной особе. Лев впивался в кожу этих избранных рук, и через сутки насту-
пала смерть.

Поэтому Цезарь предложил отцу либо послать обоих кардиналов отпереть
шкаф, либо дружески пожать руку обоим. Но Александр Шестой отвечал ему:

"Не поскупимся на обед ради достойнейших кардиналов Спада и Рос-
пильози. Сдается мне, что мы вернем расходы. Притом, ты забываешь, Це-
зарь, что несварение желудка сказывается тотчас же, а укол или укус
действует только через день-два".

Цезарь согласился с таким рассуждением. Вот почему обоих кардиналов
позвали обедать.

Стол накрыли в папских виноградниках возле СанПьетро-ин-Винколи, в
прелестном уголке, понаслышке знакомом кардиналам.

Роспильози, в восторге от своего нового звания и предвкушая пир,
явился с самым веселым лицом. Спада, человек осторожный и очень любивший
своего племянника, молодого офицера, подававшего блистательные надежды,
взял лист бумаги, перо и написал свое завещание. Потом он послал сказать
племяннику, чтобы тот ждал его у виноградников; но посланный, по-видимо-
му, не застал того дома.

Спада знал, что значит приглашение на обед. С тех пор как христи-
анство - глубоко цивилизующая сила - восторжествовало в Риме, уже не
центурион являлся объявить от имени тирана: "Цезарь желает, чтобы ты
умер", а любезный легат с улыбкой говорил от имени папы: "Его святей-
шество желает, чтобы вы с ним отобедали".

В два часа дня Спада отправился на виноградники СанПьетро-ин-Винколи;
папа уже ждал его. Первый, кого он там увидел, был его племянник, разо-
детый и веселый; Цезарь Борджиа осыпал его ласками. Спада побледнел, а
Цезарь бросил на него насмешливый взгляд, давая понять, что он все пред-
видел и подстроил ловушку.

Сели обедать. Спада успел только спросить племянника: "Видел ты моего
посланного?" Племянник отвечал, что нет, отлично понимая значение вопро-
са. Но было уже поздно; он успел выпить стакан превосходного вина, особо
налитый ему папским чашником. В ту же минуту подали еще бутылку, из ко-
торой щедро угостили кардинала Спада. Через час врач объявил, что оба
они отравились сморчками. Спада умер у входа в виноградник, а племянник
скончался у ворот своего дома, пытаясь что-то сообщить своей жене, но
она не поняла его.

Тотчас же Цезарь и папа захватили наследство под тем предлогом, что
следует рассмотреть бумаги покойных. Но все наследство состояло из листа
бумаги, на котором Спада написал: "Завещаю возлюбленному моему племянни-
ку мои сундуки и книги, между коими мой молитвенник с золотыми углами,
дабы он хранил его на память о любящем дяде".

Наследники все обыскали, полюбовались молитвенником, наложили руку на
мебель, дивясь, что богач Спада оказался на поверку беднейшим из дядей.
Сокровищ - ни следа, если не считать сокровищ знания, заключенных в биб-
лиотеке и лабораториях.

Больше не нашлось ничего. Цезарь и его отец искали, рылись, выведыва-
ли, но наскребли самую малость: золотых и серебряных вещей на какую-ни-
будь тысячу скудо и столько же наличных денег; но племянник успел ска-
зать жене, возвратясь домой: "Ищите в бумагах дяди, там должно быть под-
линное завещание".

Родня покойного принялась искать с еще большим усердием, быть может,
чем державные наследники. Тщетно: ей достались два дворца да виноградни-
ки за Палатином. В те времена недвижимость ценилась дешево, - оба дворца
и виноградник остались во владении семейства покойного, как слишком нич-
тожные для алчности папы и его сына.

Прошли месяцы, годы. Александр Шестой, как известно, умер от яда бла-
годаря ошибке; Цезарь, отравившийся вместе с ним, отделался тем, что,
как змея, сбросил кожу и облекся в новую, на которой яд оставил пятна,
похожие на тигровые; наконец, вынужденный покинуть Рим, он бесславно по-
гиб в какой-то ночной стычке, почти забытый историей.

После смерти папы, после изгнания его сына все ожидали, что фамилия
Спада опять заживет по-княжески, как жила во времена кардинала Спада.
Ничуть не бывало. Спада жили в сомнительном довольстве, вечная тайна тя-
готела над этим темным делом. Молва решила, что Цезарь, бывший похитрее
отца, похитил у него наследство обоих кардиналов; говорю обоих, потому
что кардинал Роспильози, не принявший никаких мер предосторожности, был
ограблен до нитки.

- До сих пор, - сказал Фариа с улыбкой, прерывая свой рассказ, - вы
не услышали ничего особенно безрассудного, правда?

- Напротив, - отвечал Дантес, - мне кажется, что я читаю занима-
тельнейшую летопись. Продолжайте, прошу вас.

- Продолжаю.

Спада привыкли к безвестности. Прошли годы. Среди их потомков были
военные, дипломаты; иные приняли духовный сан, иные стали банкирами; од-
ни разбогатели, другие совсем разорились. Дохожу до последнего в роде,
до того графа Спада, у которого я служил секретарем.

Он часто жаловался на несоответствие своего состояния с его положени-
ем; я посоветовал ему обратить все оставшееся у него небольшое имущество
в пожизненную ренту; он последовал моему совету и удвоил свои доходы.

Знаменитый молитвенник остался в семье и теперь принадлежал графу
Спада; он переходил от отца к сыну, превратившись, благодаря загадочной
статье единственного обнаруженного завещания, в своего рода святыню,
хранившуюся с суеверным благоговением. Это была книга с превосходными
готическими миниатюрами и до такой степени отягченная золотом, что в
торжественные дни ее нес перед кардиналом слуга.

Увидав всякого рода документы, акты, договоры, пергаменты, оставшиеся
после отравленного кардинала и сохраняемые в семейном архиве, я тоже на-
чал разбирать эти огромные связки бумаг, как их разбирали до меня двад-
цать служителей, двадцать управляющих, двадцать секретарей. Несмотря на
терпеливые и ревностные розыски, я ровно ничего не нашел. А между тем я
много читал, я даже написал подробную, чуть ли не подневную историю фа-
милии Борджиа, только для того, чтобы узнать, не умножились ли их бо-
гатства со смертью моего Чезаре Спада, и нашел, что они пополнились
только имуществом кардинала Роспильози, его товарища по несчастью.

Я был почти убежден, что наследство Спада не досталось ни его семье,
ни Борджиа, а пребывает без владельца, как клады арабских сказок, лежа-
щие в земле под охраной духа. Я изучал, подсчитывал, проверял тысячу раз
приходы и расходы фамилии Спада за триста лет; все было напрасно: я ос-
тавался в неведении, а граф Спада в нищете.

Мой покровитель умер. Обращая имущество в пожизненную ренту, он оста-
вил себе только семейный архив, библиотеку в пять тысяч томов и знамени-
тый молитвенник. Все это он завещал мне и еще тысячу римских скудо на-
личными, с условием, чтобы я каждый год служил заупокойную мессу по нем
и составил родословное древо и историю его фамилии, что я и исполнил в
точности...

Терпение, дорогой Эдмон, мы приближаемся к концу.

В тысяча восемьсот седьмом году, за месяц до моего ареста и через две
недели после смерти графа, двадцать пятого декабря (вы сейчас поймете,
почему это число осталось в моей памяти), я в тысячный раз перечитывал
бумаги, которые приводил в порядок. Дворец был продан, и я собирался пе-
реселиться из Рима во Флоренцию со всем моим имуществом, состоявшим из
двенадцати тысяч ливров, библиотеки и знаменитого молитвенника Утомлен-
ный усердной работой и чувствуя некоторую вялость после чрезмерно сытно-
го обеда, я опустил голову на руки и заснул. Было три часа пополудни.

Когда я проснулся, часы били шесть.

Я поднял голову; кругом было совсем темно. Я позвонил, чтобы спросить
огня, но никто не пришел. Тогда я решил помочь делу сам. К тому же мне
следовало привыкать к образу жизни философа. Одной рукой я взял спичку,
а другой, так как спичек в коробке не оказалось, стал искать какую-ни-
будь бумажку, чтобы зажечь ее в камине, где еще плясал огонек, я боялся
взять в темноте какой-нибудь ценный документ вместо бесполезного клочка
бумаги, как вдруг вспомнил, что в знаменитом молитвеннике, который был
тут же на столе, вместо закладки лежит пожелтевший листок, так благого-
вейно сохраненный наследниками. Я нащупал эту ненужную бумажку, скомкал
ее и поднес к огню.

И вдруг, словно по волшебству, по мере того как разгорался огонь, на
белой бумаге начали проступать желтоватые буквы; мне стало страшно: я
сжал бумагу ладонями, погасил огонь, зажег свечку прямо в камине, с не-
изъяснимым волнением расправил смятый листок и убедился, что эти буквы
написаны симпатическими чернилами, выступающими только при сильном наг-
ревании. Огонь уничтожил более трети записки; это та самая, которую вы
читала сегодня утром. Перечтите еще раз, Дантес, и, когда перечтете, я
восполню пробелы и в словах и в смысле.

И Фариа с торжеством подал листок Дантесу, который на этот раз с жад-
ностью прочел следующие слова, написанные рыжими, похожими на ржавчину
чернилами: