Чтение 40–й страницы книги ~Свидание с Петербургом~

красивый рот собрался в узелок, что очень его портило.

-- Условия мои такие: я говорю тебе, что мне известно по этому делу, и
мы обмениваемся именами. Я называю того, кого вы аресто-вали на самом деле,
а ты того, кто вам был нужен.

-- Этого не может быть,-- повторил Дементий Палыч, вскочил на ноги и,
громыхая немецким ботинком, проковылял к стоящей в углу горке.

Сделал он .это столь стремительно, что казалось, вытащит сейчас из
шкапчика какие-то очень веские доказательства его слов в виде бумаг, но
хозяин достал штоф настойки и две маленькие, темные рюмки толстого стекла.
Твердой рукой он разлил желтоватое зелье, пододвинул одну из рюмок Лядящеву
и с мрачным видом уставился в открытое окно. Дождь тихонько стучал по
разлапистым кустам пионов.

-- Анисовая...-- проговорил Лядащев, пригубив настойку,-- пре-лесть что
такое. Сами готовили? Впрочем, не надо бы и спрашивать. Я знаю, что все ваши
настойки приготовлены собственноручно сест-рой вашей Ксенией Павловной. В
добром ли она здравии?

-- В добром,-- буркнул Дементий Палыч.-- Зачем вам знать это имя.

-- А зачем вам знать, что мне надо его знать?--благодушно и витиевато
спросил гость, ставя рюмку.--Не мне вас учить,--доба-вил он едко,-- что
лишние знания в нашем деле рождают большую печаль. А вы смутились, право...
Мне и в голову не приходило, что вы не знаете, кого арестовали. Я даже хотел
об ошибке вашей греметь по инстанции, а теперь не буду. Более того, я сам
назову имя арестованного. Никита Оленев, да, да, князь Оленев-младший. Так
кому вы сочинили эту записку? Я вам даже верну ее, если хотите.--Лядащев
опять достал письмо и теперь держал его, как приманку, за уголок: клюнет не
клюнет?

Дементий Палыч клюнул.

-- Мальтийскому рыцарю Сакромозо,-- через силу проговорил он, хищно
схватил записку и тут же спрятал ее в недра домашнего шлафрока.

-- Ну вот и славно,-- рассмеялся Лядащев, делая вид, что его никак не
удивило это сообщение.-- Но ведь Сакромозо иностран-ный подданный. Он уже
выслан за пределы? Я имею в виду мнимого Сакромозо.

-- Это уже второй вопрос,-- усмехнулся Дементий Палыч, он успел
оправиться от первоначального шока и обрел прежнюю уве-ренность.

-- Ага... значит не выслан. И в какой крепости он содержится?

-- Да не знаю я, Василий Федорович!-- Дементий Палыч убеди-тельно
прижал руки к груди.-- Дело это весьма опасное. Около трона ходим. Мне
поручено только арестовать -- придумать и осуще-ствить.

-- Придумано хорошо, осуществлено безобразно. Теперь слушай, у меня к
тебе личная просьба, личная!--Лядащев поднял палец значительно.-- Узнай, где
содержат арестованного Оленева.

-- А это точно князь Оленев?--Лошадиный, с жесткими ресни-цами, глаз
Дементия Палыча нервно мигнул.

-- Отвык ты от меня, Дементий Палыч, коли такие вопросы за-даешь? Ну
как, узнаешь?

Хозяин поморщился, как от кислого.

-- Когда к тебе зайти?-- продолжал Лядащев.

-- Ко мне заходить не надо. Если сведения добуду, то найду способ
сообщить вам об этом.

Возвращаясь домой, Лядащев не думал о подмене, темнице и Сакромозо.
Жалко было тратить на подобные размышления эту свежень-кую пахучую красоту,
очистившееся от туч небо. Ночью, если случится бессонница, или утром под
журчащие разговоры супруги он будет пытаться понять, чем мешал мальтийский
рыцарь великой империи и почему остановил на нем свой гневливый взгляд
канцлер Бестужев, а сейчас... Можно ведь и ни о чем не думать, а только
усмехаться случайно пришедшей в голову мысли: "А испу-гался Дементий-то"--
или журить себя насмешливо: "Забыл ты, Ва-силий Федорович, повадки Тайной
канцелярии, но вспомнил..." А дальше опять слушать, как бьется вода в
канале, как скрипят в тумане уключины невидимых весел, как лает собака за
забором -- не надрывно, а так, для удовольствия.

Дементий Палыч вел себя на иной лад. Проводив гостя до порога, он
вернулся в кабинет, неторопливо смакуя, выпил еще рюмку настойки, потом сел
к столу и пододвинул к себе железный ларчик. Прежде чем спрятать туда
записку, он достал из ларчика бумаги и углубился в их изучение. Если бы
Лядащев видел выраже-ние его лица -- злорадно-угрюмое, он бы немало
удивился, но знай он мысли прилежного чиновника, то пришел бы в ужас.
"Кстати вы появились, Василий Федорович,--думал чиновник.--Если с толком
дело вести, то самозванцу Оленеву из крепости не выбраться!"

Если ты оставил стены Тайной канцелярии, так сказать, выпал из обоймы,
то все нити обрубил. Прервалась связь времен... Кол-лекционируй часы,
любезничай с женой, езди по Европам, а к свя-тому делу сыска не лезь, оно не
для дилетантов. Лядащев и пред-положить не мог, что, желая помочь Никите
Оленеву, он сослужил ему плохую службу. Василий Федорович не мог знать, что
уже легла на стол канцлера расшифрованная депеша прусского посла
Финкенштейна, в которой сообщалось: "Из достоверных источников извест-но,
что с убитым купцом Гольденбергом тесное общение имел князь Никита Оленев,
служащий в Иностранной коллегии и завербованный как информатор".

Достоверным источником в данном случае был Лесток. Термин "послать
дезу"--изобретение двадцатого века, но суть этого термина известна миру с
незапамятных времен. Вначале Лесток решил подбросить Бестужеву письмо за
подписью "патриот", в коем бы подробно объяснял злонамеренное поведение
служащего в Иностран-ной коллегии Оленева. Однако анонимное письмо не всегда
надежная вещь, проницательный Бестужев мог заподозрить клевету.

Решение пришло на обеде у Финкенштейна. За ростбифом и не-мецкой
колбасой Лесток осмыслил главное, за десертом продумал детали, а за кофе
нашептал послу под большим секретом "все, что ему известно об этом деле".
Особо подчеркнуто было, что если господину Финкенштейну вздумается писать об
этом в Берлин, то -- "убедительно прошу не называть меня ни под каким
видом!". Далее следовало проследить, чтоб ни одна из тайных депеш пруссака
не миновала "черного кабинета" и расшифровки, потому что не только на старух
бывает проруха, но и на бестужевских чиновников.

К слову сказать, Финкенштейн не послушал Лестока и все-таки приписал
слова, где в похвальном смысле упомянул усердие "смело-го", но о
последствиях этого после.

Прочитав финкенштейнову депешу, Бестужев велел немедля сыс-кать оного
Оленева, пока не для ареста, а для разговора и, может быть, для слежки. Но
случилась неурядица. Оленев, оказывается, исчез, и никто толком не мог
оказать о его местонахождении, высказывались даже предположения, что он
утонул, но в это верила только полицейская служба. Уже три дня Дементий
Палыч трудил мозги, измышляя, как об этом донести Бестужеву, и вдруг!
Сообщение Василия Федоровича иначе как подарком и назвать было нельзя.

¶-4-§

Все случилось не так, как представлял себе Никита, а совсем просто,
по-домашнему -- никуда его не повели, а оставили сидеть на топчане, ради
прихода следователей служитель затопил печь, употребив на этот раз сухие
дрова, и они затрещали весело, распространяя по камере свежий березовый дух.

Следователей было двое. Один сухой, чернявый, горячий, весь движение и
мерцание -- глазом, жестом, нервным подергиванием ног, обутых в зеркально
начищенные сапоги, Никита мысленно назвал его Старый орел, второй короткий,
плотный, разумный, этакий комод. Он сел за стол, разложил бумаги,
непринужденным жестом, словно шляпу, снял парик. Обнажившийся лоб был
огромный, сократовский, словно из пожелтелого мрамора изваянный, и Никита
невольно почувствовал уважение к этому лбу, может быть, под ним водились
черные, но отнюдь не глупые мысли. Видимо, этот Комод и был старшим.

-- Итак,--начал тот, умакнув перо в чернильницу,--ваше имя и звание.

Какая-то соринка или волосок на кончике пера привлекли его внимание, и
Никита тоже машинально уставился на перо, судорожно соображая, что ответить.

-- Что же вы молчите?-- вмешался Старый орел и нервно забегал по
комнате, стуча подковками на каблуках.

Только тут до Никиты дошло, что допрос ведется по-русски. Что это --
уловка или забывчивость? Арестовывали-то по-немецки.

-- Я вас не понимаю,-- произнес Никита с хорошим геттингенским
акцентом.

-- Он не понимает,-- без раздражения отметил Старый орел, ткнул острым
пальцем в бумагу, и Никита подумал, что, наверное, старший -- он.

-- Так и запишем,-- согласился лысый, что-то нацарапал в угол-ке листа
и, легко передя на немецкий, спросил:

-- Ваше имя и звание?

-- Рыцарь Мальтийского ордена Сакромозо.

Лысый удовлетворенно кивнул. Далее разговор шел только по-немецки,
причем лысый Комод великолепно справлялся с этим язы-ком, а Орел мекал, и
некоторые фразы ему приходилось переводить.

-- Объясните, за какой надобностью прибыли в столицу нашу -- Петербург?

-- Как частное лицо,-- быстро ответил Никита.

-- Сколь долго вы пребывали в нашей столице? "А, черт... Понятия не
имею!"-- Никита поднял к потолку глаза и зашевелил губами, словно
подсчитывая.

-- Не утруждайте себя,-- вмешался Старый орел.-- Вы прибыли десятого
февраля сего года. Подтверждаете эту дату?

-- О, конечно!-- с благодарностью улыбнулся Никита.-- Помню только, что
холод был собачий, чуть нос себе не отморозил, а дату запамятовал.

Вопросов было много. Были ли у вас дипломатические пору-чения?-- Нет...
Были ли секретные поручения?-- Нет... А не были ли вы уполномочены своим
правительством изучать наш строй?-- Нет... Дела военные?-- Нет...

Уже два листа исписаны мелким почерком, а Никита все твердил свое
"нет".

-- Как долго вы намерены пребывать в столице нашей -- Петер-бурге?