сегодня быть освобожденным от этого поста, вручив в вашем лице
Коллегии печать и ключи. Они в целости и сохранности, в Селении
Игры вы тоже найдете все в лучшем порядке, если пожелаете
проверить.
утомленным и словно внезапно постаревшим.
проговорил он сухо. -- Коль скоро сдача печатей должна
одновременно означать ваше увольнение, то я не властен решать
единолично, ибо этого необходимо присутствие по меньшей мере
трети всех членов Коллегии. Вы сами всегда столь ценили старые
обычаи и формальности, я не могу так быстро освоиться с вашим
новым отношением к этому. Не будете ли вы столь любезны и не
согласитесь ли отложить продолжение нашего разговора до
завтрашнего утра?
Магистр. Вы не один год знаете меня и мое почтение к вам;
поверьте, в этом смысле ничто не изменилось. Вы -- единственный
человек, с которым я прощаюсь перед тем, как покину Провинцию,
и не только потому, что вы стоите во главе Ордена. Теперь,
когда я передал в ваши руки печати и ключи, я надеюсь, domine,
что после окончательного объяснения вы меня освободите и от
моего обета как члена Ордена.
глаза и подавил вздох.
взвалили на меня достаточно забот и дали материала для
размышлений на целый день. На сегодня, пожалуй, хватит. Завтра
мы продолжим наш разговор, приходите за час до обеда.
говоривший о разочаровании, выражавший ту подчеркнутую
вежливость, какую проявляют обычно не по отношению к коллеге, а
по отношению к совершенно чужому человеку, причинил Магистру
Игры гораздо более острую боль, нежели все слова предстоятеля.
подвел его к накрытому для гостей столу и сообщил, что Магистр
Александр удалился к себе для длительного упражнения в
медитации. Он высказал предположение, что господин Магистр
Иозеф тоже сегодня не нуждается в обществе; комната для него
приготовлена.
Магистра Иозефа Кнехта. Правда, сочиняя от имени Коллегии ответ
на его письмо, он предвидел возможность его приезда и с легким
беспокойством думал о предстоящем с ним объяснении. Но чтобы
Магистр Кнехт, славившийся своим образцовым послушанием,
скрупулезностью в выполнении долга, скромностью и душевным
тактом, вдруг, неожиданно предстал перед ним без предупреждения
и самовольно, не согласовав этого заранее с Коллегией, сложил с
себя свои полномочия, бросив тем самым ошеломляющий вызов всем
обычаям и традициям, -- это он считал совершенно невозможным.
Хотя нельзя было не признать, что поведение Кнехта, тон и
выражения его, ненавязчивая вежливость были такими же, как
всегда, но тем более ужасными и оскорбительными, тем более
новыми и неожиданными, о" какими некасталийскими были
содержание и дух его высказываний! Никто из тех, кто увидел и
услышал бы сейчас Магистра Игры, и не заподозрил бы, что тот,
возможно, болен, переутомлен, раздражен и не вполне владеет
собой; к тому же тщательная проверка, проведенная совсем
недавно в Вальдцеле, не выявила ни малейших признаков
нарушений, беспорядка или небрежности в жизни и работе Селения
Игры. И тем не менее этот ужасный человек, до вчерашнего дня
бывший самым любимым его коллегой, поставил перед ним ларчик со
знаками достоинства его сана, будто дорожную сумку, и заявил,
что он уже не Магистр, не член Коллегии, не член Ордена, не
касталиец, и явился сюда только для того, чтобы наскоро
попрощаться. Никогда еще за всю его бытность на посту
предстоятеля Ордена он, Александр, не оказывался в таком
неприятном, затруднительном и тягостном положении; большого
труда стоило ему сохранять выдержку.
Магистра Игры почетному аресту, немедленно, сегодня же вечером,
разослать спешное извещение всем членам Коллегии и созвать их
сюда? Возможны ли возражения против такой меры? Разве это не
самое простое и верное, что можно сделать? И все-таки что-то в
нем восставало против такого решения.
Магистру Кнехту они не принесут ничего, кроме унижения,
Касталии -- вообще ничего, больше всех, пожалуй, выиграет он
сам, глава, ибо снимет с себя отчасти груз ответственности,
успокоит свою совесть, поскольку ему не придется тогда одному и
полностью отвечать за то, что он считает отвратительным и
трудным. Но если вообще еще существует малейшая возможность
что-то исправить в этом роковом деле, если еще можно сделать
попытку воззвать к чувству чести Кнехта, еще мыслимо добиться
поворота в его намерениях, -- этого можно добиться только с
глазу на глаз. Им двоим, Кнехту и Александру, придется
выдержать жестокую схватку, больше никому. И, обуреваемый этими
мыслями, он должен был признать, что Кнехт, в сущности,
поступил правильно и благородно: не обратившись к Верховной
Коллегии, которая для него перестала существовать, он все же
явился к нему, предстоятелю, для последней битвы и прощания.
Этот Иозеф Кнехт, хотя и совершил нечто запретное и
ненавистное, сохранил при этом все свое достоинство и остался
тактичным.
вмешивать в дело весь аппарат Коллегии. Только сейчас, когда
решение было найдено, он начал обдумывать все подробности
случившегося и прежде всего спросил себя, что по существу было
правильно и неправильно в действиях Магистра Игры, который,
безусловно, производил впечатление человека, твердо убежденного
в истинности своих взглядов и в правомерности своего
неслыханного поступка. Теперь, пытаясь подвести дерзкое
намерение Магистра Игры под некую формулу, проверить его
согласно законам Ордена, которые он знал как никто, Александр
пришел к неожиданному открытию, что фактически Иозеф Кнехт
отнюдь не нарушил и не имел намерения нарушить букву закона,
ибо по закону, который, правда, десятилетиями не применялся,
каждый член Ордена был вправе в любое время выйти из него, если
он одновременно отказывался от своих прав и от касталийского
сообщества. Возвращая доверенные ему печати, заявляя Ордену о
своем выходе, удаляясь в некасталийский мир. Кнехт, правда,
совершал шаг неслыханный, необычный, страшный, быть может, даже
неподобающий, но никак не преступил правила Ордена. Желая
совершить этот непостижимый, но формально не противоречивший
закону поступок не за спиной главы Ордена, а лицом к лицу с
ним, он делал даже больше того, что требовалось от него по
букве закона. Но как дошел до такого решения этот окруженный
почетом человек, один из столпов иерархии? Как осмелился он
руководствоваться в своем, что ни говори, отступническом
намерении писаными правилами и пренебречь сотней неписаных, но
не менее священных и само собой разумеющихся обязательств,
которые должны были ему в этом воспрепятствовать?
принял ванну, посвятил десять минут прилежным дыхательным
упражнениям и выбрал себе келью для медитации, чтобы за час
перед сном накопить в себе силы и спокойствие и затем до утра
не возвращаться мыслями к этому предмету.
Кнехта из дома для гостей к предстоятелю Ордена и был
свидетелем того, как оба обменялись приветствиями. Его,
привыкшего видеть искусных мастеров медитации вблизи, все же
поразило во внешности, в манерах, в приветствии обоих
достойнейших Магистров нечто особенное, для него новое, а
именно необыкновенная, высшая степень сосредоточенности и
отчетливости. Это было, рассказывал он нам, не совсем обычное
приветствие между двумя носителями высшего сана, которое обычно
бывало, смотря по обстоятельствам, либо поверхностным и
небрежно выполненным церемониалом, либо же
торжественно-радостным, праздничным актом, а могло быть и неким
соревнованием в вежливости, самоуничижении и подчеркнутом
смирении. Сейчас же это выглядело так, словно здесь принимали
чужого, например, некоего великого мастера йоги, который прибыл
из дальних стран, чтобы выразить главе Ордена свое почтение и
помериться с ним силами. Слова и жесты были весьма скромны, но
взоры и лики обоих сановных касталийцев полны спокойствия,
решимости и собранности, а также скрытого напряжения, словно
оба они светились изнутри или были заряжены электрическим
током. Больше ничего нашему свидетелю не удалось ни увидеть, ни
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Березин Федор
Емилина Ника
Пехов Алексей
Майер Стефани