говорю я. С ним ты передал мне устойчивость твоего костяка, ритм твоей
жизни, ни у кого другого таких не сыскать. А если со всех сторон только и
твердят что о звездах, да о горах, да о родниках, кому придет в голову
подниматься на вершину, чтобы из звездного родника утолить нестерпимую жажду
светящимся молоком?
выразив это, я ничего не создам и не обогащу мир, не отягощай этим чужим
словом свой язык, если оно не надобно тебе каждый день. Бог, которому
молятся изредка, не настоящий.
вершине, что упорядочила пейзаж, став подарком тебе от Господа, дай ей имя,
придумай слово, чтобы она не забылась.
LXXXV
ненавижу приверженцев насущного. Они твердят о своей любви к реальности, но
что, кроме хлеба, предлагают они человеку? Хлеба, чей вкус мало изменила
цивилизация? И я до сих пор говорю о воде, преобразившейся в поэзию.
зодчий, я выстроил свое царство и сумел восхитить тебя им. Своей радостью ты
обязан мне, хотя сейчас меня нет рядом и я тебе не в помощь. Тешит тебя не
реальность -- утехи тщеславия неосязаемы, -- тешит та значимость, какую
обрела она, сделавшись царством.
такое поэзия, изящество, тишина. От нежного лица ее веет покоем, сколько в
нем глубины и значимости, покой ее сродни освежающей воде родника -- так
неужели ты мне скажешь, что твою ночную жажду утолят одинаково и она, и
купленная тобой девка только потому, что тела их схожи?
не тратишь времени на ухаживание, -- и, конечно, девкой делаются куда
скорей, чем принцессой, но поверь мне, ты обеднел.
как нежданное наследство от дядюшки, они -- твое собственное восхождение
вверх; может быть, тебе не по вкусу будет ее утонченность, ведь есть музыка,
которой тебе никогда не услышать, потому что ты не пожелал учиться, -- но
это вовсе не значит, что принцессы плохи, это значит, что тебя еще нет.
крик. Засверкали ножи. Так решают спор подонки, живущие в грязных лачугах.
Они жадны только до жратвы и дерут глотки только из-за того, что уместилось
в их несколько скудных слов. Но не за женскую плоть ты готов пришить
соперника, эта женщина для тебя -- кров, без нее ты бесприютный изгой. И
вечерний чай не в чай тебе, потому что ее нет рядом.
близорукости, возвеличишь чаепитие и заставишь всех поклоняться чайнику, они
разлюбят чай, и у тебя не будет ни вечерних чаепитий, ни любви.
видя, каким благоговением окружена роженица -- возле ее постели тишина,
словно у алтаря, -- ты снова не видишь целого. И вот ты стараешься, чтобы
рожали как можно больше, строишь повсюду больницы, огромные, как хлев или
конюшня, и размещаешь в них стада беременных женщин.
коровы, когда идет массовое разведение скота.
границы, загораживаю от каждого сад: я хочу благоговения перед детьми, и
поэтому требую, чтобы детей было как можно меньше, на словах, только на
словах, -- потому что они должны стать дорогими сердцу. Я не доверяю логике,
я верю только в перепады почвы, поощряющие прилив любви.
создаю я, -- я протягиваю тебе только семечко. Оно -- возможность, в нем
таятся самые разные цветы и плоды. И если ты принимаешь его и начинаешь
расти, то вырастешь моим, но непредсказуемым деревом, потому что
предсказаниями я не занимаюсь. Я дал тебе возможность жить, жить самим
собой. Но твоя любовь будет плодом моей любви.
LXXXVI
помощи слов ничего не улавливается, ничего не предсказывается. Эти люди
пришли ко мне, предложили вместо ребуса мир и потребовали разгадки. Нет у
мира разгадки, потому что нет в мире смысла.
Нужно покориться, чтобы выжить, нужно бороться, чтобы продолжать быть.
Предоставь все жизни. Правда жизни едина, но открывается всегда как
противоречие, это и есть злоба дня. Но не тешь себя иллюзиями: сегодняшний
ты всегда уже мертв. Твоя противоречивость -- противоречивость преображения,
ты меняешь кожу, поэтому тебе так больно, поэтому ты страдаешь. Кожа
трескается, лопается. Твое молчание -- молчание зерна в земле, оно должно
прозябнуть, прежде чем пуститься в рост. Твое бесплодие -- бесплодие
куколки. Но когда ты переродишься, у тебя появятся крылья.
проблемы, ты удивишься: "Как же я сразу не понял?" Словно существовало то,
что возможно было понять.
LXXXVII
знают и не могут ничего знать о храме, который сложен ими. Ничего не знает
нарост коры обо всем дереве, одетом и этим кусочком, и всеми остальными. А
дерево и дом ничего не знают о царстве, которое они совместно составляют. Ты
не знаешь о Боге. Чтобы узнать, камню должен явиться храм, кусочку коры --
дерево, но и это бессмысленно, у них нет языка, чтобы вместить огромность,
столь их превосходящую. Язык -- это иерархия, которую представляет собой
дерево.
усилиями мне не разомкнуть одиночества. Камню перестать ли быть камнем? Но в
работе он объединяется с другими камнями и становится частичкой храма.
его нет. Дожидающиеся от Господа знака уподобляют Его себе и остаются опять
наедине с собой. Но вот я слился с моим народом, любовь обняла меня своим
теплом и преобразила. Она и есть знак близости Господа. Потому что
наступившая тишина тиха для каждого камня.
радость.
LXXXVIII
благодаря им. Так могли бы кричать камни храма: "Я! Я!"
градом, отупение усталости преображались в сверкающие бриллианты. Алмазы
обеспечивали людям жизнь, алмазы делали людей значимыми. Но однажды люди
взбунтовались. "Я! Я! Я!" -- закричали они. Они не желали больше служить
алмазам. Не желали нарабатывать себя. Они требовали почтения к себе -- к
таким, каковы они есть. Вместо алмаза они предложили себя как перл созданья.
Но сами по себе они мало чего стоили, облагораживали их алмазы. Так камни
облагораживают храм. Дерево -- отчее гнездо. Река -- принадлежность к
царству. Реку царства воспевают: "Мать наших стад, неспешная кровь полей,
водительница стругов..."
чтобы им служили, отказавшись служить тому, что превосходило их.
понемножку, засадили в тюрьму ищущих другую правду, чтобы никто не взял
однажды над ними верх. "Настало время храму служить камням", -- сказали они.
Им казалось, они стали богаче, когда каждый потащил к себе кусочек храма;
лишились они святилища, приобрели кучу щебня.
LXXXIX
общность, где начинается она и где кончается? И человек -- на что он имеет
право?
права царства, которое наполняет смыслом человеческую жизнь, права
стихотворения, которое обогащает смыслом слова. Я не признаю за камнями
права восставать на храм, за словами права разрушать стихотворение, за
людьми права бунтовать против царства.
"Я, я, я..." -- изгнал себя из царства. Он -- камень, откатившийся от стены
храма, слово-пустышка, не ставшее стихотворением, -- отнятая рука.
одного храма, чтобы жизнь стала еще полнее смыслом?