сердце Тужицкого начинает горько щемить, словно кто сжал его в кулаке.
Ночь эта кажется ему предсказанием. На каждом шагу жизнь будет предлагать
ему двух таких женщин. Одной он пожертвует ради другой, а одновременно той
ради этой, и обеими впустую.
вентилятор, ворчливо выгонявший воздух во двор и втягивавший оттуда
свежий. Голова Мотыча, словно в мыльной пене во время мытья, вся, по уши,
была в шуме, тело легкое и свободное, как обычно. Он улыбался, закрывал и
открывал глаза, их немного жгло. Щурился, стараясь сосредоточиться. Но
что-то перепутал, ничего он тут рассматривать не собирался, ведь вещь,
которую он силился разглядеть, была в нем самом: какой-то сюжет, какая-то
идея, еще один способ порезвиться, но он никак не отыскивался. Мотыч
радовался каждой следующей минуте, будучи убежден, что она несет с собой
всеобщий праздник. Кровь стучала по всему телу, подсказывая, что грядет
радость. Куда она его влечет? Почему только его одного. А остальных?
струйки вливались в зрачки его глаз. Одна прозрачной ленточкой подрагивала
в воздухе между зеркалом и глазами.
Немыслимо, чтобы ничего этого нельзя было не заметить.
вглядывался в себя. Он не ошибся. Будничность его лица опечалила его.
Должно же это как-нибудь дать о себе знать.
затем в другой, обшарил все. В боковом, наконец, нашел какие-то бумаги. Не
помнил, эти ли; посмотрел. Нашел гранки стихотворения. На завтра! Он же
обещал себе после приема заскочить в редакцию "Газеты Польской"! Карандаш?
Вот он! Теперь надо просмотреть. Сосредоточившись, Мотыч заставил буквы
застыть, но, как только он чуть-чуть забылся, буквы тотчас же закачались,
а потом принялись прыгать, словно блохи.
Бумага, линии, буквы то разлетались в разные стороны, то снова собирались
в одно целое. Мотыч понял, что гранки придется оставить в покое. И он
снова сунул их в карман.
памяти ни слова, только какую-то тень беспокойства, какое-то приглушенное
эхо угрызений совести, вызванное тем, что Мотыч не выправил гранок. Но как
же выбраться отсюда в город, как сойти с облаков. Это еще и удалось бы,
если бы ко всему прочему Мотыч не почувствовал себя за океаном, а тут, так
далеко, умирает все, что жило, когда ты был трезв. В него вселился новый
дух, дух иной поэзии, которая черпала силу в том, что такие безбрежные
пространства отделяют его от всего мира. Он одновременно видел и
бренность, и очевидность, и притворство всех вещей. "Гармония сфер
слышится лишь спьяну!"-подумал он. Порывы ее налетали на Мотыча, словно он
стоял в осенней аллее, когда ветер поднимает вверх то, что едва успел
бросить наземь, как будто у него не хватило сухих листьев для устройства
листопада, если бы он не велел им по нескольку раз повторять одно и то же.
и каждая ситуация созрела для того, чтобы посмеяться над нею, такая она
комичная-и оттого, что очень забавная, и оттого также, что банальная.
Шутка вообще, не обретшая еще точных очертаний, но очень размашистая,
охватывала здесь все, все затягивала в себя, проникала в каждый уголок.
специально вставленный на сегодняшний вечер, толстый, в руках не
поместится. Это рассмешило Мотыча. Такая предусмотрительность. Такой
запас. Последний, кто тут сидел, догадался Мотыч, был неврастеником. После
одного рывка бумажная лента свисала чуть ли не до самого пола. Лента
словно гранка! Может, из этого удалось бы выкроить шутку. Но ничего
определенного Мотычу в голову не приходило. Он отогнул проволочки, снял
валик, выдавил середину. Получился сначала как бы холмик, затем клоунский
колпак, потом что-то похожее на длинный манжет. Мотыч засунул в него руку
по самый локоть. И ринулся к двери. Мысль показалась ему великолепной.
Что-то вроде повязки. Многим уже случалось на весь вечер обессмертить себя
одним фокусом. В прихожей с первого же попавшегося пальто он вытянул
поясок, завязал под локтем. Не успел справиться с этим, как рядом
оказались две помощницы, жаждавшие принять участие в розыгрыше. Они будут
сопровождать его, поддерживая, будто инвалида. Гостиная,
столовая-резервация пожилых, и они туда не пошли. В библиотеку! Тут первый
миг триумфа. Одних разбирает любопытство, другим как-то не по себе от
мысли, где взяли реквизит, но в основном это как раз всех и прельщает.
Чатковский говорит Бишетке:
смысле - повязка.
необыкновенным. Говорек хочет отнять, рвет бумагу.
вместе с Мотычем и Бишеткой бумагу, старается поправить дело, сердито
бормочет: - Глупый бык!
притворяется. Он не важничает, почти совсем домашний, держится поближе к
молодежи, при нем можно выкаблучиваться как хочешь. Впрочем, сейчас он
стоит спиной к ним, гладит пальцами корешки книг, рядами, словно частокол,
поднимающихся к самому потолку. То и дело вытягивает какую-нибудь.
порознь. Ибо, даже когда читает, он не перестает прислушиваться к тому,
что творится у него за спиной. Чудаки.
часов. Будет монокль. Всем по очереди вставляет его в глаз, смотрит, кому
как идет. Наконец собирает по пряди волос над ушами, делает из них что-то
вроде баков, подтягивает отвороты смокинга так, что под шеей белый
треугольник воротничка становится совсем крошечным. Строит глазки. Вертит
задом. Все вместе-бледная тень денди столетней давности.
глаз. Хватает руку Мины с часами. Осматривает их.
будоражат мысли. Что за всем этим?
алкоголь, который у нас в стране еще не так давно, как правило, побуждал к
скандалам, теперь толкает на забавы. У Медекши крепкая голова. Любой
напиток, вино ли, водка ли, обостряет мысль. Просветляет память. Да,
конечно, были пляски, танцы в огромных залах. Влюбленность в движение, но
никогда такой, он и сам не знает, как ее назвать, влюбленности в
незрелость. Несерьезные они. Но и это не то. Князь смотрит на Ельского.
Несомненно, головастый. Хо-хо! Или Мотыч. Он читал его стихи, пронизанные
глубоким беспокойством. Чатковскийхваткий, знаток политических интриг,
силен в философии. Стало быть, не сопляки же. Том, который он в эту минуту
бездумно вытащил с полки у себя над головой, выскользнул из рук и
плюхнулся на пол. Товитка как раз подносила ко рту маленькую, до краев,
рюмку-рука ее дрогнула. Всеобщее ликование. Несколько человек обступили
Медекшу, они заговорщически улыбались и были уверены, что с книжкой он это
нарочно.
ей говорю: вы разольете. Она: как бы не так и еще чего! Я: ну, вот
увидите. Мотыч схватил меня за руку, чтобы я ее не подтолкнул. А тут
вы-трах!
себя чувствует прекрасно. Присматривается, радуется, хохочет. Только
что-то мешает ей сказать, что тут все замечательно. Товитка, не дожидаясь,
когда ее спросят, опережает Кристину.
что такой пожилой мужчина позволил себе так созорничать. Она ищет глазами
Мотыча. - Сейчас идем.
вами происходит?
такого и представить себе нельзя было. Коли уж весело, так человек сидел,
коли нудно, прощался, делал ручкой столу и отправлялся спать. А вам все
равно, так или иначе - непременно надо куда-то идти.
Говорек. - Музыка, ритм, ощущение, что рядом с тобой веселится куча людей.
Быть среди них.
сказать, но Тужицкий, входя, от самых дверей прервал его.
еще было одно важное дело к Чатковскому.
они и позванивали ею, одно за другим, словно вагоны, прежде чем двинуться
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Суворов Виктор
Зыков Виталий